рим. 
Читайте газеты, товарищи. 
- Тогда подскажите, где нам ждать следующего ледяного привета из будущего? - 
усмехнулся писатель Павленко. 
- Следующего, по всей вероятности, не будет, - ответил Берия. - Зороастрийцы 
оставили в своих пещерах всего три установки. Первый ледяной конус был обнаружен 
летом 1908 года неподалеку от Торжка. В нем была книга из оленьей кожи с 
описанием истории и устава Ордена. Бездарное правительство Николая 11-го 
посчитало это розыгрышем. Сохранились только части книги. Вторым конусом был 
разрушен поезд Москва-Владивосток 29 июля 1937 года. На лед тогда никто не 
обратил внимание. Зато мерзавец Ежов не преминул воспользоваться этим крушением, 
в результате чего возникло фальшивое "дело железнодорожников", унесшее в три 
раза больше жизней, чем само крушение. И вот сегодня, здесь - последняя попытка. 

- А что было во втором конусе? - спросила Ольга Чехова. 
- Там было тело существа, получеловека - полуживотного. Мальчик шести лет с 
рогами, копытами, хвостом. А на лбу татуировка: "Дитя блядского мира". Труп 
сильно пострадал во время крушения, но к счастью был сохранен одним умным и 
честным сотрудником НКВД. Рискуя жизнью, он заспиртовал и спрятал тело. 
- Господин Берия! - встал чемпион мира по шахматам Алехин. - Какое же объяснение 
этому феномену дали наши ученые? 
Молотов решительно встал, тряхнул курчавой головой: 
- Дорогие товарищи, имейте терпение! Лаврентий Павлович и так сказал вам 
достаточно. 
- А где товарищ Сталин? - закричал с галерки молодой голос. 
- Да! Где Сталин? - встал, словно опомнившись, Павленко. 
- Где Сталин? Сталин! Почему он не с нами? - раздались голоса. 
В правительственной ложе показалась внушительная фигура Микояна, поднимающегося 
со своего места. Широкоплечий, полный, чуть выше среднего роста, он выбрался из 
кресел и встал, опершись на парапет. Микоян улыбнулся и обвел зал взглядом 
небольших, но невероятно живых и молодых глаз; совершенно лысая голова его и 
гладкое желтоватое лицо бодро лоснились, серый френч с двумя орденами Красного 
Знамени плотно обтягивал крепко сбитую фигуру. 
- Вы хотите знать почему товарищ Сталин не наслаждается вместе с нами этим 
отличным концертом? - быстро заговорил он с легким кавказским акцентом. - 
Отвечаю: товарищ Сталин после церемонии открытия Дома Свободной Любви слегка 
устал и захотел отдохнуть. Мы, большевики, хоть и сделаны из особого материала, 
но у нас тоже иногда болят головы. 
В зале засмеялись и зааплодировали. Микоян успокаивающе поднял руку: 
- А вот аплодировать, друзья мои, надо не мне, а нашему великому певцу, которому 
мы все, - он глянул на карманные часы, - уже почти десять минут активно мешаем 
работать, 
Зрители как по команде повернулись и посмотрели на сцену. Все это время 
Александр Пятой сидел в ванне, следя за происходящим. Заметив, что все смотрят 
на него, он высунул из желе свою беспомощную, похожую на вынутого из моря 
осьминога руку и покачал ею. 
- Погасите свет! - скомандовал Молотов. Зал погрузился в темноту. Подождав 
недолго, Пятой полуприкрыл глаза и запел: 

  
      Ах, как и зимним утром да январским 
      Постучалися мне в дверь стальную, 
      Я ни жив ни мертв лежу безответный, 
      А жена моя, Маруся, отвечает, 
      Отвечает-вопрошает скрозь стальную дверь: 
      А и кто стучится, кто там ломится? 
      Говорят три юных гласа да за дверью: 
      Открывайте, отворяйте, люди добры, 
      Мы не сделаем вам подлого-худого. 
      Отворила тяжку дверь моя Маруся, 
      Три сестрицы милосердья на пороге, 
      Все в халатах белых да с крестами, 
      Все в резиновых перчатках да в сапожках. 
      А одна из них высока-черноглаза, 
      А другая толстовата-рыжий волос, 
      Ну а третья вся задумчива-прозрачна. 
      Вот заходят три сестрицы милосердья, 
      Саркофаг мой страстотерпный обступают, 
      Примеряются, берутся за прихваты 
      Да на двор меня, болезного, выносят. 
      На дворе стоит-трещит мороз крещенский 
      Да шофер рябой машину прогревает. 
      Отворили двери враз машины белой, 
      Саркофаг мой внутрь машины задвигают, 
      Да садятся рядом три сестрицы. 
      Черноглаза да высока - в изголовье, 
      Толстовата- рыжий волос - по середке, 
      Ну, а третья, что задумчива-прозрачна 
      Возле ног моих болезных примостилась. 
      Вот поехала машина по пришпекту, 
      Все прямехонько да прямо из столицы вон, 
      По Смоленской по широкой по дороге. 
      Как проехала машина верст за десять, 
      Так на право-то с дороги своротила, 
      Своротила-повернула в лес мохнатый 
      Да по просеке поехала по узкой. 
      Как проехали еще версты четыре, 
      Заглушил шофер горячую машину 
      Три сестрицы ухватились за прихваты, 
      Из машины саркофаг со мной выносят 
      Да несут вперед по просеке по снежной 
      В недремучий лес наш подмосковный. 
      На поляну непросторную выходят, 
      Саркофаг мой в снег глубокий опускают, 
      Достают замысловатый чемоданчик, 
      Вынимают из него три узких шприца. 


  
Зрители начали слегка подтягивать Пятому. Он сделал паузу, вдохнул полной грудью 
и запел громче и протяжней: 

  
      Один из злата краснаго, из горна хрусталя 
      С иглой новой, иглой острой, 
      Иглой золотою. 
        
      Другой из сребра белаго, из дорога стекла 
      С иглой новой, иглой острой, 
      Иглой серебряной. 
        
      А третий из черна-железа, дешевого стекла 
      С иглой старой, иглой ржавой 
      Иглой затупленной. 


  
Волнение охватило зал. Зрители стали громко подпевать, раскачиваясь. Пятой 
продолжал. Голос его, набирающий силу все больше и больше, рассекал поющие 
массы, как ледокол: 

  
      Как брала сестрица черноглаза 
      Узкий шприц-потяг злата краснаго, 
      В подколенную жилу мне втыкала, 
      Полный шприц моей крови набирала, 
      Шла-брела по лесу вкруг поляны, 
      По колено в снег глубокий провалилась, 
      Ко деревьям крепко спящим приникала, 
      Да колола шприцем в кору мерзлу, 
      Да впускала теплу кровь мою в деревья. 
        
      В каждый ствол еловый, 
      В каждый ствол сосновый, 
      В каждый ствол осиновый 
      Да в каждый ствол дубовый. 
      Кровь мою больную, 
      Кровь мою гнилую, 
      Кровь мою багровую, 
      Да кровь мою густую. 
        
      Как брала сестрица толстовата 
      Узкий шприц-потяг из сребра белаго, 
      В становой хребет да мне его втыкала, 
      Костяной мозг полным шприцем набирала, 
      Шла-брела по лесу вкруг поляны, 
      По лядвии в снег глубокий провалилась, 
      Ко деревьям крепко спящим приникала, 
      Да колола шприцем в кору мерзлу, 
      Да впускала костный мозг мой в те деревья. 
        
      В каждый ствол еловый, 
      В каждый ствол сосновый, 
      В каждый ствол осиновый 
      Да в каждый ствол дубовый. 
        
      Мозг мой внутрикостный, 
      Мозг мой почернелый, 
      Мозг мой позагнивший 
      Да мозг мой перепрелый. 
        
      А как брала сестра задумчива-прозрачна 
      Узкий шприц-потяг железа черна, 
      Во простату мне иглу втыкала, 
      Полный шприц простатным гноем набирала, 
      Шла-брела по лесу вкруг поляны, 
      По грудя во снег глубокий провалилась, 
      Ко деревьям крепко спящим приникала, 
      Запускала гной мой да в деревья. 
        
      В каждый ствол еловый, 
      В каждый ствол сосновый, 
      В каждый ствол осиновый 
      Да в каждый ствол дубовый. 
        
      Гной мой испростатный, 
      Гной мой перепрелый, 
      Гной мой забродивший 
      Да гной мой застарелый. 


  
Зал пел, раскачиваясь. Но шесть тысяч голосов были не в силе заглушить голос 
народного Баяна: 

  
      И склонились надо мною три сестрицы, 
      И промолвили, мне в очи прямо глядя: 
      Как придет весна-красна, согреет землю, 
      Оживут-проснутся мертвые деревья, 
      Забуровят в них живительные соки, 
      Пораскроются их стиснутые почки, 
      Зашумят их молодые листья. 
      Ну, а те деревья, в чьи стволища 
      Мы вонзили-запустили наши иглы, 
      Превратятся сразу в отроков прекрасных, 
      На тебя обличием похожих, 
      А характером - на содержанье шприцев. 
      Те, что от крови - те будут полнокровны, 
      На работу да на удаль тороваты, 
      Те, что от мозгу - те будут мозговиты, 
      Воровать, начальствовать сумеют, 
      Те, что от гною простатного родятся - 
      Похотливы станут аки вепри, 
      Заебут, перебрюхатят пол-России... 
      Тут я с силушкой да с мыслию собрался, 
      Приподнялся на локтях на полусгнивших 
      Да спросил сестриц спокоенно-молчащих: 
      Как же звать вас, милосердные сестрицы? 
      Черноглазая ответила: Я Вера. 
      Толстовата-рыжий волос: Я Надежда. 
      Ну а та, что так задумчива-прозрачна 
      Отвечала кротко мне: Зовусь Любовью. 


  
Пятой смолк и в изнеможении повалился навзничь в ванну. 
Зал неистовствовал; все встали, овация сотрясала театр. На сцену полетели цветы. 

- Пятой! Пятой! Пятой! - скандировала галерка Члены правительства тоже встали. 
- Вот как надо петь, Клим! - толкнул локтем седобородый Маленков невысокого 
задумчиво хлопающего Ворошилова. 
- Наши песни сложнее, - улыбнулся Ворошилов; умное, тяжелой лепки лицо его с 
решительным подбородком, упрямыми губами и тончайшей полоской усов под горбатым 
носом казалось совершенно непроницаемым и равнодушным к народному ликованию; но 
в прищуренных глазах светилась неподдельная радость. 
- Необходимо немедленно ехать к Сталину, - сказал Берия Молотову 
- Да, да. Конечно... - Молотов оглянулся. - Анастас, Клим, поехали к Сталину 
Каганович, Маленков и Булганин с готовностью посмотрели на Молотова. 
- Товарищи, вас я прошу остаться. Концерт продолжается, не хорошо, если мы уедем 
все сразу. 
- Дорогой, это до утра? - спросила жена Молотова. 
- Вероятно, милая, - он быстро поцеловал ей руку и тепло улыбнулся сидящей рядом 
супруге Берии - полноватой даме с невыразительным, но всегда приветливым лицом. 
Четверо попрощались с оставшимися, оделись и вышли из ложи. Охрана, состоящая из 
младших офицеров госбезопасности, быстро двинулась следом, рассыпалась по 
пустому коридору 
- Слава Богу, что без жертв, - на ходу перекрестился Молотов. 
- У меня с утра было предчувствие, что что-то случится, - застегивал красивый 
белый плащ Берия. - Счастье, что в Большом театре широкие проходы. 
- Екатерина Великая не экономила на кубатуре! - усмехнулся Молотов. 
- Это камень в мой огород, Слава? А где теперь эта чертова глыба? - спросил 
Микоян, натягивая серые замшевые перчатки. 
- В Кремле, - ответил Берия. 
- Постой, разве Иосиф нынче не на "ближней"? - сощурился Ворошилов. 
- Он в Кремле, Клим, - ответил Молотов. 
Они вышли через служебный вход, сели в четыре черных бронированных "зима". 
Следом и впереди тронулись "эмки" охраны. Машины осторожно миновали скопившуюся 
возле театра толпу, проехали по улице Карла Маркса до Манежной площади, 
повернули налево и въехали на Красную площадь. 
Черное мартовское небо с едва различимой россыпью звезд тяжело нависало над 
подсвеченным прожекторами Кремлем. Красный флаг трепетал над зданием 
правительства, рубиновые пентакли грозно светились на башнях. Громадный портрет 
Сталина висел на музее Истории СССР, а фронтон ГУМа украшала огромная 
красно-белая надпись: ПАРТИЯ - БЕССМЕРТИЕ НАШЕГО ДЕЛА. 
Эскорт миновал Спасские ворота, въехал во двор здания правительства и 
остановился. Посередине двора, недалеко от памятника Ленину на открытом кузове 
грузовика лежал ледяной конус, накрытый брезентом. Рядом стояли шесть солдат с 
автоматами и два офицера МГБ. 
- А, это здесь уже... - пробормотал Ворошилов, проворно выбираясь из машины и 
подходя к грузовику - Лаврентий, а ты не боишься? Вдруг там яд, например? Может 
у этих землеебов одна цель - отравить советское правительство и радикально 
изменить ход всемирной истории. 
- Зачем? - спросил Берия, подходя к нему и доставая портсигар. - Двойная спираль 
времени не существует. Тройная - да. 
- А если они этого не знают? - поежился Ворошилов. 
- Судя по кожаной книге - знают. 
- Ну, смотри. Тебе видней. 
- Безусловно, - усмехнулся Берия, закуривая папиросу 
- Не растает она ? - спросил Микоян. 
- Господь с тобой. Теперь заморозки... вон ледок хрустит... - Молотов с хрустом 
наступил на лужу. 
Ворошилов сощурился на светящиеся окна сталинской квартиры: 
- Вроде не ложился еще. 
- Пойдемте, товарищи, - Берия повернулся и направился к жилому корпусу 
Молотов, Ворошилов и Микоян последовали за ним. Они вошли в здание, поднялись по 
лестнице на второй этаж. Возле дверей сталинской квартиры стояли двое старших 
лейтенантов МГБ. В стенной нише за тумбочкой с телефоном сидел полковник. 
Офицеры отдали честь членам правительства, Берия кивнул полковнику. Тот поднял 
трубку телефона: 
- Товарищ генерал-майор, здесь товарищи Берия, Молотов, Микоян и Ворошилов, 
- Дай-ка мне товарища Берию, - раздался в трубке голос начальника охраны Сталина 
Власика. 
- Вас, товарищ Берия. - протянул полковник трубку 
- Слушаю, - Берия взял трубку, выпуская папиросный дым через узкие ноздри. 
- Власик, товарищ Берия. - зарокотала трубка, - Тут у нас ЧП небольшое. С 
детьми. 
- Что такое? 
- Опять с платьями. И товарищ Сталин там... разбирается. 
- Доложи, что очень срочно. 
- Я-то доложу, товарищ Берия, да эфиоп вас не пропустит. 
- Это наша забота, - Берия положил трубку на рычажки. 
- Чего там, Лаврентий? - спросил Микоян. - С Надей? 
- С детьми, - Берия сунул окурок в подставленную полковником пепельницу. 
Дверь отперли изнутри и открыли. Четверо членов правительства вошли в небольшую 
прихожую. Стены и потолок были выкрашены в сдержанно-синий цвет. Здесь стояли: 
Власик, простой советский стул, столик-тумбочка с телефоном и бочка с солеными 
огурцами. Власик козырнул вошедшим и открыл перед ними резную, молочного стекла 
дверь, ведущую во вторую прихожую. В ней интерьер был совсем другим: белый 
потолок, черные панели эбенового дерева, позолоченные кроше для одежды, в виде 
змей, фарфоровые китайские светильники, стоящие по углам. Две 
гувернантки-узбечки в узбекских шелковых платьях, шароварах и тюбетейках быстро 
сняли верхнюю одежду с вошедших и пригласили их в гостиную. Стены ее были 
обтянуты шелком цвета слоновой кости; не слишком высокий потолок с карнизами из 
розового мрамора выгибался и сходился к чудесной серебряной люстре в виде ветви 
цветущего апельсинового дерева; диваны белой кожи с позолотой окружали низкий 
стеклянный стол, толстая, идеально прозрачная столешня которого поддерживалась 
основанием в форме массивной волны; на столе стояли золотое скифское блюдо с 
виноградом, хрустальная пепельница, хрустальный подсвечник с зажженной розовой 
свечой и лежал завтрашний номер газеты "Правда"; во всю гостиную был постелен 
черно-серо-розовый египетский ковер; на стенах висели три картины Филонова, 
поодаль стояла деревянная скульптура Коненкова "Смеющийся Ленин". В углу дивана 
спала, свернувшись на бархатной розовой подушке, левретка Антанта. 
Перед дверью, ведущей в личную гостиную Сталина, спал на ковре негр Сисул - 
личный слуга вождя. Из-за двери слышались резкие голоса. 
Вошедшие направились к этой двери. 
- Нельзя идти, - сказал Сисул с сильным акцентом, не открывая глаз. 
- Срочное дело, - с ненавистью посмотрел на него Берия. 
- Вождь не принимать сегодня. 
- Что значит - не принимать?! Мы уже здесь! - повысил голос Берия, но Молотов 
взял его под руку, отодвинул в сторону и присел на четвереньки возле лежащего 
слуги: 
- Сисул, это действительно очень важно, 
- Товарищ Сталин решает семейный дело. Нельзя идти. Молотов устало провел 
ладонью по своему широкому лицу: 
- Ты не понял, Сисул. Это действительно очень важно. Очень. 
Негр молчал. 
- O, God damn you... - теряя терпение, Берия заходил по гостиной, уперев длинные 
руки в узкие бедра.. 
- Слушай, дорогой, что это в самом деле? - заговорил Микоян. - Ты 
государственный человек, или нет? 
- Тебе сказали - очень важно! - пнул лежащего Ворошилов. 
- Не надо Клим, - Молотов придержал ногу Ворошилова, приблизил свое лицо к 
иссине-черному лицу Сисула и продолжил: - От этого дела зависит здоровье всей 
нашей страны. И мое, и твое. И товарища Сталина. Если мы промедлим - нам всем 
будет плохо. Очень плохо. 
Сисул открыл большие красивые глаза, быстро встал, словно и не спал вовсе. Он 
был высок и статен, в абиссинском национальном костюме, щитом золотыми и 
серебряными нитями; из-за зеленого пояса торчали рукоятки двух кинжалов. Обведя 
визитеров своими темными выразительными глазами, Сисул вынул из рукава ключ, 
отпер дверь и вошел в нее, плотно притворив за собой. Послышалась его 
приглушенная речь. 
- А, вот и хорошо! - послышался чистый и громкий голос Сталина. - Очень хорошо, 
что они здесь! Вот пусть и посмотрят на вас! Проси! 
Сисул вышел, открыл дверь, с поклоном и ритуальной фразой, произнесенной на 
безупречном русском: 
- Товарищ Сталин сердечно просит вас пожаловать к нему. 
Молотов, Микоян, Берия и Ворошилов вошли в личную гостиную вождя. Сисул закрыл и 
запер за ними дверь. 
Личная гостиная была раза в три меньше главной. В интерьере преобладало розовое 
и эбеновое дерево; мягкая мебель алого шелка стояла на китайском ковре теплых 
тонов, по углам виднелись большие китайские вазы; на сероватых стенах висели две 
картины: "Ленин и Сталин на псовой охоте", кисти Кустодиева и портрет Сталина в 
швейцарских Альпах, написанный Бродским. Огромный матовый плафон на потолке 
освещал гостиную ровным неярким светом. 
Сталин встал с кресла и, не глядя на вошедших, подошел к окну. Вождь был 
высокого роста, хорошо сложенным, с открытым, умным, словно выточенным из 
слоновой кости лицом; черные, коротко подстриженные волосы его были с проседью, 
высокий лоб плавно переходил в залысины, красивые черные брови плавно изгибались 
над живыми, проницательными карими глазами; небольшая горбинка не портила носа, 
волевые большие губы выступали над небольшим, но упрямым раздвоенным 
подбородком; гладкие щеки были слегка впалы. На вид Сталину было лет пятьдесят. 
Он был одет в белую шелковую косоворотку, подпоясанную серебряным поясом, и 
узкие брюки белого бархата, заправленные в белые лаковые полусапожки с 
серебряным шитьем. 
Посередине гостиной стояли сыновья Сталина - Яков и Василий, узнать которых было 
трудно из-за женских платьев и париков, надетых на них. Худую, стройную фигуру 
Якова обтягивало длинное вечернее платье черного бархата с бриллиантовым 
скорпионом и белыми пятнами на худой груди; кудрявый каштановый парик утопал в 
накинутом на голые плечи синим боа; на тонких женственных руках были черные 
сетчатые перчатки до предплечий, одна из которых была разорвана; пальцы и 
запястья украшали три кольца белого золота с сапфирами и изумрудами и два 
платиновых браслета с мельчайшими бриллиантами; худое, чрезвычайно похожее на 
отца, лицо его было сильно напудрено, что не скрывало припухлость правой 
подбитой скулы; подведенные синей тушью глаза смотрели в пол; под мышкой он 
держал узкую дамскую сумку из змеиной кожи. Невысокий, полноватый Василий был 
одет в бежевое крепдешиновое платье со стойкой и высокими плечами, ниспадающее 
мелкими складками и расшитое на груди персикового тона розами; на тонкой золотой 
цепочке висела большая жемчужина; полные руки обтягивали бежевые лайковые 
перчатки, выпачканные уличной грязью; светлые волосы парика с нарушенной 
укладкой были, тем не менее, перехвачены перламутровым гребнем; полноватую шею 
Василия стягивала черная шелковая лента; нарумяненное пухлое лицо со ссадиной на 
подбородке, во многом повторяющее материнские черты, тоже смотрело в пол; на 
плече младшего сына вождя висела на массивной золотой цепи лакированная