Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
арактера. Она чем-то похожа на Дукса. Боже мой, что я говорю, что я
говорю. И зачем? Видимо, мне пить совсем нельзя. Но говорю я правду. И мне
даже нравилось потом, что Инга называет тебя "мой медведь" насмешливо и
влюбленно. Я примирилась с тем, что это ее, а не мой медведь. Что я говорю
и - зачем? Но я надеюсь, что все это ты не будешь повторять и тебе больше
не придется... Ну ладно, - вдруг почему-то оборвала себя.
А Мещерякову почему-то захотелось придраться к ее словам.
- Что не придется? Не придется мне опять переносить тебя через речку?
- Хотя бы, - снова мило покраснела Вера Тимофеевна. И усмехнулась. И,
чуть отступив, быстрым взглядом окинула его, стоявшего во весь рост. - Да
ты теперь едва ли и подымешь меня, Дима.
- Ну положим, - вдруг сказал он сердито. И неожиданно, может быть, даже
для самого себя неожиданно, поднял ее и понес.
Она не закричала, не стала отбиваться. Она вдруг притихла как в
обмороке на его руках и задышала прерывисто ему в ухо и в шею. Но
Мещерякову уже не хотелось смеяться, как тогда на шатком переходе через
речку Рогожки.
5
- ...Боже мой, как все это неожиданно. И даже... И даже ужасно. Но ты,
Димка, бесконечно милый медведь. Бесконечно. И пусть со мной что хотят
делают. Ты милый.
Вера Тимофеевна встала, протянула руку к выключателю.
В спальне было уже темно.
Над ночным столиком загорелась лампа, осветив большой, в деревянном
корпусе, будильник с зелеными стрелками, показывавшими пятнадцать минут
десятого. Поздний вечер. Неужели столько протекло времени с момента их
встречи?
Мещеряков лежал с закрытыми глазами. Вера Тимофеевна бережно поцеловала
его в лоб, в глаза.
- Только я еще немножко полежу, Верочка. Еще минуточку полежу. Одну
минутку...
- Ну, конечно, конечно, - поспешно сказала она и укрыла его грудь
пледом. - Хочешь, я тебе чаю сюда принесу. С вареньем, клюквенным.
- А ничего сердечного у тебя нет?
- Сердечного? Сейчас поищу, - вышла в коридор, где уютно в нише
подвешен стеклянный шкафчик домашней аптечки. - Все-таки вы, оказывается,
слишком квелые сибирские медведи, - улыбнулась, нисколько не
встревожившись. - Курантил тебя устроит? Или - сустак форте? А вот лучше
всего, если боли, - капли Вотчала... Дима, ты слышишь? Или ты уснул?
На цыпочках вернулась в спальню и увидела, что Дима лежит с открытыми
глазами. И эти открытые остекленевшие глаза испугали ее.
Вышла из спальни, снова на цыпочках, и уже не смогла снова войти туда.
Все было ясно.
Однако из коридора опять окликнула:
- Дима!
На газетном столике в столовой лежала телефонная книжка. Вера
Тимофеевна не сразу нашла телефон "скорой помощи". Потом подумала: а что
она скажет, когда приедет "скорая помощь"? Как она все объяснит?
В столовой стоит неубранная посуда, бутылки, рюмки.
- Вы что же, здесь выпивали? - непременно спросят врачи, что приедут со
скорой помощью. - А кто он, этот человек? Ваш знакомый? Ах, муж вашей
подруги?
У Веры Тимофеевны в буквальном смысле подкосились ноги. Она присела тут
почему-то не на стул, а на низенькую табуретку.
И в это время услышала резкий звонок, показалось - незнакомый,
дребезжащий, настойчивый, тревожный. Но это звонили у двери - раз и еще
раз.
Вера Тимофеевна пошла открывать и долго не могла отодвинуть простейший
засов, который открывала каждый день. Наконец он отодвинулся со щелчком.
В дверях стояла Людмила Федоровна.
- Извини, Верочка, что я так врываюсь, но мне очень срочно надо. Я на
одну минутку. Возьму до завтра Плеханова, третий том, и уйду сейчас же. Не
удивляйся, я буду с ним отчасти полемизировать. Надо немного освежить
цитаты. Я сейчас же уйду. Не сердись...
- Можешь и не уходить. Можешь, что хочешь, - слабым голосом сказала
Вера Тимофеевна. И вдруг вскрикнула: - Боже мой, что же делать?
- А что? Что-нибудь случилось?
Людмила Федоровна по-черепашьи вытянула из воротника маленькую голову,
в модном пышном парике, поправила модные же, во все лицо очки. И уже через
мгновение, как говорится, разобравшись в обстановке, начала причитать:
- Как же ты могла, Веруся, позволить себе такое? Ведь года еще не
прошло. И тут его портрет. Я этого совершенно не могу понять. Это, мало
сказать, аморально. Это чудовищно. Я никогда, никогда не пойму...
- Если можешь, помолчи, - попросила Вера Тимофеевна. - Надо что-то
делать...
- Надо позвонить Инге Вяловой, - сказала Людмила Федоровна, называя
Ингу по фамилии, как называла ее смолоду еще в общежитии. - Это лучше
всего. Все равно этого нельзя скрыть от Инги. Надо позвонить.
- Я не могу, - призналась Вера Тимофеевна. - Ну что я ей скажу?
- А ничего не надо. Разреши, я сама, - предложила Людмила Федоровна. -
Инга, - сказала она в телефон, - извини, что я звоню в такое позднее
время, но ты должна немедленно приехать к Верочке Беликовой. Тут что-то
произошло. Но это разговор, ты понимаешь, не для телефона. Что-то
совершенно чудовищное произошло. Я не могу назвать...
Инга Вялова приехала раньше, чем можно было ожидать. Запыхавшаяся, в
расстегнутом пальто, она вошла в переднюю, увидела бледную подругу свою
Верочку, как обычно, крепко ухватила ее за щеки, поцеловала в губы:
- Ну, выкладывай, красотуля, быстрее, что у тебя тут стряслось?
- Да это не только у нее, как ты выражаешься, стряслось, - заметила, не
могла не заметить - Людмила Федоровна.
Но Инга Вялова будто не видела ее, не хотела видеть, сняла, повесила
пальто на вешалку, пригладила двумя ладонями седеющие волосы.
- Ты понимаешь, Инга, что случилось, - я встретила на улице Дмитрия.
Ну, на Суворовском бульваре. Пригласила к себе. Потом стала звонить, чтобы
ты приехала. Но Тереза Бенедиктовна мне сказала...
- Короче. Где Димка? - вдруг оборвала подругу Инга. - Он умер?
- Но ты понимаешь, - снова заговорила Вера Тимофеевна. - Ты должна
понять...
Инга снова ее оборвала:
- Я ничего не понимаю. И никому ничего не должна. Где он?
- Да проведи ее наконец в спальню, - опять вступила в разговор Людмила
Федоровна. Она теперь как бы издали наблюдала этих двух несчастных женщин,
стоя у книжной полки.
В спальне Инга бросилась к мужу. Она тормошила его как живого, хотя
сразу ясно было, что он уже неживой.
- Это тромб. Он же весь посинел - и лицо и шея. Это, конечно, типичная
эмболия, - как бы самой себе объяснила Инга или еще кому-то, кто незримо
присутствовал здесь или должен был присутствовать. - Это ему всегда
угрожало. Но дело все-таки не в этом...
А Вера Тимофеевна непрерывно говорила:
- ...Мы пили чай. Вдруг Дмитрий почувствовал себя нехорошо и захотел
прилечь. Я провела его сюда. Я, конечно, испугалась и провела его сюда.
Тем более он все время был взволнован...
- И ты что же, - сузила глаза Инга, - стала ему помогать раздеваться?
- Нет, он сам. Но ты понимаешь...
- Я понимаю только одно, что лгать не надо, - тихо, почти шепотом
сказала Инга. - Никогда, ни при каких обстоятельствах не надо лгать. Это
стыдно и подло. Все может быть у нас прекрасным, все может быть у нас
прекрасным, - повторила она громко, - если мы никогда не будем лгать...
- Что может быть прекрасным? Подумай, что ты говоришь, Инга, - вдруг
сказала Людмила Федоровна, заглядывая в спальню с уже найденным томом
Плеханова. - Ведь ты пойми - умер твой муж, а ты...
- А ты, ханжа, помолчи, - приказала Инга. И, зачем-то опустившись на
колени, стала закрывать веки покойного, говоря опять же очень тихо: - Ох,
Димка, Димка, сукин сын, шалун мой несчастный, мой глупый медведь. Сколько
раз я тебя выручала. Сколько раз. И вот - выручить больше не могу. Не в
силах. И все-таки... Все-таки выручу - срама не будет. Верочка, где у тебя
телефон?
- Инга, Ингуся, прости меня, - заплакала Вера Тимофеевна и схватила
Ингу за руку.
- Что ты. Кто я такая, чтобы прощать тебя? Я тоже... Ну где, я
спрашиваю, у тебя телефон?
Инга подошла к телефону, стала набирать номер, и вот теперь слезы
крупными каплями застучали по телефонному аппарату.
- Плачешь? Это неплохо. А то я подумала бы, что ты уж совсем
бесчувственная, - сказала Людмила Федоровна.
Ей, привыкшей ставить отметки ученикам и студентам, надо было и тут
соответственно отреагировать.
И поразительно, что, сокрушаясь на словах по поводу этого действительно
и страшного и редчайшего события, в котором уже наверняка она участвовала
впервые, Людмила Федоровна оставалась хотя бы внешне невозмутимой.
- Я на тебя нисколько не обижаюсь за твою грубость, - подошла она
вплотную к Инге. - Я понимаю твое состояние и не обижаюсь. - И повернулась
к Вере Тимофеевне: - Так, Верочка, я возьму третий том?..
- Пожалуйста, возьми, - усталым голосом сказала Вера Тимофеевна. -
Возьми, что хочешь.
- ...А зачем вы это написали? - спросила автора одна еще не очень
пожилая женщина. - Чтобы кого-то напугать?
- Нет, - сказал автор. - Это написано, наверно, для того, чтобы лишний
раз ощутить, как упоительна и неукротима жизнь - и при крайних
неожиданностях.
Москва, июль 1977 г.