а выхватили у него 
мешок с голубым салом, и через секунду отец уже вынимал из мешка, рассматривал и 
клал на пол светящиеся голубые куски. 
- Погаси свет, - приказал он слуге. 
Гостиная погрузилась в полумрак. Куски сала, появляющиеся из мешка и ложащиеся 
на пол один к одному постепенно освещали гостиную голубым. Отец Зигон выложил 
все куски, кинул мешок в сторону и опустился рядом на подушку Всего кусков 
оказалось двенадцать. Ванюта стоял, сложив руки на животе. Отец Зигон долго 
смотрел на голубое сало, затем с тяжелым вздохом опустил лицо в ладони: 
- Когда ты последний раз плакал? Ванюта задумался: 
- Я... в декабре, отец Зигон. 
- А почему ты плакал? 
- Мне приснился лес, отец Зигон. 
- Лес? И почему же ты плакал? 
- Он был очень красивый. 
- А смеялся когда ты в последний раз? Сильно смеялся? 
- Когда отца Марона хоронили. 
- Ну, мы тогда все смеялись. Погребение - веселая вещь. А сам по себе? 
- Сам по себе я... не смеялся, отец Зигон. Отец Зигон понимающе кивнул и надолго 
замолчал, спрятав лицо в ладони Прошел час с лишним. Ноги стоящего Ванюты 
затекли и онемели, колени стали подгибаться. 
Вдруг отец Зигон поднял свое лицо: 
- Подойди. 
С трудом переставляя ноги, Ванюта подошел. Отец Зигон схватил его за ноги и 
рванул на себя. Ванюта рухнул навзничь, гулко ударившись головой о паркет. Отец 
Зигон встал, зачерпнул горсть земли и с силой бросил Ванюте в глаза. Ванюта со 
стоном прижал руки к лицу. 
- Было два человека, - тихо, но внятно заговорил отец Зигон, убирая руки в 
карманы и медленно прохаживаясь по гостиной. - Всего два. Один был выше среднего 
роста. Другой тоже не маленький - каждый раз притолоке кланялся. Первого звали 
Земеля, второго - Сол. У Земели судьба была тяжелая. Даже - страшная. Родился в 
обеспеченной интеллигентной семье, окончил среднюю школу, поступил в 
лесотехнический институт, женился на четвертом курсе. А на пятом - подучил Сола 
трогать чужие книги. Не читать - а именно трогать. Любой ценой пробраться в 
чужую квартиру - и трогать, трогать, трогать книги. Сказал, что это помогает при 
туберкулезе легких. А Сол - человек доверчивый и впечатлительный - поверил. И 
трогал чужие книги всю свою долгую жизнь - до семидесяти восьми лет. Трогал 
всегда правой рукой. Поэтому, когда его перед казнью дактилоскопировали, с 
правой руки отпечатков пальцев снять не удалось - кожа стерлась о книги. А с 
левой все было в полном порядке. Поэтому именно ее сначала высушили в горячем 
песке, а потом залили вареным сахаром. Вон она. В книжном шкафу. Между Бабелем и 
Борхесом. Я же давал тебе лизать ее, мерзавец. Забыл? Нет, свинья. Такое не 
забывается... 
Он помолчал, словно вслушиваясь в слабые стоны Ванюты, потом кивнул стоящему в 
дверях Ашоту: 
- Убери этого слизняка. 
Ашот схватил Ванюту за шиворот и поволок к двери. 
- Отец Зигон... Там еще диктофон... - простонал Ванюта, шаря у себя на груди. 
Диктофон упал на пол. Ашот выволок Ванюту за дверь квартиры и захлопнул ее. 
Слышно было, как Ванюту поволокли по каменному полу прохода. 
Зигон поднял диктофон, сунул в карман пиджака. 
- Отец Зигон, подавать полдник? - спросил вернувшийся Ашот. 
- А что сегодня? - рассеянно спросил Зигон. 
- Овсяный кисель с постным маслом и клюквенный морс. 
- Нет... Потом... - Зигон осмотрелся, ища что-то. - Где чемодан? 
- Какой? - осторожно спросил Ашот. 
- Тот самый, - Зигон угрюмо посмотрел на Ашота. Ашот вышел и вернулся с 
небольшим старым чемоданом из свиной кожи. Зигон открыл чемодан, сложил в него 
голубое сало. В гостиной сразу стало темно. Зигон вышел с чемоданом в руке, 
прошел в свой кабинет и запер дверь на ключ. 
Кабинет был небольшой, но уютный: обитые зеленым сукном стены, мягкая мебель, 
стол красного дерева. Зигон подошел к столу, вставил ключ в бронзовые часы без 
стрелок, повернул. Затрещала пружина, послышалось гудение, и стол отъехал в 
сторону, открывая проход вниз. Зигон шагнул туда и стал спускаться по деревянной 
винтовой лестнице. Спуск был недолгим - лестница вела в большой полутемный зал с 
мраморным полом и мраморными стенами. В зале стояли десять мраморных столов, за 
которыми сидели лысые люди в черных костюмах. На столах горели зеленые лампы. На 
стене висел подсвеченный зеленым светом герб из горного хрусталя, яшмы и 
гранита: человек, совокупляющийся с землей. 
- А! Господин Зигон! - воскликнул один из сидящих. - Ну, наконец-то! Мы ждем вас 
с утра! Господа! Сидящие встали и сдержанно склонили лысые головы. 
- Как хорошо, что вы пришли! Вы не представляете - как это хорошо! - человек 
подбежал к Зигону и с силой сжал ему руку - Андреев! Скажите сразу - все 
нормально, или нет? Только - да, или - нет! Два слова! 
- Да, - произнес Зигон. 
Андреев в восторге закрыл глаза и потряс маленькой головой: 
- Великолепно... Господа! Господа! Все получилось! Поприветствуем же 
бесстрашного и решительного господина Зигона! 
Лысые зааплодировали. Андреев нажал ногой на мраморную педаль, и у фронтальной 
стены зала, прямо под гербом, из пола выдвинулась мраморная трибуна. 
- Просим вас, господин Зигон! С чемоданом в руке Зигон прошел на трибуну и 
встал, прижав чемодан к груди. В зале наступила полная тишина. 
- Мне трудно говорить, господа, - заговорил Зигон. - Трудно как человеку, трудно 
как члену нашего ордена. В этом чемодане находится то, ради чего мы... мы... 
нет... 
Он замолчал, бледнея. Голова его стала мелко вздрагивать, по лицу прошла 
судорога, побелевшие руки вцепились в чемодан. Зигон шумно выдохнул, набрал в 
легкие воздуха и вдруг запел низким, замечательного тембра басом: 
- Нееет! Нет! Нееееет! Неет! Неееееееееет! Нет! Нет! Нееет! Нееееет! Нет! 
Нееееееееееееееееееееет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нееет! Нет! 
Нееееееееееееееееееееееееееееееееееееееет! Нет! Нет! Неееет! Нееет! Неееет! 
Нееееееееееееееет! Нет! Нет! Нет! Неееет! Нет! Нееет! Нет! Нет! Нееееет! 
Неееееееееееееееет! Нееееееет! Нет! Нет! Нет! Неееееееет! Неееееееееееет! Нет! 
Нет! Неееееет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Неееееет! Нет! Нет! Нееееееееет! 
Нееееет! Нет! Нет! 
Его слушали затаив дыхание. Лицо Зигона покраснело от напряжения, пот выступил 
на лбу и крупными каплями закапал на потертую кожу чемодана. Он пел с 
невероятным воодушевлением, сочный бас его заполнял гулкое пространство зала. 
Прошел час, Потом второй. Лицо Зигона стало бледнеть, пот, лившийся градом, 
высох, голос стал слабеть, в нем появились первые признаки хрипа.Прошел еще час. 
Лицо Зигона посерело, под глазами обозначились синие круги, бесцветные губы 
раскрывались и изо рта исторгался уже не раскатистый бас, а глухой клокочущий 
клекот. Прошел еще один час, затем еще и еще один. Зигон стоял на трибуне с 
окаменевшим лицом серо-зеленого цвета, глаза его закатились, белки сверкали в 
полумраке. Рот его открывался как бы сам, отдельно от тела, изо рта вылетали 
странные нечеловеческие звуки. Они звучали долго, очень долго - мраморная 
минутная стрелка еще три раза описала круг. Наконец из раскрывающегося рта 
Зигона не вылетело ни звука. Пошатываясь, Андреев подошел к своему столу, 
выдвинул ящик, достал золотой пистолет с мраморной рукояткой, тщательно 
прицелился и выстрелил. 
Мраморная пуля попала Зигону в рот. Он дернулся и, не закрывая рта, рухнул. 
- Садитесь, господа, - опустил пистолет Андреев, и все с облегчением опустились 
на мраморные, с подушками зеленого бархата, стулья. 
Андреев убрал пистолет в стол, подошел к трупу, все еще сжимающему чемодан, 
вынул из кармана убитого диктофон, взял чемодан и нетвердой походкой заспешил к 
выходу. 
- Арсений, а как же декларация? - спросил один из сидящих. 
- Две минуты, господа. И мы продолжим, - проговорил на ходу Андреев, потянул за 
ручку массивную мраморную дверь и вышел из зала в коридор. Здесь было светло, 
горели матовые плафоны, на блестящем от лака полу лежала зеленая ковровая 
дорожка. Андреев пошел по ней, свернул за угол, остановился перед резной дубовой 
дверью и постучал. 
Дверь открыл лысый человек в черном костюме: 
- Прошу вас, Арсений. Магистр ждет вас. 
Андреев вошел в прихожую кабинета. Секретарь отворил дверь и проводил Андреева в 
кабинет. За огромным пустым столом сидел магистр - полноватый широкоплечий 
человек в белом костюме, с гладко выбритыми головой и лицом. 
- Ваше Соответствие, - склонил голову Андреев. 
- Сколько? - спросил магистр. 
- Еще не взвешивали, господин магистр, - поспешно ответил Андреев. 
- Есть повод приобщиться к точным наукам, - магистр тяжело приподнялся, тронул 
инкрустацию на стенной деревянной панели. Панель сдвинулась в сторону, открыв 
проход. 
- Идите за мной, - шагнул в проход магистр. 
Андреев двинулся следом. 
Проход вел в лабораторию. Семнадцать человек в красных халатах работали над 
Машиной, не обращая внимания на вошедших. Магистр подошел к эталонным весам, 
надел резиновые перчатки, снял стеклянный колпак, открыл коробку с набором 
платиновых гирь. 
- Откройте, - скомандовал он Андрееву Андреев открыл чемодан. Магистр стал 
вынимать куски голубого сала и аккуратно класть на платиновую чашу весов. Когда 
все двенадцать кусков оказались сложенными на чаше в форме голубого брикета, 
магистр выбрал десятикилограммовую платиновую гирю и поставил на вторую чашу. 
Весы не двигались. Он добавил килограммовую гирю. Чаши ожили и закачались. 
Магистр взял горсть мелких гирь и ставил их на чашу, пока весы не замерли. 
- Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых граммов, - подытожил 
магистр и громко позвал. - Борух! 
Один из работников отложил инструменты и подошел к магистру 
- Готовь форму, - приказал магистр, Работник отошел. 
- Ваше Соответствие, еще диктофон с записью, - Андреев подал магистру диктофон, 
- Они по-русски говорят? - спросил магистр. 
- Блядь говорит на новорусском. Но все понятно. 
- И это важно? 
- Очень, ваше Соответствие. 
Магистр взял диктофон, посмотрел, подошел к прессу, положил на станину и нажал 
красную кнопку. Пресс опустился, диктофон затрещал. Когда пресс поднялся, 
магистр снял со станины расплющенный в пластину диктофон, подошел к 
измельчителю, бросил в заборник пластину, включил мотор и поставил регулятор 
измельчения на минимальный размер. Измельчитель заработал с оглушительным шумом, 
и вскоре под его барабаном на поддоне выросла кучка серебристо-серых опилок. 
- Это не пыль, конечно. Но почти, - рассеянно произнес магистр, ища что-то 
глазами. - Подожди... а где теперь сахарница? 
- Возле расточного станка, господин магистр, - ответил один из работников. 
Магистр подошел к сахарнице, зачерпнул из заборника горсть сахара, бросил на 
поддон измельчителя и пальцем перемешал с опилками: 
- Обыкновенная ложка найдется в нашей славной лаборатории? 
Работник подал стеклянную ложку. 
Магистр вытер ее о борт своего белого пиджака и передал Андрееву: 
- Ешь. 
Андреев зачерпнул с поддона и стал жевать. Появился работник с формой - плоским 
ящиком из золота. Магистр сложил в ящик куски голубого сала, поставил на подиум 
сахарницы, дернул рычаг Загудел нагреватель, запахло леденцами, и вязкая струя 
жженого сахара потекла в ящик. 
- Все уверены, что человек - это альфа и омега всего сущего! - засмеялся магистр 
и покосился на Андреева. Андреев черпал ложкой с поддона, жевал и глотал. Жидкий 
сахар заполнил ящик. Куски голубого сала светились сквозь желтоватую вязкую 
субстанцию. 
Магистр подождал пока сахар остынет, затем вставил ящик в черный кейс и вышел из 
основного входа лаборатории. Широкий коридор вел к лифту. Магистр подошел, отпер 
лифт ключом, вошел, нажал единственную кнопку. Лифт поехал вниз и вскоре 
остановился. Двери разошлись. Магистр шагнул из лифта в тесное, неправильной 
формы помещение с грязным кафельным полом, сплошь заставленное стеллажами с 
множеством небольших банок. В банках хранилась русская земля. Все банки были с 
подробными этикетками и располагались по алфавиту Слой пыли покрывал стеллажи. 
Магистр пошел между стеллажами по извилистому проходу, скудно освещенному 
редкими лампами без плафонов, и после долгого плутания оказался в небольшом 
закутке. Здесь стояла раскладушка с рваными одеялами и замызганной подушкой, 
серая тумбочка, электроплитка с темно-зеленым чайником, стол-тумба, покрытый 
цветастой истертой клеенкой. За столом, на металлическом стуле сидел маленький 
человек с длинной белой бородой и в очках со сломанной дужкой. Он пил крепко 
заваренный чай из алюминиевой кружки. На столе в коричневой бумаге лежал кусок 
вареной колбасы, надкусанный батон белого хлеба и четыре куска сахара-рафинада. 
- Здравствуй, Савелий, - проговорил магистр. - Наше вам, - кивнул Савелий, шумно 
прихлебывая из кружки. 
Магистр стоял с кейсом в руке, молча глядя на сидящего. 
- Ну что, принес? - спросил Савелий. 
- Да. 
- Сколько? 
- Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых грамм. 
Савелий усмехнулся: 
- Ты б еще миллиграммы подсчитал! Сколько кусков-то? 
- Двенадцать. 
- Нормально... - Савелий допил чай и стал заворачивать хлеб, колбасу и сахар в 
бумагу. - А то твои орлы сказали - семь. Семь! Курам на смех... 
Он убрал сверток в тумбочку, протер запотевшие очки и посмотрел на магистра: 
- Садись, батенька. В ногах правды нет. 
Магистр поискал глазами, куда бы сесть. Савелий указал ему на раскладушку 
Магистр сел, раскладушка заскрипела под ним. Он положил кейс себе на колени и 
тяжело вздохнул. 
- Что это ты, батенька, сопишь как корова стельная? Стряслось что? 
- Да нет, все в порядке. 
- Ой-ли? У вас - и все в порядке? У пауков в банке все в порядке быть не должно. 

- Савелий, я с тобой посоветоваться хочу. - К вашим услугам. 
- Понимаешь... - магистр вздохнул. - Не знаю с чего начать. Клубок какой-то... 
- Начни с начала. 
- Ты засахаренную руку Сола видел? На восьмом уровне? 
- Батенька, я не только видел. Я ее раз двести пятьдесят лизал, когда приемщиком 
служил. Каждое утро, после общей молитвы. Помолимся Земле Теплой, потом 
приложимся - и на службу Хорошее время было. 
- Понимаешь, со мной последние восемь суток что-то странное происходит. Вот мои 
руки - смотри, - магистр повернул к себе свои широкие белые ладони с пухлыми 
пальцами. - И вот каждый раз, когда я смотрю на них, - вот здесь, в запястьях, я 
вижу детские руки. Но золотые. То есть - в каждом своем запястье я вижу 
маленькую золотую детскую руку. 
- Золотую? - спросил Савелий. 
- Это как бы живое золото. Не металл. Они подвижны, как нормальные детские руки, 
но золотые, с таким красноватым отливом. И эти ручки имеют свой язык. Это не 
язык глухонемых, построенный на комбинациях пальцев, а язык, основанный на 
поворотах этих ручек. Они вращаются вокруг своих запястьев - вправо-влево, 
влево-вправо. Полные обороты, неполные, полуобороты, четвертьобороты - это их 
язык. Несложный. Я понял его сразу 
- Сразу? 
- Да-да. Два оборота по часовой - это буква А, два оборота против часовой - Е, 
полуоборот по часовой - О, против часовой - М, и так далее. Простой, совсем 
простой язык. 
- И что тебе передают эти золотые ручки? 
- Разное, разное. Иногда это короткие сообщения, иногда - длинные, очень длинные 
тексты. 
- И какого рода сообщения? 
- Ну, например: "Знай о втором прободении Марка". Или: "Половины шаров 
заставляют попробовать мясную картечь". 
- А длинные тексты? 
- Вот это самое... необычное. И я не знаю, что это такое. 
- Ну, а что это за тексты? 
Магистр достал из внутреннего кармана пиджака листки бумаги, развернул: 
- Со вчерашнего дня я их стал записывать. Это - самый короткий текст. 
Послушай... 
- Дай я сам прочту, - Савелий забрал у магистра листки, расправил на столе и 
стал читать. 
  
  
  
Заплыв

  
  
- Цитата номер двадцать шесть, слушай мою команду! - низкорослый маршал войск 
речной агитации сипло втянул в себя ночной воздух и прокричал: - Зажечь факела! 
Длинная колонна, выстроенная на набережной Города из мускулистых голых людей, 
качнулась, ожила еле заметным движением: тысяча рук метнулись к тысяче бритых 
висков, выхватили из-за ушей тысячу спичек и чиркнули ими по тысяче голых бедер. 

Крохотные огоньки одновременно подскочили кверху, и через мгновенье маршал 
судорожно сощурил привыкшие к темноте глаза: факелы вспыхнули, языки пламени 
метнулись к темно-фиолетовому небу 
Маршал придирчиво ощупал глазами ряды голых тел и снова открыл рот: 
- Не меняя построения, соблюдая дистанцию, в воду вой-ти! 
Построенная особым порядком колонна тронулась и. не слышно ступая босыми ногами, 
стала быстро сползать по гранитным ступеням набережной к черной неподвижной воде 
Реки. Вода расступилась и впустила в себя весь полк. Солдаты осторожно 
погружались в студеную сентябрьскую воду, отталкивались от каменистого дна и 
плыли в том же порядке, держа над бритыми головами ярко горящие факелы. Через 
минуту колонна выплыла на середину Реки, где быстрое течение подхватило ее и 
понесло. 
  
  
Самым тяжелым условием в агитационных заплывах для Ивана был запрет перемены 
рук. 
Плыть в ледяной воде он мог долго, но пять бесконечных часов держать в предельно 
вытянутой руке шестикилограммовый факел было по-настоящему тяжело. И как он ни 
готовился к заплыву, какими тренажерами не изнурял свою правую руку, - все равно 
к рассвету ее сводило мелкой дрожью и не было силы, способной обуздать эту 
проклятую дрожь. Инъекции, втирания, электромагнитная терапия не помогали. 
Тем не менее, Иван считался лучшим пловцом в своем полку и ему вот уже шесть лет 
доверяли самые ответственные места в цитатах. 
И сегодня он плыл запятой - единственной запятой в длинной, первой степени 
сложности цитате из Книги Равенства: ОДНИМ ИЗ ВАЖНЕЙШИХ ВОПРОСОВ СОВРЕМЕННОГО 
ЦЕЛЕВОГО СТРОИТЕЛЬСТВА БОРО ЯВЛЯЛСЯ, ЯВЛЯЕТСЯ И БУДЕТ ЯВЛЯТЬСЯ ВОПРОС 
СВОЕВРЕМЕННОГО УСИЛЕНИЯ КОНТРАСТА . 
Точка в конце цитаты не ставилась, поэтому единственным знаком препинания была 
запятая, рождаемая пламенем шестикилограммового конусообразного факела Ивана. 
Синхронное плаванье давалось Ивану легко - он, с детства выросший на море, давно 
признал в воде вторую стихию, а после четырех лет ВВАП 
(военно-водно-агитационной подготовки) вообще не представлял свою жизнь без этих 
долгих, пропахших рекой ночей, без черной, дробящей всполохи пламени, воды, без 
свинцовой боли, постепенно охватывающей руку с факелом, без предрассветного 
завтрака в чистой полковой столовой. 
Служба, словно Река, быстро и плавно несла Ивана: поначалу его как новичка 
ставили в середины больших прочных букв Ж, Ш и Щ, потом, убедившись в точности 
его плаванья, стали постепенно смещать к краям. Так после двух лет он уже плавал 
левой ножкой Д, или вместе с рябым татарином Эльдаром составлял хвостик у Щ. 
Еще через год Ивану поручили плавание в тире и восклицательных знаках, а после 
нанесения почетной татуировки "пловец-агитатор высшей категории" - доверили 
запятые. 
За семь лет службы Иван имел звание младшего сержанта, медаль "Государственный 
пловец", множество устных похвал перед строем и почетную грамоту "За образцовую 
службу при водном транспортировании VI-ой главы книги Аделаиды Свет "Новые люди" 
(главу транспортировали в течение четырех месяцев, и каждую ночь Иван плавал 
запятой). 
  
  
Он набрал в легкие побольше воздуха и медленно выпустил его в пахнущую илом 
воду. Факел наклонился, но пальцы привычно выпрямили его, крепче сжав 
металлический корпус. 
Тело уже успело согреться, дрожь оставила подбородок, ноги послушными рывками 
стригли воду Впереди белели десять бритых голов вертикальной ножки Я, а за ними 
дрожала, зыбилась огненная масса факелов колонны. 
Иван точно знал свое место - шесть метров от левой крайней головы, и плыл со 
спокойной размеренностью, сдерживая дыхание. Нельзя отклоняться ни влево ни 
вправо, нельзя торопиться, но и нельзя отставать, иначе запятая приклеится к 
другому Я. 
Факел горел ярко, пламя часто срывалось вбок, тянулось к тяжело шевелящейся 
воде, плясало над ее поверхностью и снова выравнивалось. 
Во время