ть его рядом с собой. И хотя  это  различие  между  мужчиной  и
женщиной иной раз приводило ее в смятение, она считала, что так и должно
быть, и покорялась и не могла жить одна. Она  пойдет  за  Кино,  как  же
иначе! Ведь бывало же  раньше,  что  се  женское  благоразумие,  женская
осторожность  и  чувство  самосохранения  пробивались   сквозь   мужское
упорство Кино и спасали их всех. Морщась от боли, Хуана встала, опустила
сложенные чашечкой  ладони  в  волны,  умыла  разбитое  лицо  обжигающей
соленой водой и, крадучись, пошла вверх по берегу следом за Кино.
     Длинные перистые облака плыли по небу с юга. Бледная луна ныряла  в
них и снова выплывала, так что Хуана шла то в темноте, то на свету.  Она
горбилась от боли, голова у нее была низко опущена.  Вот  и  заросли,  и
небо снова затянуло облаками, но лишь только луна  выглянула  изза  них,
огромная жемчужина, лежавшая на тропинке у валуна, сверкнула серебром  в
лунном свете. Хуана опустилась на колени и подняла ее, но тут луна снова
спряталась. Хуана стояла на коленях, думая, что ей делать:  может  быть,
вернуться к морю и докончить начатое? Но в эту минуту снова  посветлело,
и она увидела на тропинке два человеческих тела.  Она  кинулась  туда  и
узнала Кино, а рядом с ним лежал неизвестный ей человек, и шея  у  этого
человека была залита чем-то темным, глянцевито поблескивающим.
     Кино медленно шевельнулся, руки и ноги  у  него  дернулись,  как  у
раздавленной букашки, из горла вырвалось  хриплое  бормотание.  И  Хуана
сразу, в один миг поняла, что прежняя их жизнь ушла навсегда. Мертвые на
тропинке, нож Кино с окровавленным лезвием убедили ее в этом. До сих пор
Хуана еще пыталась спасти хоть крохи прежнего покоя,  крохи  той  жизни,
что была до жемчужины. Но теперь былое ушло, его не  вернешь.  И,  поняв
это, она сразу, без раздумий, отрешилась от прошлого. Теперь  надо  было
думать только о том, как им спастись.
     Куда девалась ее боль, вялость ее  движений?  Она  быстро  оттащила
убитого с тропинки в заросли кустарника. Потом подошла к Кино  и  утерла
ему лицо мокрой юбкой. Он начинал приходить в себя и тихо стонал.
     - Жемчужину отняли. Я потерял ее. Теперь все кончено,-  сказал  он.
Жемчужины нет.
     Хуана успокаивала его, как больного ребенка.
     - Молчи, молчи,- говорила она.- Вот твоя жемчужина. Я нашла  ее  на
тропинке. Ты слышишь меня? Вот  твоя  жемчужина.  Ты  понимаешь,  что  я
говорю? Ты убил человека. Нам надо бежать. Понимаешь? Нас схватят.  Надо
бежать, пока еще темно.
     - На меня напали,-  неуверенно  проговорил  Кино.  Я  защищался,  я
спасал свою жизнь.
     - А ты помнишь, что было вчера? -сказала Хуана. Думаешь,  в  городе
посчитаются, напали на тебя или нет? Ты помнишь  скупщиков?  Неужели  же
тебе поверят?
     Кино вздохнул всей грудью и стряхнул с себя слабость
     - Да,- сказал он.- Ты права.- И воля его окрепла, и он  снова  стал
мужчиной.
     - Беги домой, возьми Койотито,- сказал он.- И захвати всю кукурузу,
что у нас есть. Я спущу на воду лодку, и мы уедем.
     Кино  поднял  нож,  валявшийся  на  тропинке,  и  ушел  в  темноту.
Спотыкаясь, он выбрался на берег и отыскал там свою лодку. И когда  луна
снова выглянула из-за облаков, он увидел, что в днище его лодки  пробита
большая брешь. И слепая ярость вспыхнула в нем и придала ему силы.  Тьма
смыкается вокруг его семьи; вражеская песнь будоражит  ночь,  парит  над
мангровой рощей, завывает в морском прибое. Лодка  его  деда,  смоленная
тысячи раз, и расщепленная пробоина в ее днище. Это зло,  с  которым  не
мирится сознание. Убийство человека - зло меньшее, чем  убийство  лодки.
Ведь у лодки нет сыновей, лодка беззащитна, и рана,  нанесенная  ей,  не
заживет. К ярости, бушевавшей в сердце Кино, примешивалась боль, но  эта
последняя капля закалила его волю так, что теперь ее ничто не  могло  бы
сломить. Он стал зверем, который будет прятаться и нападать из засады, и
он будет жить теперь  только  для  того,  чтобы  спасти  себя  и  семью.
Мучительная боль в голове прошла. Кино больше не  чувствовал  ее.  Он  в
несколько прыжков одолел отмель и  побежал  сквозь  густой  кустарник  к
своей хижине. И ни разу, ни на одну секунду не пришло ему в голову,  что
вместо своей можно воспользоваться чьей-нибудь чужой лодкой.  Эта  мысль
была так же далека от него, как мысль о том, что в лодке, кому бы она ни
принадлежала, можно сделать пробоину.
     Петухи перекликались между собой - рассвет был близок. Дымок первых
костров просачивался сквозь стены тростниковых хижин, и в воздухе  стоял
запах первых кукурузных лепешек. Ранние птицы уже  суетились  в  кустах.
Бледная луна побледнела еще больше, облака сгустились  и  плотным  слоем
затянули южную часть неба. Ветер повернул к речному устью  -  тревожный,
порывистый вечер, несущий с собой запах бури, и в воздухе чувствовалось,
что предрассветная тишина обманчива, что скоро ее не будет.
     Подбегая  к  своей  хижине.  Кино  весь  дрожал  какой-то  странной
ликующей дрожью. Теперь мысль его работала ясно, ибо выбора перед ним не
осталось, и его пальцы сначала тронули жемчужину в нагрудном кармане,  а
потом нож, висевший на шнурке за пазухой.
     Он увидел впереди слабое зарево, и тут  же  из  темноты  с  треском
вымахнул вверх столб  огня,  и  отсветы  его  упали  на  тропинку.  Кино
побежал, не чуя под собой ног. Он знал: это полыхает его  хижина.  И  он
знал, что тростниковые хижины сгорают дотла в несколько минут. Когда  он
был уже совсем близко, навстречу ему метнулась чья-то  тень...  Хуана  с
Койотито, и в руке у нее судорожно зажато одеяло Кино. Ребенок испуганно
плакал, а в широко раскрытых глазах Хуаны стоял ужас. Кино знал, что ему
не спасти своего жилья, и он ни о чем не стал  расспрашивать  Хуану.  Он
сам все понял, но Хуана все-таки сказала:
     - Пол изрыт, все обшарили, даже колыбель. А подожгли снаружи,  пока
я была там.
     Безжалостное пламя пожара озарило лицо Кино - каждую  черточку  его
лица.
     - Кто?- спросил он.
     - Не знаю,- ответила она.- Какие-то темнокожие.
     Соседи выбежали из своих хижин, и они следили за падающими  искрами
и затаптывали их, чтобы огонь не перемахнул дальше. И вдруг  Кино  стало
страшно. Его испугал яркий  свет.  Он  вспомнил  про  человека,  который
лежал, убитый, на тропинке, и схватил Хуану за руку и увлек ее со  света
в тень,  падающую  от  соседской  хижины,  ибо  теперь  свет  грозил  им
опасностью.  На  решение  ему  понадобилась  всего  лишь   секунда,   и,
решившись, он пробрался задами  поселка  к  хижине  своего  брата  Хуана
Томаса и переступил ее порог, ведя за собой Хуану.  Снаружи  раздавались
крики взрослых и плач детей, так как друзья Кино думали, что он не успел
выбежать из горящей хижины.
     Жилье у Хуана Томаса было  такое  же,  как  и  у  его  брата  Кино;
тростниковые хижины почти все строятся одинаково, все пропускают свет  и
воздух. И Кино с Хуаной, сидя в углу хижины Хуана Томаса, видели  сквозь
щели в ее стенах пляшущие языки огня. Они видели, как эти языки  яростно
взметнулись вверх, как завалилась крыша, и вслед за тем огонь  мгновенно
потух, точно костер, сложенный из мелких сухих веток. А потом они  снова
услышали крики друзей и пронзительный вопль Аполонии, жены Хуана Томаса,
которая, будучи ближайшей их  родственницей,  затянула  плач  по  ним  -
покойникам.
     Вспомнив, что шаль на  ней  старая,  Аполония  бросилась  домой  за
новой, праздничной. И когда она стала рыться в ящике  у  стены,  до  нее
донесся негромкий голос Кино:
     - Не причитай, Аполония. Мы живы.
     - Как вы сюда попали? - спросила она.
     - Не спрашивай,- сказал  Кино.-  Пойди  приведи  Хуана  Томаса,  но
больше никому ничего не говори. Запомни, Аполония, это очень  важно  для
нас.
     Она постояла минуту, растерянно прижав руки к груди, а  потом  тихо
ответила ему:
     - Хорошо, брат мой.
     Вскоре Хуан Томас вернулся домой. Он зажег свечу, подошел с  ней  в
угол, куда они забились, и сказал:
     .- Аполония, запри дверь и  никого  не  пускай.-  Хуан  Томас,  как
старший, взял власть в свои руки.- Ну что, брат мой? - спросил он.
     - На меня напали в  темноте,-  сказал  Кино.-  И  в  драке  я  убил
человека.
     - Кто он? - быстро спросил Хуан Томас.
     - Не знаю. Темнота... и все темно, все непонятно,
     - Это она, жемчужина,- сказал Хуан Томас.- В этой  жемчужине  сидит
дьявол. Тебе следовало продать ее, и дьявол ушел бы вместе с ней.  Может
быть, еще не поздно? Продай и купи себе покой на эти деньги.
     Но Кино сказал:
     - Брат мой! Меня оскорбили, и целой жизни не хватит,  чтобы  забыть
это. Моя лодка лежит на берегу с пробитым днищем, мой дом  сожгли,  а  в
зарослях кустарника - убитый. Бежать мне некуда. Спрячь нас у себя, брат
мой.
     Кино в упор взглянул на Хуана Томаса, подметил глубокую  тревогу  у
него в глазах и, предупреждая возможный отказ, быстро проговорил:
     - Ненадолго. Пройдет день, наступит ночь, и ночью мы уйдем.
     - Хорошо. Спрячу,- сказал Хуан Томас.
     - Я не хочу навлекать на тебя беду,- продолжал Кино.- Ведь со  мной
-  как  с  прокаженным.  Мы  уйдет  сегодня  в  ночь.  И  ты  будешь   в
безопасности.
     - Я не оставлю тебя без помощи,-  сказал  Хуан  Томас  и  добавил:-
Аполония, запри дверь. И даже шепнуть никому не смей, где Кино.
     Весь следующий день Кино и Хуан молча просидели в полутемной хижине
Хуана Томаса и слушали, что говорят о них соседи. Сквозь  щели  им  было
видно,  как  соседи  роются  в  золе,  ищут  там  их  обгоревшие  кости.
Затаившись в хижине Хуана  Томаса,  они  слушали,  с  каким  ужасом  все
обсуждают весть о пробоине в лодке. Хуан Томас уходил и  разговаривал  с
людьми, чтобы усыпить возможные подозрения,  и  делился  с  ними  своими
догадками и домыслами о том, что произошло с Кино,  Хуаной  и  ребенком.
Одному он говорил: "Наверно, они ушли вдоль побережья на юг, спасаясь от
проклятия, которое тяготеет над ними".
     А другому: "Кино никогда не расстанется с  морем.  Может  быть,  он
раздобыл себе другую лодку!- И добавлял:- Аполония слегла от горя".
     А днем  поднялся  ветер,  и  он  хлестал  воду  в  Заливе,  ворошил
водоросли на берегу, он завывал и в хижинах, и при  таком  ветре  лодку,
вышедшую в море, ждала бы верная гибель.  И  Хуан  Томас  стал  говорить
соседям: "Кино нигде нет. Наверно, он  ушел  в  море  и  утонул".  После
каждого своего выхода он возвращался не  с  пустыми  руками.  Он  принес
плетеную соломенную сумку с фасолью и  бутыль  из  тыквы,  полную  риса.
Занял где-то чашку сушеного перца и пачку соли и еще раздобыл нож дюймов
восемнадцати в длину, тяжелый, как  маленький  топор,  и  этот  нож  мог
служить одновременно и инструментом и оружием. И когда Кино увидел  его,
взгляд у Кино  просветлел,  и  он  любовно  провел  по  ножу  ладонью  и
попробовал лезвие большим пальцем.
     Ветер выл  над  Заливом,  взбивал  воду  пеной,  мангровые  деревья
метались под его порывами из стороны в сторону, как испуганное стадо,  а
тончайшая песчаная пыль поднялась с побережья и плотным облаком  повисла
над морем. Ветер развеял тучи, очистил небо и гнал  перед  собой  песок,
точно снег в метель.
     В вечерних сумерках Хуан Томас долго говорил с братом:
     - Куда ты пойдешь?
     - На север,- ответил Кино.- Я слышал, что на  севере  есть  большие
города.
     - Держись подальше от побережья,-  сказал  Хуан  Томас.-  В  городе
собирают людей, пошлют обшаривать весь берег.  За  тобой  будет  погоня.
Жемчужина все еще при тебе?
     - При мне,- ответил Кино.- Я не расстанусь с ней. Я мог бы принести
ее в дар, но теперь она моя беда и вся моя жизнь, и я  не  расстанусь  с
ней.- И когда он говорил это, в глазах у него были злоба,  жестокость  и
горечь,
     Койотито расплакался, и Хуана прошептала над ним заклинание,  чтобы
он замолчал.
     - Ветер сильный,- сказал Хуан Томас.- Следов не останется.
     Они собрались в путь затемно, до восхода луны. И перед выходом,  по
обычаю, молча постояли в хижине Хуана Томаса. Хуана держала Койотито  за
спиной, укрыв и подхватив его шалью, и он спал, прижавшись  щекой  к  ее
плечу. Шаль укрывала ребенка, а один се  конец  Хуана  держала  у  лица,
защищая ноздри от ночной  сырости.  Хуан  Томас  дважды  обнял  брата  и
поцеловал его в обе щеки.
     - Да хранит тебя господь,- сказал он, и это было как смерть.- Ты не
расстанешься со своей жемчужиной?
     - Эта жемчужина стала моей душой, - сказал Кино.- Расстаться с  ней
- все равно что потерять душу. Да хранит господь и тебя.
-==VI==-
     Ветер дул сильно, свирепо, и он сразу забросал Хуану и Кино  сухими
ветками, песком  и  галькой.  Они  плотнее  запахнули  на  себе  одежду,
прикрыли лицо, оставив одни глаза, и вышли в мир. Ветер разогнал облака,
и звезды холодно поблескивали в черном небе. Хуана и Кино шли с опаской,
держась  подальше  от  центральных  улиц,  где  их  мог  увидеть  первый
попавшийся сторож, ибо город замыкался на  все  замки,  на  все  засовы,
боясь ночи, и те. кто бродил в темноте, не могли остаться незамеченными.
Кино окраинами пробирался на север - на север по  звездам  -  и  наконец
вышел на изрезанную колеями песчаную дорогу, которая  вела  сквозь  чащу
кустарника к Лорето - обители чудотворной девы Марии.
     Кино чувствовал, как ему бьет песком по  ногам,  и  радовался,  что
ветер заметает следы. Тусклые звезды показывали дорогу, узенькой  лентой
убегавшую вперед сквозь заросли кустарника, а  за  спиной  у  себя  Кино
слышал легкую поступь Хуаны. Он шагал быстро и бесшумно, и Хуана  рысцой
поспевала за ним.
     Что-то древнее шевельнулось в душе Кино. Пробиваясь  сквозь  страх,
который всегда вселяли в него темнота и дьяволы, бродящие в ночи, к нему
льнуло волной  какое  то  странное  ликующее  чувство;  что-то  звериное
зарождалось в нем  -  звериное  чутье,  звериная  осторожность.  ярость;
что-то древнее овладевало им, надвигаясь из глубины веков, прожитых  его
народом. Ветер дул ему в спину, звезды указывали путь.  Ветер  плакал  и
шуршал в кустарнике, а они все шли и шли - час, другой, третий. Никто не
попадался им навстречу, они никого не видели. И наконец справа от дороги
в небе показалась ущербная луна, и, когда она поднялась выше, ветер утих
и на земле тоже все примолкло.
     Узкая, изрезанная  колеями  дорога  была  видна  теперь  ясно.  При
безветрии на ней останутся отпечатки ног, но они уже  далеко  отошли  от
города, и, быть может, следов никто не заметит. Кино шел по самой колее,
и Хуана ступала за ним след в след. Если утром по дороге проедет в город
тяжелая повозка, этого будет достаточно, и никто не догадается, что  они
проходили здесь.
     Они шли всю ночь, не замедляя шага. Среди ночи Койотито  проснулся,
и Хуана переложила его к груди и убаюкала, и  он  снова  заснул.  Но  то
злое, что таится в ночи, сопутствовало им все время. Над головой у  них,
зловеще ухая, с шелковым свистом крыльев проносились  совы,  в  зарослях
плакали и заливались хохотом койоты. А раз даже какой-то  крупный  зверь
тяжелой поступью продрался сквозь кусты и тотчас кинулся прочь.  И  Кино
стиснул рукоятку ножа и почувствовал в нем надежного защитника.
     Мелодия жемчужины торжествующе звенела в ушах у Кино, а сквозь  нее
просачивалась тихая песенка семьи, и обе они вплетались в  мягкий  шорох
сандалий по песку. Кино и Хуана шли всю ночь, и на  рассвете  Кино  стал
подыскивать, где бы им укрыться на день. И такое место нашлось  недалеко
от дороги. Маленькая прогалина среди кустов - может быть, недавняя лежка
оленей - вся точно занавешенная ломким сухостоем. И когда Хуана села  на
землю и устроилась поудобнее,  чтобы  покормить  Койотито  грудью,  Кино
вернулся на дорогу. Он сломал ветку и тщательно разровнял следы там, где
они сворачивали к зарослям. В рассветных сумерках до него донесся  скрип
колес, и он спрятался  за  кусты  и  пропустил  мимо  себя  двухколесную
повозку, запряженную тяжело налегавшим на оглобли волом. А когда повозка
скрылась, он вышел  из  кустов,  пригляделся  к  колеям  и  увидел,  что
отпечатки их ног исчезли. И он разровнял свои новые следы и  вернулся  к
Хуане.
     Хуана дала ему мягких кукурузных  лепешек,  которые  сунула  им  на
дорогу Аполония, и легла поспать. Но Кино не спал; он сидел рядом с ней,
низко  опустив  голову.  Он  долго  наблюдал  за  муравьями,   вереницей
тянувшимися по земле, и потом двинул ногу вперед.  Муравьи  одолели  это
препятствие и продолжали свой путь, а Кино так и остался сидеть,  глядя,
как они переползают через его ступню.
     Солнце уже начинало припекать.  Они  далеко  отошли  от  Залива,  а
здесь, в этих местах, воздух был такой сухой и горячий, что  раскаленный
зноем кустарник то и дело потрескивал, источая приятный смолистый запах.
И когда Хуана проснулась, когда солнце высоко  поднялось  в  небе,  Кино
заговорил с ней о том, что она давно знала сама,
     - Вон от того дерева держись подальше,-  сказал  он,  показывая  на
низкорослое деревце.- Не дотрагивайся до него. Если дотронуться, а потом
потереть глаза -  ослепнешь.  И  не  подходи  к  тем  деревьям,  которые
кровоточат. Видишь? - вон одно такое. Если надломить на  нем  ветку,  из
места надлома потечет красная кровь, а это приносит несчастье.- И  Хуана
молча кивнула, выслушав его, и чуть заметно улыбнулась, потому  что  она
сама все это знала.
     - Как ты думаешь, пошлют за  нами  погоню?-  спросила  она.-  Будут
разыскивать?
     - Будут,- ответил Кино.- Тот, кто найдет нас, завладеет жемчужиной.
Разыскивать будут.
     И Хуана сказала:
     - Может быть, скупщики говорили правду и эта  жемчужина  ничего  не
стоит? Может быть, мы обманулись в ней?
     Кино сунул руку за пазуху и вынул свою жемчужину.  Солнце  заиграло
на ней так, что ее блеск ослепил его.
     - Нет,- сказал он.- Разве стали бы охотиться за жемчужиной, которая
ничего не стоит?
     - А ты знаешь, кто напал на тебя? Это были скупщики?
     - Нет, не знаю,- ответил он.- Я не рассмотрел их в темноте.
     Он вгляделся в жемчужину, стараясь  отыскать  в  ней  свои  прежние
видения.
     - Когда мы продадим ее, я куплю карабин,- сказал он и  стал  искать
его  на  блестящей  поверхности,  но  вместо  карабина   увидел   только
скорчившееся на тропинке тело и кровь,  блестящей  струйкой  текущую  из
перерезанного горла. И он быстро проговорил:- Мы обвенчаемся  в  большой
церкви.-  Но  в  жемчужине  была  только   Хуана,   с   разбитым   лицом
пробиравшаяся ночью к их тростниковой хижине.- Наш сын научится читать,-
отчаянно крикнул он. И лицо Койотито - опухшее, с лихорадочным блеском в
глазах, как после того лекарства, которое ему дал доктор.
     И Кино снова спрятал свою жемчужину за пазуху,  и  Песнь  жемчужины
зловеще зазвенела у него в ушах, переплетаясь с Песнью врага.
     Солнце жгло с такой силой, что Кино и Хуана перебрались с прогалины
в кружевную тень кустов, где по земле прыгали  маленькие  серые  птички,
которые тоже искали тени. Днем, в самый зной, Кино лег,  надвинул  шляпу
на глаза, прикрыл лицо одеялом от мух и заснул.
     Но Хуана не спала. Она сидела неподвижно, точно каменное изваяние с
застывшей маской лица. Губы ее, разбитые  кулаком  Кино,  были  все  еще
вспухшие, а около рассеченного подбородка с жужжанием  вились  мухи.  Но
Хуана сидела неподвижно, как часовой, и когда  Койотито  проснулся,  она
положила его на землю, и он стал махать  ручонками  и  дрыгать  ножками,
заворковал, заулыбался, и наконец Хуана тоже улыбнулась ему. Она подняла
с земли маленькую веточку и пощекотала Койотито пятки, а потом развязала
узел и напоила сына водой из тыквенной бутылки.
     Кино заворочался во сне и вскрикнул гортанным голосом, и  рука  его
дернулась кверху, будто в драке. А  потом  он  застонал  и  быстро  сел,
раздув ноздри, глядя прямо перед  собой  широко  открытыми  глазами.  Он
слушал, но до него доносился только сухой треск в