Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
ротничком, поднялся со стула и подошел к окну; потом вернулся и встал
перед Джорджем Локвудом.
- Давай говорить прямо: ты просишь согласия на брак с моей дочерью, не
желая ничем помочь ее младшему брату.
- Господин судья, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.
- Все, что в твоих силах? А что ты сделал? Сидел сложа руки и смотрел,
как эти ублюдки не пускают его в твой собственный клуб? И ты считаешь, что
после этого кто-либо из моей семьи может переступить порог этого
заведения? Думаешь, Элали пойдет с тобой в этот клуб? Или я? Или миссис
Фенстермахер?
- Извините, господин судья. Я не знаю. Знаю только, что вот уже почти
год я пытаюсь добиться приглашения Дэвида в наш клуб. Но не я это решаю. У
нас комитет.
- Будь он проклят, этот ваш комитет!
- Ему могут предложить стать членом другого клуба.
- А мне не нужен другой клуб. Я хочу знать, пользуется ли мой будущий
зять каким-нибудь авторитетом у своих друзей. Если нет, то мне такой зять
не нужен.
- Что ж, видно, так тому и быть. Придется сказать Лали, что вы отказали
мне.
Разговор этот длился дольше, чем предполагали Лали и ее мать, сидевшие
в это время в гостиной. Когда Джордж вышел из кабинета судьи, нервные
выжидательные улыбки сошли у них с лиц.
- Что случилось? - спросила Лали.
- То есть как это - "так тому и быть"?
- Наверно, просил дать время подумать, - предположила миссис
Фенстермахер. - Да?
- Он считает, что я должен добиться принятия Дэвида в мой клуб.
- О господи. Я-то надеялась, что этот вопрос не всплывет. Дэвид
понимает, но судья, я знала, не поймет. О господи.
Лали подошла к Джорджу, и тот обнял ее.
- Не плачь, - сказал он и повернулся к ее матери. - Мне уже больше
двадцати одного года, миссис Фенстермахер. И Лали скоро исполнится столько
же.
- Это так, но только не будьте опрометчивы.
- При чем тут опрометчивость? - возразил Джордж Локвуд. - Я хорошо
обеспечен и могу содержать ее.
- Не в этом дело, Джордж. Я сама поговорю с судьей.
Это было в воскресенье. Все уже вернулись из церкви, но праздничный
обед, всегда следовавший за службой в церкви, еще не начинался.
Из кабинета донесся низкий голос судьи:
- Бесси, иди сюда.
- А вы побудьте здесь, - шепнула Бесси Фенстермахер, вставая.
Джордж Локвуд не знал, о чем говорили судья и его жена. С четверть часа
просидели они с Лали в гостиной у закрытой двери, которая обычно
оставалась открытой, утешая друг друга словами любви и поцелуями и выражая
сквозь слезы свой гнев и возмущение. Но вот из кабинета в дверь постучали,
она открылась, и Беге и Фенстермахер, слегка улыбаясь, сказала:
- Все уладилось. Вы только помалкивайте. Сделайте вид, что ничего не
произошло. Давайте обедать.
- Мама, что ты ему сказала? - спросила Дали.
- Ну, сказала и сказала. Не спрашивай меня больше об этом. Обед готов.
- Она коснулась пальцем руки Джорджа. - А ты будь благоразумен, Джордж.
- Хорошо, миссис Фенстермахер.
- Помни, что он судья и привык считать себя во всем правым. Так что не
ставь его в положение виноватого. Будь вежлив, как будто ничего не
случилось.
- Постараюсь.
Обедали они вчетвером. Судья встал и начал резать жареную курицу. Это
занятие избавляло его от необходимости говорить.
- Тебе белого мяса или темного, Джордж?
- Я люблю белое.
- Я вижу, у тебя в начинке много сладкого майорана, Бесси, - сказал
судья. - Может, Джордж этого не любит?
- Нет, сэр, я люблю майоран.
- Это хорошо. Лали, передай Джорджу тарелку. Бери картофельное пюре и
фрукты, Джордж. Подливка рядом с тобой. Лали, дать тебе еще крылышко?
Вначале разговор касался еды, этой надежной и неисчерпаемой темы
пенсильванских немцев. Обед состоял из весьма внушительного основного
блюда и сладкого пирога с мороженым. Джордж и судья запивали еду кофе, а
женщины - водой. Но хотя блюд было только два, еды на столе лежала целая
гора: мясо, сладкий картофель, картофельное пюре, красная свекла, вареная
кукуруза, пюре из репы, луковый соус, петрушка в оливковом масле, клюква и
капустный салат. Пока оба мужчины и обе женщины ели, ни о чем другом они
не думали и не говорили. У пенсильванских немцев не принято заниматься за
столом посторонними разговорами, и молчание никого не смущало.
(Расшумевшихся детей спрашивают: "Вы что, есть пришли или языком молоть?"
Бывает, что у слишком разговорившегося ребенка отнимают сладкое и отдают
более молчаливому соседу. "В другой раз не будешь болтать", - говорят ему
родители.)
После обеда мужчины прошли в кабинет судьи выкурить по сигаре.
- Когда тебе возвращаться в Принстон? - спросил судья.
- Поезд уходит в три десять.
- Пересадка в Рединге, потом в Филадельфии? Во сколько ты там будешь? К
ужину?
- Нет, после.
- Тогда мы должны дать тебе чего-нибудь на дорогу.
- Что вы, спасибо. Не надо.
- В воскресные дни с едой плохо, но, конечно, как знаешь. К своим не
заедешь повидаться? Правда, все воскресенье мотаться с поезда на поезд -
тяжеловато.
- Сегодня дело того стоило.
- Надеюсь. Погорячились мы, но теперь - все.
- Тем не менее мне хотелось бы кое-что сказать вам, господин судья.
- Все о том же? О моем сыне?
- Да, сэр.
- Не надо. Считаю вопрос закрытым и возвращаться к нему не хочу.
Никогда. Дал слово.
- Как вам угодно, сэр.
- Когда-нибудь и у тебя будет сын... Нет, больше ничего не скажу. Пусть
Лали будет счастлива с тобой - мне этого достаточно... Ну, Джордж,
кажется, едет коляска. Она отвезет тебя на вокзал. Да, она. Чемодан твой
уложен? Ах да, ты же без вещей. Весь день в поезде.
- С семи утра. Ну, спасибо вам, господин судья.
- Значит, никаких взаимных обид.
- Никаких, сэр.
Но, возвратившись в Принстон, где он уже не видел перед собой
прелестного заплаканного личика Лали, Джордж почувствовал первые уколы
сомнения, которые каким-то странным, непонятным образом были связаны с
Бесси Фенстермахер, До этого переполненного событиями дня он считал ее
тихой, кроткой женщиной, которая во всем послушна мужу, ведет его дом,
если и имеет какую-то власть, то лишь над детьми, да и то -
кратковременную. Но в этот день, за какие-то четверть часа, она показала
себя в ином свете. Джордж вспомнил, что именно Бесси Фенстермахер
предложила уговор, а не помолвку. В памяти его жила сцена в гостиной и
Лали со слезами досады на глазах. Да, это были слезы досады, но чьей
досады? Теперь он понимал, почему Лали быстро перевела тогда взгляд на
мать и потом не отводила его: она была раздосадована лишь постольку,
поскольку была раздосадована мать. В его ушах как бы вновь прозвучали
слова Бесси Фенстермахер: "Я-то надеялась, что этот вопрос не всплывет.
Дэвид понимает, но судья, я знала, не поймет... Я сама поговорю с судьей".
Тихая, кроткая женщина предвидела размолвку. Вероятно, она уже говорила с
Дэвидом о его затруднениях со вступлением в клуб и была уверена, что
сумеет утихомирить мужа. Тихая, кроткая маленькая женщина, так часто
напоминавшая Джорджу Локвуду Лали, верховодит в семье.
Но ведь это же естественно, что мать напоминает дочь, а дочь напоминает
мать.
Джордж Локвуд решил пойти прогуляться, однако, выйдя из общежития,
понял, что идет не гулять, а проверить, не горит ли в окне Неда О'Берна
свет. Как он и ожидал, свет горел.
О'Берн, живший в своей комнате один, сидел в поношенном шерстяном
халате в кресле, положив ноги, обутые в домашние ковровые туфли, на
подушечку. Он держал перед собой книгу и курил кальян.
- А я тебя вспоминал.
- Что читаешь?
- "Путешествие миссионера по Южной Африке" Дэвида Ливингстона.
- Что же заставило тебя вспомнить обо мне?
- А то, что я был занят своим делом, готовясь к отъезду в Южную Африку,
а ты был занят своим - в Лебаноне. Итак, ты вернулся. Садись, рассказывай.
В верхнем ящике есть сигара. Я приберегал ее себе на утро, но ты бери,
кури. Это вынудит меня курить трубку, от которой я тщетно пытаюсь отучить
себя.
- Сигара - это хорошо, только спичку дай.
- Коробок справа от тебя, на столе. Что-нибудь не так, старина? По лицу
вижу, что не так.
Джордж Локвуд рассказал, как было дело, но о сомнениях, возникших
потом, умолчал.
- Ну и хорошо.
- Это все, что ты можешь сказать? - спросил Джордж.
- О нет.
Увы! Я никогда еще не слышал
И не читал - в истории ли, в сказке ль, -
Чтоб гладким был путь истинной любви.
Но - или разница в происхожденье...
Или различье в летах...
Иль выбор близких и друзей...
А если выбор всем хорош - война,
Болезнь иль смерть всегда грозят любви
И делают ее, как звук, мгновенной,
Как тень, летучей и, как сон, короткой.
- Ну и ладно.
- Помолчи...
Как тень, летучей и, как сон, короткой.
Так молния, блеснув во мраке ночи,
Разверзнет гневно небеса и землю,
И раньше, чем воскликнем мы: "Смотри!" -
Ее уже поглотит бездна мрака -
Все яркое так быстро исчезает.
[Шекспир, "Сон в летнюю ночь", акт 1, сц. 1.
Пер. - Т.Щепкина-Куперник]
- Вот теперь я кончил. Прочел тебе весь монолог, а не только
процитировал строку насчет истинной любви.
- Весьма тебе благодарен. Очень трогательно.
- Мне кажется, Джордж, что ее мать пользуется в семье большим влиянием.
На твоем месте я держался бы ближе к ней. Она может пригодиться. Ясно как
день, что она целиком на твоей стороне. Но есть человек, на месте которого
я не хотел бы сегодня быть.
- Кто? Судья?
- Девушка. Лали.
- Почему?
- Не знаю, как тебе объяснить.
- Может, у Шекспира и на этот счет что-нибудь сказано?
- Уверен, что сказано, но я не хочу рисоваться. Я просто сочувствую
девушке, на чью долю выпал сегодня довольно скверный день. Возможно, тебе
захочется дать мне по зубам, Джордж, но, по-моему, ты ее не любишь.
- У меня нет желания бить тебя по зубам.
- Тогда что же ты ей прямо не скажешь, черт побери? Впрочем, нет, не
надо.
- Что сказать?
- Это охлаждение, которое ты сегодня испытал, - оно пройдет. Может,
тебе лучше переждать день-другой? Ты разговариваешь так, как не
разговаривают влюбленные. Будет честнее, если ты положишь этому конец,
пока не наделал больших бед. Не надо тебе было приходить ко мне сегодня,
право. В таких случаях я почти всегда на стороне женщин, хотя знаю, что
они умеют позаботиться сами о себе. Но на этот раз попробую принять твою
сторону.
- А ты не становись ни на чью.
- Нет, я все же встану на твою сторону. Душой я с этой девушкой, но
женщины в таких вещах мудрее и хитрее нас. Так вот, взгляни на это дело
нашими глазами. Предположим, ты порвешь с ней. Если ты ее не любишь, то
разрыв будет для нее благом. А если любишь, в чем я сомневаюсь, то сам же
в первую очередь и останешься в проигрыше. Почему ты мне не возражаешь,
почему не стараешься убедить, что любишь ее? Ты знаешь почему, Джордж. Не
можешь заставить себя лгать самому себе.
- Я не знаю, что думать и что предпринять.
- Напиши ей сегодня письмо и положи на ночь себе под подушку. Выскажи
все, что думаешь, а утром проверь, сколько в сказанном правды. Знаешь, у
нас, католиков, есть способ, от которого я не хотел бы отказываться:
исповедь. Сам я после приезда сюда перестал исповедоваться, но знаю, что
многим несчастным это помогает жить. Раз в месяц человек выкладывает все
священнику и, выйдя из исповедальни, чувствует себя так, словно начал
жизнь заново. "Absolve te" [отпускаю тебе грехи твои" (лат.)], - повторяет
этот человек и пятнадцать минут живет в другом мире. До тех пор, пока не
наткнется где-нибудь в трамвае на смазливую девчонку. Но теперь уже все
его нечистые мысли и желания записываются на новой доске, а не на старой.
Очень удобно. И этого мне как раз не хватает.
- Все вы лицемеры.
- Ни секунды в этом не сомневаюсь. Но на пятнадцать минут мы - самые
чистые ангелы. Ни страха, ни забот. Так напишешь письмо, Джордж? Оно
поможет тебе узнать кое-что о себе.
- Что именно?
- Не знаю. Сам разберешься. Может оказаться, что твое чувство к этой
девушке гораздо глубже, чем ты предполагал. Я считаю себя достаточно умным
человеком, но больше всего меня пленяет мой собственный пупок. Между
прочим, у Чэтсуорта неприятности. Он тебя искал. Я сказал, что ты уехал на
весь день.
- Женщина?
- Девица. В Нью-Брансуике. Он сказал ей, что живет в Рутжерсе, а ее
отец выследил его и нашел здесь. Она забеременела. Они требуют тысячу
долларов, а Чэт достал лишь около четырехсот. До завтрашнего вечера ему
надо собрать всю сумму.
- Так идем к нему. Я могу одолжить ему денег.
- Я дал ему двести - все, что у меня было. Потом отыграю. Сейчас
пойдем?
- Конечно.
- Он хотел бы избежать огласки, поэтому решил обратиться к узкому кругу
людей. Можешь ты выписать чек на шестьсот - семьсот долларов, чтобы банк
выдал по нему наличными?
- Да. Могу и больше, если понадобится.
- Тогда пойдем к Чэту. Холодно на улице?
- Похолодало. Надень пальто. Давно он крутит с этой девицей?
- Говорит, что с осени.
- Я могу сходить в банк утром. И Чэт берет на себя всю ответственность?
Откуда он знает, что ребенок от него?
- Мы с ним об этом уже толковали. По его словам, отец не хочет
поднимать шума. Девица - не воплощение целомудрия, но она забеременела, а
отец ее беден и требует, чтобы Чэт дал денег на воспитание ребенка.
Уверяет, что не станет шантажировать.
- Это он говорит, а сам что делает?
- Он знает, что Чэт в июне заканчивает, и боится, что потом только его
и видели. Ну, а Чэт берет всю вину на себя. Он ничего не отрицает. Но в
Чикаго будет скандал, а если еще и деканат узнает, то ему вообще
несдобровать.
- Да. Ну, пошевеливайся.
- Я готов.
В комнате Чэтсуорта горел свет. Они поднялись на второй этаж и
постучали. Никто не отозвался.
- Заснул, - предположил О'Берн и осторожно приоткрыл дверь. - Никого
нет.
- Погоди, - сказал Джордж Локвуд. - Гардероб.
Дверцы гардероба были настежь открыты, все костюмы и пальто вынуты и
кучей лежали на стульях и на кровати. Нед и Джордж вошли и сразу увидели
Энсона Чэтсуорта. Шею его перехватывала петля из грязной бельевой веревки,
привязанной другим концом к толстой рейке гардероба. На Чэтсуорте были
брюки и рубашка без воротничка.
- Матерь божья! - прошептал Нед О'Берн.
- О господи! - воскликнул Джордж. - Как он это сделал?
- Перережь веревку, Джордж, - попросил О'Берн, а сам склонился над
корзиной для мусора. Его рвало.
- У меня ножа нет. Он мертв?
- Да, мертв. В этом можно не сомневаться. - О'Берн вытер губы носовым
платком. - Не можем же мы вот так его оставить.
- А разве можно его трогать до прихода полиции?
- Э, к черту полицию. Нашел о чем говорить в присутствии... Хочется мне
отвязать его, да не могу. - Его снова начало рвать. - Джордж, я пойду за
полицией. Ты можешь побыть тут один?
- Иди. Я подожду в холле.
- Ты правда не возражаешь? Если я не выйду сейчас на свежий воздух, у
меня опять начнется.
- Иди, Нед. Я побуду в холле. Ты уверен, что он мертв?
- Да, уверен. Мне уже приходилось однажды видеть мертвеца.
О'Берн ушел. Джордж остался ждать в холле и тихо заплакал - уперся
локтем в стену, уткнулся лицом в рукав и дал волю слезам.
- Эй, Локвуд! Ты пьян?
Джордж Локвуд стоял в прежней позе.
- Джордж! Что случилось?
Джордж покачал головой. Студент подошел ближе и тронул его за плечо.
- Джордж! Тебе помочь? Что случилось, старина? Ну, не плачь, Джордж.
Скажи, что с тобой.
- Чэт, - выговорил наконец Джордж Локвуд.
- Чэтсуорт умер? Ты хочешь сказать, что он лежит там мертвый?
Джордж Локвуд перестал плакать.
- Здравствуй, Бендер. Ты видел О'Берна?
- Видел. Внизу. Он куда-то спешил.
- Да. Чэт повесился. Он уже мертв. Мы его обнаружили.
- Чэтсуорт? Я же видел его после ужина. И он мертв? Он что, покончил с
собой?
- Да. Не ходи туда, Бенсон. То есть Бендер. Я всегда путаю тебя с
Бенсоном. Извини.
- Ладно, Джордж. Иди ко мне в комнату и подожди там. Или, если хочешь,
я принесу тебе стакан воды. Хочешь?
- Нет, благодарю. Впрочем, хочу. Принеси, а? Пожалуйста. Я и сам не
знал, что хочу пить. Стакан воды. А виски не найдется?
- Нет. Я не пью. А я было подумал, что ты пьян.
- Я знаю.
- Пойду принесу воды. Может, тебе станет легче.
- Большое спасибо, Бендер.
Вскоре Бендер вернулся со стаканом воды. С ним вместе пришли О'Берн и
полицейский.
- Ну, как ты тут, Джордж? - спросил О'Берн. - Мы еще и врача вызвали,
только я уверен, что это бесполезно.
Между тем в холле начали собираться студенты - кто в пижамах, кто в
халатах. Полицейский сказал:
- Он безусловно мертв. Где эти двое ребят, что обнаружили его?
- Он хочет с тобой поговорить, Джордж, - сказал Бендер. - С тобой и с
О'Берном.
Полицейский был тоже взволнован, но старался не подавать вида.
- Вы оба из этого колледжа, верно? Я встречал вас. Как ваша фамилия?
- О'Берн.
- Локвуд.
- Локвуд и О'Берн. Старший курс?
- Да, сэр, - подтвердил Джордж Локвуд. - Мы оба - с последнего курса.
- А этого беднягу, вы сказали, зовут Чэтсуорт?
- Чэтсуорт. Энсон Чэтсуорт. Он из Чикаго, - сказал Джордж Локвуд.
- Значит, вы оба вошли и увидели, как он тут висит. В котором
приблизительно это было часу?
- Меньше часа назад, - ответил Джордж Локвуд.
- Меньше часа назад, - повторил полицейский, не зная, о чем еще
спросить. - Вы его соседи по комнате? Хотя нет, здесь только одна кровать.
Вы его друзья?
- Да, сэр, - ответил О'Берн.
- Гм. Когда вы его увидели, он не подавал признаков жизни?
- Вот болван. Если бы подавал, так разве оставили бы его висеть? -
донесся из толпы чей-то голос.
- Кто это сказал? В участок захотел? - пригрозил полицейский.
- Можем мы вынуть его из петли? - спросил О'Берн. - Или надо, чтобы он
продолжал оставаться в таком положении?
Это уже был призыв к действию, и полицейский оживился.
- Я думаю, можно вынуть. Ты, О'Берн! Помоги мне.
- Я не могу!
- Так ведь ты же сам предложил, - сказал полицейский.
- Я не хочу прикасаться к нему.
- Прошу вас, дайте пройти! - потребовал решительным тоном мужчина
средних лет, профессор Реймонд Риверкомб с кафедры английского языка. -
Идите по своим комнатам, мальчики. Разойдитесь. Вы только мешаете. - Но,
произнеся эти слова, он не стал больше настаивать, так что никто не ушел.
- О'Берн, Локвуд. Это вы его обнаружили?
- Да, сэр.
Риверкомб вошел в комнату.
- Боже мой! Давайте вынем его из петли, так же нельзя. Хотя бы приличия
ради. Надо же. Какой ужас! Констебль, можете вы перерезать веревку?
- Я это и собирался сделать, но надо, чтобы кто-нибудь подхватил труп.
- Я помогу, - сказал Риверкомб. - Локвуд, вы станьте слева, я - справа.
Констебль, режьте веревку, а мы с Локвудом отнесем его на кровать. Боже
мой, боже мой!
Джордж Локвуд содрогнулся, прикоснувшись к телу своего друга, но
овладел собой, и они вдвоем с профессором положили Чэтсуорта на кровать.
- Прикройте его, - распорядился Риверкомб. - Кого-то здесь тошнило.
- Меня, - сказал О'Берн.
- Ничего удивительного, однако давайте откроем окно. Что нам делать
теперь, констебль? Что требуется по закону?
- Я послал за доктором Перри.
- Он может не торопиться, - сказал Риверкомб. - Пользы от него -
никакой, как, впрочем, и от любого другого врача.
- Пожалуй, я запишу