Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
Ты об этом думал?
- Нет, не думал, - произнес Моска медленно.
- Ну вот, а у меня есть идея. И мне нужен помощник. Поэтому я тебе и
предлагаю. Это не просто филантропия. Так тебе интересно?
- Говори! - сказал Моска.
Вольф выдержал паузу, попыхивая сигарой.
- Ты знаешь, какими деньгами мы пользуемся - армейскими купонами.
Ребята с черного рынка готовы себе шею сломать, лишь бы добыть их. Они
перепродают их солдатам за чеки банковских переводов. Но это очень
медленно проворачивается. А мы можем сразу поменять армейские купоны на
банковские чеки - раньше, когда ходили оккупационные марки, это было
невозможно.
- Ну и?.. - сказал Моска.
- А вот тут вся штука и начинается. За последние две недели
немцы-"жучки" набрали хренову кучу купонов. Я обмениваю их на чеки и
получаю за это кое-какую мелочишку. Кстати, я и тебя в это дело втяну.
Но это не самое главное. Мне стало любопытно, и я начал вынюхивать. И
вот что я узнаю - офигеть можно! Из Штатов пришел груз с купонами, и
корабль поставили на прикол в доке Бремерхавена. И хотя вся операция
проходила под грифом "сов, секретно", там случился странный прокол, и
один ящик с купонами, на миллион "зеленых", исчез. Армейские в рот воды
набрали, потому что, если кто об этом узнает, им крышка. Как тебе это
нравится? - Вольф даже пришел в возбуждение от собственного рассказа. -
Миллион "зеленых"! - повторил он.
Моска усмехнулся, услышав, с какой страстью Вольф произнес последние
слова.
- Да, деньги приличные.
- И вот я об этом скумекал. Купоны, наверное, уже разошлись по всей
стране. Но где-то здесь должна быть банда, в чьих руках осел хороший
куш. Если нам удастся их найти, представляешь, что это будет? Выстрел в
десятку!
Моска спросил:
- А как мы их найдем и как получим эти деньги?
- Как найти деньги - это моя забота, - сказал Вольф, - но ты должен
мне помочь. Это нетрудно. И запомни: я человек опытный. У меня масса
знакомств. Я буду водить тебя с собой, знакомить с людьми и выдавать за
большого босса из отдела почтовых пересылок, который хочет загонять
ворованные сигареты по три-четыре "зеленых" за блок. Они офигеют от
такой цены. Мы сбросим двадцать или тридцать блоков. Я могу это
устроить. Пойдут слухи. Тогда мы объявим, что хотим загнать еще пять
тысяч блоков сразу. Это будет грандиозная сделка! Сразу пойдут разговоры
- тут уж мы постараемся. Если дело выгорит, нас обязательно найдут - и
мы ударим по рукам.
А потом они придут к нам с купонами на двадцать тысяч. Мы их возьмем
- и привет. Они же не могут пойти заявить в полицию! Ни в нашу, ни в
свою. Так мы их и облапошим! - Вольф замолчал, сделал последнюю затяжку
и выбросил окурок сигары на мостовую. Потом сказал тихо:
- Работенка будет не из легких - два раза в неделю по ночам шакалить
по всему городу. Но конечный результат стоит этих усилий.
- Прямо-таки боевик про мафию! - сказал Моска, и Вольф усмехнулся в
ответ. Моска посмотрел на темные развалины. Далеко-далеко, словно между
ними расстилалось озеро или дикая прерия, он увидел желтый глаз
одинокого трамвая, который медленно тащился в городской тьме.
Вольф сказал тихо и серьезно:
- Нам надо готовиться к будущему. Иногда мне кажется, что вся моя
прошлая жизнь до настоящего момента была только сном, игрой. Может быть,
и у тебя такое же ощущение. А теперь пришла пора подумать о настоящей
жизни, и эта жизнь будет суровой, очень суровой. У нас есть последний
шанс приспособиться к ней.
- О'кей, - сказал Моска. - Но, по-моему, все это чертовски сложно.
Вольф помотал головой:
- Все еще может сорваться. Но в любом случае я подключу тебя к этим
обменным операциям.
Что бы ни случилось, ты сможешь заработать пару-тройку сотен. Если
нам повезет, хоть чуть-чуть повезет, мы отобьем себе пятнадцать или
двадцать тысяч. Может быть, и больше.
Моска вылез из джипа, Вольф завел мотор и укатил. Посмотрев наверх,
Моска увидел лицо Геллы, темнеющее на фоне светлого стекла. Он помахал
ей, вошел в дом и побежал вверх по лестнице.
Глава 8
Моска съежился и присел на пол джипа, пытаясь спрятаться от
пронизывающего холодного октябрьского ветра. От соприкосновения с
ледяным металлическим полом все тело задеревенело.
Неподалеку был оживленный перекресток, по которому сновали туда-сюда
трамваи и где армейские машины чуть притормаживали на мгновение, пока
шоферы ориентировались в белых стрелках, указывающих направление к
различным городским учреждениям. Руины, похожие на давно не кошенное
пастбище, простирались во все стороны, и за перекрестком, где
возвышались одинокие дома, маленький кинотеатрик уже открыл свои двери
для зрителей, медленно заходивших внутрь длинной вереницей.
Моска был голоден и испытывал нетерпеливое возбуждение. Он видел, как
мимо проехали три крытых грузовика с немецкими военнопленными и
остановились на перекрестке. Может быть, военные преступники, подумал
он. За грузовиками двигались два джипа с вооруженной охраной. Из дверей
ателье вышел Лео, и Моска опять сел на сиденье.
Они одновременно увидели женщину на другой стороне улицы: она бежала
и что-то кричала.
Женщина спустилась с тротуара и, неуклюже припрыгивая, побежала по
мостовой к перекрестку, что есть сил махая рукой и выкрикивая одно имя,
которое невозможно было разобрать. Из кузова последнего грузовика ей
махал рукой какой-то человек. Грузовик набрал скорость. От него, словно
гончий пес, не отставал джип. Женщина поняла, что бежать бесполезно, и
остановилась. Она рухнула на колени и упала ничком на асфальт,
блокировав движение на улице.
Лео залез в джип. Урчание и легкое подрагивание мотора создавали
иллюзию тепла. Они подождали, пока женщину отнесли на тротуар, и после
этого Лео снял с тормоза. Они не обменялись впечатлениями о только что
виденном. Это их не касалось, но тут Моска почувствовал, что какой-то
неясный, но знакомый образ проступает сквозь туман памяти.
Как раз перед концом войны он был в Париже и попал в жуткую толчею.
Он помнил, что отчаянно пытался выбраться оттуда: это был сущий кошмар.
Но, как он ни сопротивлялся, его несло в самую гущу людей. А там,
медленно протискиваясь сквозь наводнившие улицы толпы, тащился караван
грузовиков с французами - недавно выпущенными на свободу военнопленными
и заключенными трудовых лагерей.
В ликующих криках толпы тонули радостные возгласы людей из
грузовиков. Они низко перегибались через борта и протягивали руки, их
целовали, бросали им белые цветы. И вдруг какой-то парень спрыгнул с
кузова прямо в толпу, прямо на головы людей и упал на мостовую. Какая-то
женщина, расталкивая всех, бросилась к нему и заключила его в свои
объятия. А из кузова вслед этому парню полетел костыль и
непристойно-насмешливый возглас, который в другое время заставил бы
женщину покраснеть. Но она смеялась вместе со всеми.
Боль и стыд - вот что тогда почувствовал Моска. То же самое чувство
охватило его и теперь.
Когда Лео остановился перед баром "Ратскеллар", Моска вылез из джипа.
- Что-то мне не хочется есть, - сказал он. - Увидимся вечером дома.
Лео, который в этот момент надевал противоугонную цепь на колесо,
удивленно вскинул голову.
- Что-нибудь случилось? - спросил он.
- Голова разболелась. Пойду пройдусь.
Он продрог и закурил сигару. Тяжелый табачный дым обдал лицо теплой
волной. Он зашел в узкий переулок, куда не сворачивали машины, потому
что проезжая часть была завалена обломками зданий. Он пробирался через
горы щебня, осторожно ступая, чтобы не упасть.
Придя к себе в комнату, он и в самом деле почувствовал себя неважно.
Лицо горело. Не зажигая свет, он разделся, свалил одежду на кушетку и
лег в постель. Но и под одеялом ему все равно было холодно, и ноздри
неприятно щекотал запах тлеющей сигары, которую он положил на край
стола.
Он скрючился, поджал ноги, чтобы было теплее, но все равно его бил
озноб. Во рту пересохло, в висках стучало, и скоро это монотонное
пульсирование стало нестерпимо болезненным.
Он услышал, как в двери повернулся ключ и вошла Гелла. Зажегся свет.
Она подошла к кровати и села.
- Ты нездоров? - спросила она взволнованно. Она еще не видела его в
таком состоянии.
- Простуда - только и всего, - ответил Моска. - Дай мне аспирину и
выброси эту сигару!
Она пошла в ванную принести стакан воды и, дав ему запить таблетку,
провела ладонью по его волосам и промурлыкала:
- Как странно видеть тебя больным. Может, мне сегодня спать на
кушетке?
- Нет, - сказал Моска. - Я страшно замерз.
Ложись рядом.
Она выключила свет и стала раздеваться. В полумраке он видел, как она
вешает одежду на спинку стула. Его тело горело в лихорадке озноба и
страсти, и, когда она легла рядом, он прижался к ней. Ее груди, бедра и
рот были прохладными, щеки ледяными, и он изо всех сил сжал ее в
объятиях.
...Откинувшись на подушку, он почувствовал, как струйки пота стекают
у него по спине и между ляжек. Головная боль прошла, но начало ломить
кости. Он перегнулся через нее к тумбочке, чтобы взять стакан.
Гелла провела ладонью по его горящему лицу.
- Милый, надеюсь, от этого тебе не стало хуже?
- Нет, мне лучше, - ответил Моска.
- Может быть, мне все-таки спать на кушетке?
- Нет-нет, останься.
Он потянулся за сигаретой, закурил, но после нескольких затяжек
затушил сигарету о стену и смотрел, как сноп красных искорок падает на
одеяло.
- Постарайся заснуть, - сказала она.
- Не спится. Какие новости?
- Никаких. Я ужинала с фрау Майер. Йерген видел, как ты вернулся, и
пришел сказать мне. Он заметил, как ты плохо выглядишь, и я подумала,
может быть, ты хочешь, чтобы я пришла. Он очень милый человек.
- А я видел сегодня кое-что забавное, - сказал Моска и рассказал ей
про женщину на улице.
Во мраке комнаты он остро ощущал воцарившееся молчание. Гелла
размышляла над его рассказом. "Если бы я была с ним в джипе, - думала
она, - я бы подошла к ней и успокоила, помогла бы ей прийти в себя.
Мужчины черствее - в них меньше жалости".
Но она ничего не сказала. И лишь медленно, как и в предыдущие такие
же темные ночи, водила пальцами по его телу, по длинному извилистому
рубцу шрама. Она водила пальцем по этому бугристому шву, как ребенок
возит игрушечный грузовичок взад и вперед по тротуару, и это медленное
монотонное движение действовало на него гипнотически.
Моска сел в кровати и уперся плечами в край спинки. Он сложил ладони
на затылке и сказал тихо:
- Мне повезло, что этот шрам там, где его не видно.
- Мне он виден.
- Да, но я имею в виду другое - слава богу, что он не на лице.
Она продолжала водить пальцем по шраму.
- Мне все равно, - сказала она.
Лихорадка раздражала Моску. И лишь ее пальцы немного его успокаивали,
и он понял, что она спокойно отнесется к тому, что он когда-то сделал.
- Не засыпай, - попросил он. - Я давно уже хочу тебе кое-что
рассказать, да все никак не мог решить, интересно ли это тебе будет. - И
он стал имитировать певучие интонации, с какими рассказывают ребенку
сказку на ночь. - А сейчас я расскажу тебе одну историю, - сказал он и
потянулся к тумбочке за пачкой сигарет.
...Полевой склад боеприпасов простирался на многие мили, снаряды в
траншеях были сложены аккуратными штабелями, словно связки черных
поленьев. Моска сидел в кабине и наблюдал, как пленные нагружают кузов
стоящего впереди грузовика. На пленных были зеленые саржевые робы, а на
головах - плоские кепки из того же материала. Если бы не огромная буква
"П", намалеванная белой краской у них на спинах и на каждой штанине, в
лесу они могли бы без труда скрыться в листве.
Откуда-то из чащи раздались три пронзительных свистка - отбой. Моска
выскочил из кабины и крикнул:
- Эй, Фриц, иди-ка сюда!
Пленный, которого он назначил старшим над грузчиками, подошел к его
грузовику.
- Вы успеете закончить погрузку?
Немец, коротконогий мужчина лет сорока, с морщинистым лицом
старичка-мальчика, который держался с Моской без всякого подобострастия,
пожал плечами и ответил на ломаном английском:
- Мы быть поздно к ужин.
Они оба усмехнулись. Любой другой пленный стал бы уверять Моску, что
погрузку непременно закончат, лишь бы не впасть в немилость.
- Ладно, кончай, - сказал Моска. - Пусть эти гады передохнут.
Он дал немцу сигарету, и тот сунул ее в карман своей зеленой куртки.
Курить на территории склада не разрешалось, хотя, разумеется, и Моска, и
другие американские солдаты нарушали этот запрет.
- Пусть фрицы загружаются, а ты сосчитай всех и доложи мне.
Немец ушел, и пленные стали залезать в кузова грузовиков.
Они медленно продвигались по проселку через лес. Время от времени
проселок пересекался с другими лесными дорогами, встречные грузовики
пристраивались в хвост, и скоро длинная колонна открытых грузовиков
выехала из леса и двинулась по полю в лимонно-желтых лучах весеннего
солнца. И для охранников, и для пленных война осталась где-то далеко. Им
уже ничто не угрожало, все споры между ними разрешились. Ехали тихо и
вроде бы довольные друг другом. Их путь лежал от лесного массива, где
располагался полевой склад, к баракам за колючей проволокой.
Охранники, американские солдаты, получившие тяжелые ранения на фронте
и признанные негодными для строевой службы, достаточно натерпелись на
войне. А пленные горевали о своей доле лишь вечерами, глядя, как их
сторожа садятся по машинам и катят в ближайший городок.
Лица пленных за колючей проволокой выражали жалобную зависть детей,
наблюдающих сборы родителей на вечеринку к друзьям.
А потом, с первым проблеском зари, и те и другие отправлялись на
лесосеку. Во время утренних перекуров пленные разбредались по лесу, жуя
припрятанный с завтрака хлеб. Моска позволял своим подопечным
прохлаждаться больше, чем положено. Фриц сидел с ним рядом на штабеле
снарядов.
- Чем плохая жизнь, а, Фриц? - спросил Моска.
- Могло быть хуже, - ответил немец. - Тут спокойно.
Моска кивнул. Ему нравился этот немец, хотя он не потрудился даже
запомнить его настоящее имя. Они относились друг к другу дружелюбно, но
ни тот, ни другой ни на минуту не забывал, кто из них победитель, а кто
побежденный. Даже теперь Моска сжимал в руке карабин - как красноречивый
символ. Но патронов в нем не было, а иногда Моска даже забывал вставлять
в него обойму.
Немец был по своему обыкновению в расстроенных чувствах. Внезапно он
начал изливать на своем родном языке поток речи, которую Моска с трудом
мог разобрать:
- Разве это не странно, что вы вот тут стоите и смотрите, как мы еле
шевелимся? И это работа для разумных существ? И как мы убиваем друг
друга и калечим. А ради чего? Скажи-ка, если бы Германия завоевала
Африку и Францию, разве мне достался бы от этого хоть лишний пфенниг?
Мне-то лично какая разница от того, что Германия завоюет весь мир?
Даже если мы завоюем весь мир, мне достанется только военная форма, в
которой предстоит шагать до конца дней. В детстве нам доставляло такое
удовольствие читать про золотой век нашей родины, про то время, когда
Германия, Франция и Испания повелевали миром.
Понаставили статуй героям, которые умертвили миллионы людей. Почему
так? Мы же ненавидим друг друга, убиваем друг друга. Я бы мог понять
это, если бы мы что-то от этого получали. Вот если бы нам сказали: эй,
ребята, вот вам земля, которую мы оттяпали у французов, идите, берите
себе по кусочку! А вот вы: ну, мы-то знаем, что вы победители. Да только
что вы от этого получите?
Пленные лежали на травке под теплым солнцем и дремали. Моска слушал,
понимая с грехом пополам, недовольный и невозмутимый. Этот немец говорил
как побежденный, так, пустая болтовня. Он топал по улицам Парижа и
Праги, по городам Скандинавии самодовольно и гордо, а тут вдруг за
колючей проволокой у него пробудилось уязвленное чувство справедливости.
Немец в первый раз положил ладонь Моске на локоть.
- Друг мой, - сказал он, - мы с тобой убиваем, глядя друг другу в
глаза. Наши враги стоят за нашими спинами. - Он опустил руку. - Наши
враги остались за нашими спинами, - повторил он горько, - и они
совершают преступления, за которые мы расплачиваемся своей жизнью.
Но в другое время немец был весел и бодр. Он показывал Моске
фотографии своей жены и детей и фотографию, на которой он был изображен
с друзьями у ворот фабрики. И еще он любил разговаривать о женщинах.
- Ага! - говорил немец с каким-то жалобным пылом. - Вот я был в
Италии, я был во Франции - женщины там просто замечательные! И, должен
признаться, мне они нравятся куда больше, чем немки, - что бы там ни
говорил фюрер.
Женщины никогда не примешивают политику к более важным вещам на
свете. Так было на протяжении столетий. - Его голубые глаза хитро
поблескивали на морщинистом лице. - Жаль, что мы так и не добрались до
Америки. Там такие длинноногие девушки, и щечки у них как марципан.
Потрясающе! Я помню, какие они в ваших фильмах и журналах. Очень жаль!
Моска, подыгрывая ему, отвечал:
- Э, да они бы даже не взглянули на вас, колбасников несчастных.
Немец решительно качал головой.
- Женщины - существа расчетливые! - говорил он. - Думаешь, они будут
с голоду умирать, но не отдадутся врагу? В таких вещах женщины всегда
очень трезво все обдумывают. У них есть фундаментальные ценности. О да,
служба в оккупационных войсках в Нью-Йорке - да об этом только можно
мечтать!
Моска и немец переглядывались, усмехались, и потом Моска говорил:
- Давай поднимай своих фрицев на работу.
В последний вечер, когда раздался сигнал отбоя, пленные в мгновение
ока собрались на поляне и залезли в кузовы грузовиков. Водители завели
моторы.
Вот тут Моску едва не одурачили. По привычке он стал искать глазами
Фрица. Все еще ничего не подозревая, он подошел к ближайшему из трех
грузовиков и, только когда увидел растерянные лица пленных, понял, что
произошло.
Он побежал к проселку и попросил шоферов заглушить моторы. На бегу он
вогнал обойму в карабин и снял с предохранителя. Потом достал из кармана
свисток, которым до сих пор ни разу не пользовался, и шесть раз коротко
свистнул. Он подождал и снова шесть раз свистнул.
Он приказал всем пленным вылезти из кузова и сесть в кружок на траве.
А сам стоял неподалеку и во все глаза смотрел на них, хотя был уверен,
что никто не попытается сбежать.
К вырубке через лес мчался джип службы безопасности: Моска слышал,
как его мощные шины крушили сухой кустарник. Рядом с водителем сидел
здоровенный сержант с густыми и длинными, на английский манер, усами.
Увидев открывшуюся его глазам сцену, он вылез из джипа и направился к
Моске. Из джипа выпрыгнули два солдата и побежали на дальний конец
вырубки. Водитель джипа уже установил на станину ручной пулемет и теперь
сидел уперев одну ногу в землю.
Сержант стоял перед Моской и ждал объяснений.
Моска сказал:
- Один пропал. Мой старший группы. Но я их еще не пересчитывал.
На сержанте была отглаженная полевая форма, на поясе болтался
пистолет, а его живот перепоясывал ремень с сумочками для обойм. Он
двинулся к сидящим пленным и приказал им выстроиться в группы по десять
человек. Они образовали пять групп, и еще двое встали чуть поодаль. У
этих двоих были виноватые лица, словно они несли в