Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
едавно на Урале видел". Я спрашиваю: "Какого Петю?"
Потому что мы уж с дедушкой, после того как на наших глазах утонул тот
пароход, не надеялись увидеть тебя в живых. А Иван Федорович говорит: "Как
какого Петю? Обыкновенного, вашего внука Петю. Он с моим сынком Гришей в
одном детском доме находился, а сейчас учится в школе". Тут я сразу
записала твой точный адрес, где ты находишься, и отправила тебе письмо. Но
почти год никакого ответа не было, хотя я писем пять еще написала. А
дедушка Ерофей Кузьмич, прямо на удивление всем, начал поправляться. И
вскорости поступил на работу - правда, не на тракторный, потому что далеко
было туда ездить и помещений для жилья там еще не было, кроме палаток, а
здесь же, в поселке, в стройконтору...
- Ее уж тут давно нету, этой стройконторы, - сказал Ерофей Кузьмич. И
показал в окно: - Она вон где была. А теперь наши барышни, - он кивнул на
жиличек-геодезисток, - свою контору там открыли. И буровые мастера тоже
там помещаются. Здесь ведь все теперь по-другому будет, не так, как
поначалу замышлялось. Гидростанция тут все по-новому произведет. Ведь
плотина - она чуть в стороне отсюда начнется...
- Я знаю, - сказал Петя. - Я это видел на чертеже...
А бабушка обидчиво сказала:
- Если хочешь, Ерофей Кузьмич, сам рассказывай." Я помолчу. Я не
обидчивая...
- Нет, уж лучше ты сама. У тебя хорошо получается, - похвалил дедушка и
улыбнулся. - Может, ты впоследствии книгу обо всем этом составишь...
- Книгу я составлять не буду, - сказала бабушка, - а что помню, могу
рассказать. Ведь этот блиндаж, Петенька, где мы жили, он тут совсем
недалеко, его только под снегом сейчас видать. И вот один раз ночью, когда
мы после боев еще жили в блиндаже, у Ерофея Кузьмича опять заболело плечо.
Он, конечно, не может уснуть, ворочается и все что-то такое ворчит. Я
проснулась, спрашиваю: "Что это ты опять ворчишь, Ерофей Кузьмич?" А он
говорит: "Не ворчу, а думаю: как же это все странно получается? Я,
например, каменщик, а живу в блиндаже. Неужели сам себе дом сложить не
могу? Неужели вот так все буду ждать у моря погоды?" Я ему говорю: "Но
ведь скоро нам, наверно, дадут квартиру". Он говорит: "Мало что дадут.
Надо самим об себе подумать. Надо, напротив, даже другим пример показать".
И вскорости утром, как раз вот также в воскресенье, он выходит из блиндажа
и подает мне команду идти за ним. Я, конечно, иду, хотя еще не
догадываюсь, куда и зачем. Прошли мы этак с километр расстояния, вдруг он
останавливается и говорит: "Вот на этом месте мы поставим домик, и с нас
начнется вся улица". А улица, я же говорю, вся лежала в развалинах, один
битый, горелый кирпич. Но Ерофея Кузьмича переупрямить нельзя. Раз он
забил себе в голову идею, значит, он уже не отступится. На другой же день
он пошел в райсовет, написал заявление. И я смотрю, приходит к нам в
блиндаж девушка-техник. "У райсовета, говорит, против вашего дома
возражений нету, но мы только удивляемся в райсовете, что вы, такие в
общем пожилые люди, беретесь за такое дело. Однако, говорит, райсовет, чем
может, пойдет навстречу..."
- Длинно ты рассказываешь, Надея, - заметил Ерофей Кузьмич. - Очень
длинно у тебя получается...
- Но ведь домик-то мы тоже не враз построили, - сказала бабушка. -
Выводили сначала фундамент. В блиндаже у нас висел фонарь "летучая мышь".
Подарил его нам на прощание один сержант-сибиряк, Миша Падерин. И вот, как
Ерофей Кузьмич придет с работы из стройконторы, отобедает, поспит часок,
сейчас мы берем этот фонарь и идем на свое строительство - Полыхаевстрой.
Это так шутейно назвали наш домик в райсовете. Повесим, бывало, фонарь на
треногу и копаемся в кирпичах до полной ночи, выбираем целые кирпичи.
Копаемся так неделю, вторую - вдруг однажды вечером видим: вокруг
загораются такие же, как у нас, фонари. Это, оказывается, другие
застройщики появились и тоже, как мы, работают. Матерьял тем более тут же,
под руками, - обгорелые кирпичи и балки. И райсовет тоже начал
строительство. "Ну, теперь, Надея, выходит, мы вступили в соревнование, -
говорит мой Ерофей Кузьмич. - Теперь зевать не надо. Интересно, кто скорее
построит". А мы и так не зевали. Работали, как говорится, во всю душу.
- Да уж, работали, ничего не скажешь, серьезно, - поддержал дедушка,
взглянув на внука. - Работали на полную совесть. Ляжешь после этой работы
спать, и все еще тело у тебя ходуном ходит и перед глазами стоят кирпичи,
раствор и кирпичи. Я тебя, Надея, - повернулся он к бабушке, - не хотел
тогда хвалить за твою работу. Боялся хвалить. Думал, что ты загордишься от
похвалы. А сейчас могу сказать: боевая ты женщина, хотя и считаешься
старушка. Другим и молодым против тебя не устоять...
Бабушку смутила эта похвала. Она слегка зарумянилась и продолжала
рассказывать, уже не глядя на дедушку, называя его по-прежнему официально,
по имени-отчеству:
- Ерофей Кузьмич больше всего старался поскорее выложить передний угол
дома, с которого улица начинается. И как только мы выложили этот угол,
Ерофей Кузьмич сейчас же выстрогал дощечку, раскалил костыль и выжег на
дощечке название улицы, какое раньше было, и номер дома - номер один.
Дощечку эту он приколотил на угол, полюбовался и мне велел полюбоваться.
"Вот, говорит, гляди, Надея! Теперь у нас есть точный адрес. Пиши внуку
новое письмо..." Я, конечно, написала.
- Это правильно, - подтвердил дедушка, - она читала мне это письмо. Я
только сердился тогда, что она много плачет. Все письмо закапала слезами.
Все буквы расплылись, раскисли...
Это замечание бабушка пропустила мимо ушей. Она торопилась досказать,
что начала:
- Так вот, строительство наше, этот самый Полыхаевстрой, подходило уже
к самому окончанию, когда мы узнали, что недалеко от нас соседи наши,
большей частью женщины, строят артелью дом не для себя, а для
общественного дела, чтобы разместить в нем сирот, коих тогда собирали по
всем блиндажам. Вот тут дедушка Ерофей Кузьмич и задумался. "Нехорошо,
говорит, это у нас получается, Надея. Люди стараются для общества, а мы
как вроде частники какие, только для себя. Не отдать ли нам и наш домик
тоже под детский дом? А?" Я говорю: "Ну что ж, можем отдать. Мы пока и в
блиндаже поживем, а дети пусть сюда въедут, тем более у нас свои дети
были. Пусть этот дом будет в память наших погибших детей". И тут я,
конечно, заплакала. А Ерофей Кузьмич вот этак смотрит на меня, как всегда,
подозрительно и говорит: "Очень хитрые твои слезы, Надея. Нехорошие твои
слезы. Ты от жадности плачешь. Неохота тебе свой дом отдавать детям, вот
ты от этого и плачешь". Тут я ужасно как обиделась и сама пошла в райсовет
- заявить, что мы дарим наш домик в пользу детей-сирот. А в райсовете на
меня вот так замахали руками. "Что вы, что вы! - говорят. - Зачем нам ваш
домик? Это временная мера, что мы тут детский дом для сирот из горелых
кирпичей создаем, а вообще-то скоро будут выстроены настоящие дома. Уже
отпущены средства". И правда, пока мы строили с дедушкой Ерофеем.
Кузьмичом свой домик, тракторный завод уже начал новые тракторы выпускать.
И другие наши заводы уже действовали опять на полную мощность, хотя после
боев от них тоже только один битый кирпич оставался. Я ведь думала, что я
так и умру, не увижу, как опять поднимется наш город Сталинград. А сейчас
- пожалуйста, приезжают иностранцы и удивляются. "У нас, говорят, многие
города, где прошла война, еще и восстанавливать не собирались. А у вас все
идет как в сказке..."
- Ты уж хоть иностранцев не затрагивай, а то никогда не кончишь, -
улыбнулся Ерофей Кузьмич. - Ты про свой дом начала, а ударилась совершенно
в сторону. Будто в газету пишешь. И иностранцев для чего-то приплела.
- Я могу совсем не рассказывать, - снова обиделась бабушка.
- Нет, ты рассказывай, раз начала, но не виляй из стороны в сторону, -
сказал Ерофей Кузьмич и нахмурился.
Бабушка рассказывала, как, сложив домик, они начали его отделывать, как
им отпустили лес, как они сами пилили его, как добывали краску, гвозди,
известку, шпингалеты и дверные ручки.
- Ну, это все пустяки, - опять перебил ее Ерофей Кузьмич. - Что мы тут,
правда, сделали толково, так это подполье...
Дедушка убрал из-под ног своих половик, ухватился за медное кольцо,
врезанное в пол, и без особых усилий поднял квадратную крышку люка.
- Вот оно, подполье, - сказал он, глядя в темную яму. - Я сейчас там
свет зажгу. - И потрогал выключатель.
Яма при свете оказалась огромной, облицованной мелкой плиткой.
- Это, конечно, не ахти какое сооружение, - вдруг застеснялся дедушка.
- Не Волго-Дон, не гидроузел. Но все-таки кто понимает, поймет. Тут
никакая подземная вода не пробьется. Это уж действительно на совесть
сделано. У нас тут и картошка, и капуста, и морковь хранится...
- У нас же огородик при доме, - вставила свое слово бабушка. -
Сейчас-то под снегом, ничего не видать, а весной - красота...
- Красоты особой нету, - сказал Ерофей Кузьмич, - но хорошо, что Волга
близко...
- Вот это и нехорошо! - вдруг вздохнула все время молчавшая полная,
румяная геодезистка Вера.
Но шустрая подруга сейчас же схватила ее за руку. И Вера густо
покраснела.
Ерофей Кузьмич посмотрел на жиличек.
- Что вы сказали?
- Да ничего особенного, - вместо Веры ответила Галя. - Глупость она
сказала...
Ерофей Кузьмич чуть помрачнел. А бабушка продолжала рассказывать внуку,
как они с дедушкой читали первое письмо, написанное внуком "вот этакими
буквами", как собирались поехать к нему, да так и не собрались, как
обрадовались, когда узнали, что он поступил в ремесленное училище, как
готовили ему посылку, как ждали его...
- И вот ты приехал, Петенька. Я даже все еще не верю, что ты приехал.
Ну, теперь у нас с дедушкой душа будет спокойна. Нам ведь больше ничего не
надо. Ничего. Был бы только ты у нас перед глазами. Вся надежда наша в
тебе...
Говоря так, бабушка Надя взглянула на мужа и встревожилась. Что это
вдруг омрачился Ерофей Кузьмич? Может, она что-нибудь не так сказала? И
девушки-жилички о чем-то перешептываются. Может, они заметили что-то?
Бабушка почувствовала себя неловко. И чтобы выйти из неловкого
положения, сказала:
- А у меня ведь еще орешки есть, я и забыла. Пойду-ка я принесу
орешки...
Бабушка ушла на кухню.
А дедушка Ерофей Кузьмич подошел к жиличкам, сидевшим рядышком на
сундуке, и сказал:
- Ну что ж вы, барышни, секретничать-то перестали? Или уже вышептали
все секреты?
- Да мы и не секретничаем, Ерофей Кузьмич, - сконфуженно проговорила
Галя. - Мы просто так...
- Знаю я вас, - улыбнулся Ерофей Кузьмич. - И секреты ваши знаю. Это
вам только кажется, что никто их, кроме вас, не знает.
- Ну что вы, Ерофей Кузьмич! - вздохнула Вера. - Мы ничего не
сказали...
- А вы скажите, не стесняйтесь, - посоветовал Ерофей Кузьмич. - Я ведь
слыхал, как вы сказали про Волгу: нехорошо, мол, что Волга близко...
- Ну, это правда нехорошо, - подтвердила Галя. - И нам самим будет
неприятно, поскольку мы у вас живем. И тоже, как вы, привыкли. Но ведь еще
неизвестно, как все будет...
- Нет, уже известно. Хорошо известно, - сказал Ерофей Кузьмич.
- А что такое случилось? - спросил Петя.
- Пусть вот они тебе объяснят, - показал дедушка на геодезисток.
- Ничего особенного пока не случилось, - сказала Вера и кокетливо
поправила волосы. - Но тут по плану, в связи со строительством гидроузла,
река, разумеется, должна разлиться. И при этих обстоятельствах, конечно,
не только этот домик, но и другие, рядом, будут...
Вера увидела бабушку, вернувшуюся из кухни, и умолкла.
- Словом, этот разговор сейчас ни к чему, - заключила Галя.
- А почему? - спросила бабушка, поставив на стол тарелку с орехами. - Я
разве мешаю вам?
- Нет, что вы, Надежда Павловна! - смутилась Вера.
Все занялись орехами. Вера попробовала раскусить орех зубами. Не
удалось. Она взяла щипцы. Бабушка засмеялась.
- Не можешь, значит, Верочка, раскусить своими зубками-то? Не в силах?
А ты погляди, как я делаю. - И прижала орех зубами. Орех сию же секунду
щелкнул и раскололся. Бабушка положила его на ладонь. - Видела, Верочка?
Значит, зубы у меня еще есть. Все налицо, по списку. Значит, я еще не
такая старая, а ты меня жалеешь...
- Почему вы думаете, что я вас жалею?
- Жалеешь. Боишься, что я расстроюсь, если узнаю, что ты знаешь...
- Да я ничего такого не знаю.
- Нет, знаешь. Знаешь, что этот домик придется снести, и делаешь из
этого секрет. Чтобы не расстраивать старуху. - Бабушка вдруг сердито
прищурилась. - Да неужели, ты думаешь, я цепляться начну за этот домик во
вред всеобщему делу? Неужели я буду, как буржуйка какая-нибудь, плакать,
что вот, мол, пропадает моя собственность?
- Да он и останется вашей собственностью, этот домик, - сказала Галя. -
Вам за него государство большие деньги уплатит. И вам в другом месте
квартиру дадут, еще много лучше этой...
- Успокаиваешь? - сказала бабушка. - Да разве я на старости лет за всю
мою трудовую жизнь заслужила такое, чтобы меня девочки успокаивали? Разве
в деньгах дело? Разве я покой особый ищу? Да мы с мужем моим Ерофеем
Кузьмичом всю жизнь во всех больших делах, какие были, участвовали.
Неужели я теперь, после всего, вот в этом домике замкнусь и ничего вокруг
себя не увижу?..
- Ну ладно, ладно, - сказал Ерофей Кузьмич, - будет тебе, Надея,
непомерную гордость свою выказывать! Будет!..
- А что, разве я неправду говорю? - спросила бабушка. - Разве у нас с
тобой, Ерофей Кузьмич, только и хватило силы, чтобы построить этот домик?
Разве тут конец нашей силе?
- Нет, это еще не конец, - поддержал жену Ерофей Кузьмич. - Мы еще с
тобой поживем, поработаем, Надея, поглядим на все...
- Вы, дедушка, хотели пойти со мной на Волгу, - напомнил Петя.
- Пойдем, Петра, - сказал дедушка. - Пойдем. Я тебе сейчас покажу, что
вокруг творится. А то, правда, засиделись мы тут...
Москва, февраль 1951 г.
Павел Нилин.
Знакомство с Тишковым
-----------------------------------------------------------------------
"Сочинения в двух томах. Том второй".
М., "Художественная литература", 1985.
OCR & spellcheck by HarryFan, 17 May 2001
-----------------------------------------------------------------------
1
Первым этого посетителя заметил секретарь райисполкома Акатьев. И хотя
в посетителе не было на взгляд ничего необычного, Акатьев все-таки сразу
встревожился.
Встревожился, правда, на одно мгновение.
"Не может быть, - тут же успокоил он себя, вглядевшись издали в этого
неопределенного возраста человека, шедшего по коридору несколько
неуверенной походкой. - Не может быть, что это сам Перекресов. Больно
простоват. Это, наверно, какой-нибудь командировочный. Мало ли их..."
И Акатьев прошел в свой пасмурный кабинет: по случаю весны топить
перестали, а солнце еще слабо греет, и от каменных стен отдает холодом. Он
закурил, включил приемник и, однако, раньше чем диктор заговорил о
весеннем севе, опять подумал: "А вдруг это все-таки Перекресов? Здорово
похож лицом..."
Акатьев выглянул в коридор, но посетителя уже не видно было.
Посетитель прошел прямо в приемную. И Олимпиада Семеновна, тоже, как и
Акатьев, слушавшая радио, даже не подняв глаза на вошедшего, сказала, что
председателя нет, что председатель еще не приходил и что она в конце
концов не может знать, где сейчас Сергей Варфоломеевич. Он, мол, приходит
когда хочет. Может и вовсе не прийти.
- Как же это так? - мягко возразил посетитель. - Ведь начало занятий,
кажется, в девять...
В этот момент и вошел в приемную Акатьев.
- А вы по какому вопросу? - спросил он, глядя на посетителя и
внимательно и взволнованно.
- Да я, собственно, хотел видеть Сергея Варфоломеевича, - как бы
замялся посетитель.
- По личному, что ли, вопросу? - еще раз поинтересовался Акатьев.
- Да нет, пожалуй, не по личному, - улыбнулся посетитель и сам спросил:
- А вы кто?
И вот так он это спросил, как будто и просто и мягко, но все-таки с
чуть уловимой строгостью, что Акатьев вдруг растерялся и, отбросив все
сомнения, понял, что перед ним стоит действительно сам Перекресов,
которого он видел до этого только один раз, и то в областной газете на
снимке. Да и посетитель, когда Акатьев назвал свою должность и фамилию,
сказал:
- Я Перекресов. Вот что, товарищ Акатьев: нельзя ли все-таки поискать
Сергея Варфоломеевича?
Всех удивило не то, что Перекресов сюда приехал. И до Перекресова в
Утаров приезжали не раз секретари обкома. Непонятно и просто загадочно
было, на чем он прибыл, на каком, так сказать, виде транспорта.
Поезд очередной прошел через Утаров часа два назад. И едва ли секретарь
обкома поехал бы на поезде. Проще же всего на машине - на "ЗИСе", на
"ЗИМе" или в крайности на "Победе". Но никаких автомобилей близ
райисполкома не было, когда Акатьев пешком пересекал площадь, чтобы лично
известить председателя на квартире о таком неожиданном визите.
Марина Николаевна, веселая толстушка, поливала цветы на открытой
террасе. Увидев Акатьева, она помахала ему рукой, потом поставила лейку и,
кивнув на окна, приложила палец к губам, что значило: "Не шуми, Сергей
Варфоломеевич спит".
- Перекресов, - сказал, тяжело дыша, Акатьев, даже забыв поздороваться.
- Что Перекресов?
- Перекресов приехал. Будите скорее Сергея Варфоломеевича. Вот сейчас
начнется компот...
2
- Убил меня Терентьев, - тяжко вздохнул Сергей Варфоломеевич, когда
Марина Николаевна наконец растолкала его на кровати и он с трудом уяснил,
в чем дело. - Просто убил... Устроил, понимаешь ли, в такое время свадьбу
своей дочки, оторвал от дела столько ответственных людей - и вот теперь,
пожалуйста... Звони, Марина, к Коршуновым... Ой, да ведь и Коршунова-то
нет! Ну, теперь все!
Сергей Варфоломеевич, заспанный, всклокоченный, вышел в столовую и,
заметив в растворенную дверь Акатьева, стоявшего в передней, крикнул
раздраженно:
- Да чего же ты там стоишь? Заходи!
- Вы не беспокойтесь, Сергей Варфоломеевич! - взволнованно начал
Акатьев. - Что касается цифрового материала, у нас все под руками. Мы как
раз вчера подбили итоги...
- Глупый ты человек, - слабо улыбнулся председатель. - Извини меня, но
ты, ей-богу, глупый. Перекресову цифры не нужны. Это Виктор Иваныч любил
цифры. Он за цифры и пострадал. А Перекресов, это известно, любит все
поглядеть в натуре. Любит с черного хода зайти. Он вот так же, передавали,
в Заюрск заехал. К нему кинулись с цифрами, а он говорит: "Назовите мне
лучше, какие вы знаете сорта ранней капусты". Ну, и первый секретарь
райкома тут же, на глазах у всех, и скапустился. Перекресов - это черт
своего дела! - Сергей Варфоломеевич округлил глаза. - Боже мой, какая
невиданная перестройка идет по всем вопросам, а мы, то есть вы, - строго
посмотрел он в упор на Акатьева, - все норовите по-старому! Цифры! -
Сергей Варфоломеевич зажмурился, как от горького. - И к тому же эта глупая
свадьба у Терентьева. Ну, скажи на милость, кто устраивает свадьбы ранней
весной? Все добрые люди, в сельской тем более местности, приурочивают
свадьбы к осени, после уборки хлебов. А у Терентьева дочь, видишь ли,
торопится. Она с мужем едет на целинные земли. П