Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
есованное вовне, писавшееся
не только "для себя". Да чаще всего они и пишутся с вольным или невольным
учетом возможного читателя.
В тысячестраничном томе, называемом "Дневниками Музиля", есть и это, но
это в нем далеко не главное. Более того - неоднократные ранние попытки
писателя начать "канонический" дневник прекращаются каждый раз чуть ли не на
следующий день. В конце концов как бы стихийным порядком утверждается
совершенно иной статус этих записей: перед нами не столько дневники, сколько
записные книжки. В них обрисовываются две главные линии: одна -
конспектирование (с разной степенью подробности) читаемых книг философского
и публицистического характера; другая - взвешивание возможных будущих
образов и сюжетов собственных книг; причем уже примерно с 1905 г. возникает
идея "романа", и хотя мысль писателя сначала еще течет по нескольким руслам
(планируются разные романы), в 20-е годы русла окончательно сливаются в
одно. Сейчас, при ретроспективном взгляде, становится особенно очевидным,
что "малые" шедевры Музиля в известном смысле - лишь отпочкования от
главного замысла, краткие остановки в пути, - писатель будто делает
передышку, чтобы проверить свой формотворческий дар и испытать счастье
свершения. Но путь зовет дальше. Да и начался он еще до первого "отдельного"
произведения, до романа о Терлесе: в открывающих дневниковые записи
набросках о "мсье вивисекторе" уже просматриваются многие идеи будущего
главного романа.
Работа Музиля над замыслом романа и сама по себе специфична. В дневник
записывается любая мелькнувшая идея; самые частные повороты в судьбах и
взаимоотношениях героев взвешиваются снова и снова; продумываются,
перебираются самые разные комбинации. Отдельные заметки тщательно
переписываются в другие тетради, группируются, объединяются в тематические
циклы. Лаборатория в самом прямом смысле слова. Нескончаемый эксперимент.
В нем поразительно именно то, что фиксируются мельчайшие, даже
случайные его стадии. Применительно к образу центрального персонажа романа
(если взять частный случай общей методы) в дневниках это выглядит порою и
обескураживающе: герой будто ни на йоту не обладает самостоятельной, живой
жизнью, он конструируется у нас на глазах; в нем все возможно.
Такая метода, естественно, не остается без стилистических последствий.
В основной своей массе дневниковые записи поспешны, схематизированы,
конспективны, и эти бесконечные аббревиатуры, назывные предложения, пометы
типа: "Подумать", "Развить позже" и т. д. - психологически даже нелегко
согласовать со стилистикой "недневниковой" прозы Музиля, этим пиршеством
утонченной образности и изощреннейшей диалектики, где чуть ли не каждая
фраза - развернутое приключение образа и мысли.
Конечно, можно сказать в таком случае, что дневники Музиля - это
попросту "кухня", и тогда они представляют лишь сугубо специальный интерес.
Но хотелось бы настоять на том, что для этой писательской судьбы они имеют
еще и особый смысл; что в свете необычной истории музилевской Главной книги
они сразу поднимаются над чисто техническим уровнем в иные сферы, как бы
раскрывая нам изнутри историю того высокого недуга, который принято называть
духовной драмой гения.
Но за проблемами писательской техники, в общем корпусе дневников
выдвинутыми на передний план, стоит на самом деле судьба незаурядного ума,
посвятившего всю жизнь решению вопроса не только о том, как писать, но и о
том, как жить.
Составитель стремился по возможности представлять записи более или
менее "традиционного" (в указанном выше жанровом отношении) характера.
Опускались все непосредственные наброски к "Человеку без свойств", вошедшие
в опубликованный Адольфом Фризе полный текст романа (первое издание - 1952
г., новое, уточненное и дополненное издание - 1970 г., оба в издательстве
"Ровольт" в Гамбурге), а также другие наброски чисто беллетристического
характера. Однако в обоих случаях сделаны и исключения - по отношению к
записям, представлявшимся особо важными для понимания творческой эволюции
Музиля (таковы две первые записи, относящиеся примерно к 1899 г.) и
концепции его романа "Человек без свойств" (таковы, например, записи 1920 г.
"Эпоха" и "Ахилл"),
Особо следует оговорить датировку. Дневники Музиля не представляют
собой "сплошного потока" - записи делались в разных тетрадях (их более двух
десятков), тетради зачастую велись параллельно, и отдельные записи в них
датированы самим Музилем лишь в крайне редких случаях. В основание данной
публикации положены опорные (нередко предположительные) датировки и
комментарии в последнем, наиболее полном на сегодняшний день, издании:
Robert Musil, Tagebucher, 2 Bd., Hrsg. von Adolf Frise, Reinbek bei Hamburg,
Rowohlt, 1976.
Во всех случаях, когда даты поставлены не самим Музилем, они приводятся
в подборке в квадратных скобках. Записи, перед которыми дата не проставлена,
хронологически относятся ко времени, обозначенному последней предшествующей
датой.
В дальнейшем это издание обозначается сокращенно Tb с указанием тома и
страницы.
Подборка "Из дневников" была опубликована в журнале "Вопросы
литературы" (1980, Э 9). Преамбула к комментариям дается в сокращенном виде.
В датировке записи о "мсье вивисекторе" - одной из самых первых в
дневниках Музиля - мнения исследователей расходятся, но хронологический
диапазон расхождений неширок: или
1898 год, или 1900 - и аргументация датировки лишь косвенная. В издании
дневников, положенном в основу данной публикации, первые записи датируются -
тоже предположительно - 1899 г.
2 апреля 1905 года. - Данная запись - очередная попытка Музиля вести
регулярный дневник; подобные же планы декларировались им и ранее (уже
примерно с 1899 г.) в записных тетрадях этой поры, отмеченной поисками путей
самовыражения в жизни и прежде всего колебаниями между инженерной
("математической") карьерой, философией и поэтическим призванием.
...а как отнеслись бы иенцы... - Речь идет о так называемой "иенской
школе" конца XVIII - начала XIX вв., ознаменовавшей собой ранний этап
развития романтизма в немецкой литературе.
...окончание романа Герман Банга... - Герман Банг (1857-1912) - датский
писатель; его роман "Михаэль" вышел в 1904 г.
"Нильс Люне" (1880) - роман датского писателя Енса Петера Якобсена
(1847-1885).
...к метерлинкам, гарденбергам... - имеется в виду один из виднейших
писателей и теоретиков немецкого романтизма Новалис (псевдоним Фридриха фон
Гарденберга, 1772-1801). Музиль проявил глубокий интерес к творчеству и
идеям называемых здесь писателей и постоянно возвращался к ним в своих
художественных, эссеистических и публицистических произведениях.
фон А. - имеется в виду Иоганнес Густав фон Аллеш (1882-1967),
психолог, один из ближайших друзей Музиля.
Штробль, Карл Ганс (1877-1946) - австрийский писатель и эссеист, в чьих
ранних рассказах и романах натуралистические картинки быта сочетались с
импрессионистическими и неоромантическими мотивами; впоследствии автор
романов с националистическими тенденциями, предвосхищавшими фашистскую
идеологию.
...в новеллах... - имеются в виду новеллы Музиля "Созревание любви" и
"Искушение Вероники", над которыми он работал в это время; они были
опубликованы в 1911 г. под общим заголовком "Соединения".
...в "Зачарованном доме" - Название опубликованной в 1908 г. первой
редакции новеллы "Искушение кроткой Вероники".
Керр, Альфред (1867-1948) - немецкий критик и эссеист; одним из первых
высоко оценил талант Музиля, написав в 1906 г. рецензию на роман "Душевные
смуты воспитанника Терлеса".
Принцип официального облачения... - Годом раньше, в дневниковой записи
от 5 сентября 1910 г., Музиль употребил эту метафору, размышляя о стилистике
новеллы "Созревание любви": "Вот максима: автор должен показываться в тексте
лишь в официальном облачении своих героев. Всю ответственность он всегда
должен перелагать на них. Это не только более разумно - странным образом
именно благодаря атому возникает эпический стиль".
...смотрит Анна... - Очевидно, Музиль неточно вспоминает здесь фразу из
XIX главы четвертой части романа Толстого: "Первым движением она отдернула
свою руку от его влажной, с большими надутыми жилами руки, которая искала
ее". Употребление Музилем эпитетов "грубые и костлявые", которых нет у
Толстого, объясняется, видимо, воспоминанием о раздражавшей Анну привычке
Каренина хрустеть пальцами.
...будущих белых убийц... - Музиль имеет здесь в виду разгул белого
террора в Венгрии в 1920 г.; в дневниках писателя есть подробные выписки из
соответствующих корреспонденции венских газет "Арбайтер-цайтунг" и "Дер
абенд" от апреля 1920 г.
Ахилл - Речь идет о герое планируемого Музилем романа (будущий Ульрих в
"Человеке без свойств"). Для этого героя писатель в дневниковых заметках
взвешивал разные имена; в частности, после Ахилла герой именовался (примерно
с 1920-1921 гг.) Андерсом. В наследии Музиля сохранился более поздний,
несколько расширенный машинописный вариант этой заметки. Самые значительные
дополнения приводятся в данной публикации в квадратных скобках.
"Шпион" - одно из планируемых Музилем названий будущего романа на этой
стадии оформлении замысла.
...во время мобилизации... - По замыслу Музиля, первый этап жизни его
героя должен был заканчиваться мобилизацией в августе 1914 г.
До моей мобилизации... - Музиль был мобилизован с началом первой
мировой войны в 1914 г. и был вплоть до ее окончания лейтенантом на
итальянском фронте.
...опять читал Жида. - Речь в этой записи идет об автобиографической
книге Андре Жида "Если зерно не умирает" (1924) и - ниже - о романе Жоржа
Бернаноса "Под солнцем сатаны" (1926).
[Август 1937 года.] - Начиная отсюда в данной подборке приводятся
некоторые из записывавшихся Музилем в особую тетрадь набросков и мыслей к
автобиографии; эту тетрадь писатель вел, параллельно с другими, с августа
1937 примерно до конца 1941 гг. Дневниковые записи из других тетрадей,
хронологически вклинивающиеся в корпус автобиографических заметок,
приводятся в квадратных скобках.
...главы о психологии чувства... - Имеются в виду главы 71-74 из не
опубликованной при жизни Музиля части второй книги "Человек без свойств".
Зависть к друзьям писателя. - Эта запись идет сразу после записи,
навеянной чтением в венской газете "Эхо" от 24 августа 1937 г. пространного
интервью австрийского драматурга Франца Теодора Чокора (1885- 1969) о его
творческих планах. Музиль,в частности, написал по этому поводу: "В личном
плане я за него даже рад, именно за него; но мне неприятно осознавать, что
успеха Чокора при нынешнем состоянии австрийской литературы почти следовало
ожидать" (Tb., I, 919 - 920).
...я-де слишком интеллектуален. - Сохранилось лишь одно косвенное
подтверждение эпизода, о котором упоминает здесь Музиль, - записка члена
Академии Теодора Дойблера в его архиве: "Мое предложение - Музиль" -
датированная 29 января 1932 г. (Tb., И, 96).
[Декабрь 1937 года.] - Имеется в виду знаменитая речь Музиля "О
глупости", впервые прочитанная в Вене 11 марта 1937 г.; Музиль говорит здесь
о публичном чтении этой речи в Вене 7 декабря 1937 г.
"Попытки полюбить чудовище" - Название главы 59 из неопубликованной при
жизни Музиля части второй книги "Человек без свойств".
Дан, Феликс (1834 - 1912) - немецкий писатель и историк
националистически-шовинистического толка.
Зудерман, Герман (1857-1928) - немецкий прозаик и драматург, связанный
с натурализмом.
...невезучей Альфы... - Альфа - имя главной героини в комедии "Винценц
и подруга влиятельных мужчин" (1923).
...для верфелевского мировоззрения... - К австрийскому прозаику Францу
Верфелю Музиль относился крайне скептически и использовал некоторые черты
его характера и творчества при создании сатирического образа поэта
Фойермауля в "Человеке без свойств".
...например, у Мунка. - Имеется в виду норвежский художник Эдвард Мунк.
...я объединяю Клагеса... - Людвиг Клагес (1872-1956) - немецкий
философ и психолог крайне иррационалистической ориентации; хотя некоторые
идеи его учения о "космологическом эросе" и взвешиваются Музилем при
разработке утопии "иного состояния" в "Человеке без свойств", в целом
писатель сохраняет по отношению к нему ироническую дистанцию, о чем
свидетельствует язвительная пародия на него в образе доморощенного "пророка"
Майнгаста в том же романе.
А. Карельский
Роберт Музиль.
Эссе
----------------------------------------------------------------------------
M89
Роберт Музиль. Малая проза. Избранные произведения в двух томах. Роман.
Повести. Драмы. Эссе. / Пер. с нем., пред. А. Карельского, сост. Е. Кацевой
- М.: "Канонпресс-Ц", "Кучково поле", 1999. Том 2.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
"О КНИГАХ РОБЕРТА МУЗИЛЯ "
Перевод А. Карельский.
Вот он, мозг этого писателя: я поспешно заскользил вниз по пятой
извилине в области третьего бугра. Время торопило. Глыбы головного мозга
серой непроницаемой массой вздымались вокруг, как незнакомые горы в вечерней
мгле. По долине спинного мозга уже поднималась ночь с ее переливами красок,
как в драгоценном камне или в оперенье колибри, с ее мерцающими цветами,
мимолетными ароматами, бессвязными звуками. Я понял, что мне пора покидать
эту голову, если я не хочу показаться нескромным.
Поэтому я присел еще лишь на минутку, дабы подытожить свои впечатления.
Справа от меня виднелись "Душевные смуты воспитанника Терлеса", но они уже
осели и подернулись серой коркой; по другую сторону вставала невысокая, со
странными инкрустациями двойная пирамида "Соединений"; покрытая мелкой вязью
иероглифов, она своенравной жесткостью линии напоминала памятник неведомому
божеству, на котором непонятный народ начертал знаки воспоминаний о
непонятных чувствах. Европейским искусством это не назовешь, подумал я, ну и
что?
И тут ко мне подсел припозднившийся геолог от литературы, он оказался
весьма симпатичным молодым человеком новой школы; как сморенный усталостью,
разочарованный турист, он отер лицо носовым платком и завел со мной
разговор. "Невеселый ландшафт", - буркнул он; я медлил с ответом. Но не
успел он снова раскрыть рот, как начавшаяся беседа была прервана другим
писателем - коллегой нашего хозяина, в рубашке в засученными рукавами; он с
шумом плюхнулся на землю около нас. Я разглядел лишь лучезарно-счастливую
улыбку на лице, подпертом кулаком, а он тем временем - весь воплощение еще
не обсохшего здоровья и силы - уже продолжал наш разговор с того самого
места, на котором я его перебил. И при этом время от времени сплевывал в
одну из нежных складочек коры музилевского головного мозга и растирал плевок
ногой.
- Вы разочарованы? - гаркнул он, и слова его с грохотом покатились вниз
по склону. - А чего вы, собственно, ожидали? Вот меня это нисколько не
удивило. В этой штуковине, - он ткнул пальцем в сторону "Терлеса", -
конечно, чувствуется талант. Но уже там Музиль закопался в пустячных
проблемах шестнадцатилетнего подростка и непонятно зачем потратил столько
пороху на частный эпизод, на который взрослым, в сущности, наплевать.
Упрек показался мне очень знакомым, где-то я это, похоже, уже читал;
готовый ответ напросился сам собой, и я прервал оратора.
- Шестнадцатилетней подросток, - сказал я, - это всего лишь трюк.
Сравнительно простой и потому податливый материал для воплощения тех
механизмов душевной жизни, которые во взрослом человеке осложнены слишком
многими наслоениями, здесь исключенными. Состояние повышенной
раздражительности. Но изображение незрелой души, ее исканий и искушений
вовсе не есть проблема сама по себе - это только средство для воплощения или
хотя бы нащупывания того, что именно не вызрело в этой незрелости. Подобное
изображение, как и всякий вообще психологизм в искусстве, всего лишь
повозка, в которой вы едете; и если вы в намерениях этого писателя увидели
одну психологию, и ничего больше, - значит, вы искали красоты ландшафта в
кузове повозки.
- Ну, знаете! - сказал геолог от литературы; при этом он отколол своим
молоточком кусок мозга, раскрошил его, осмотрел с серьезным видом и сдунул с
ладони. - У этого писателя нет дара наглядности.
- Не совсем так, - с улыбкой сказал я, разозлившись, - у него нет
стремления к наглядности.
- Ах, будет вам! - отмахнулся геолог. - Я повидал немало писателей.
Мне не хотелось отвечать. Прочные предрассудки эпохи касательно
литературы не опровергнешь по частному случаю. Если писатель Музиль с
беззаветной решимостью стремится к удовлетворению потребностей, которые еще
даже и не возникли, - это его личное дело. Но тут со мной приключилось нечто
странное. Мозг, на котором мы сидели, вдруг, похоже, заинтересовался нашей
беседой. Я услышал, как он нашептывает мне что-то в крестец - очень тихо, со
странной, будто изломанной пульсацией гласных, в чем, вероятно, повинна была
передача через позвоночник. Что-то вздымалось во мне, напирало со спины, и я
должен был это высказать.
- Изображаемая реальность, - повторил я, подталкиваемый таким манером,
- всегда лишь предлог. Когда-то, в незапамятные времена, повествование,
возможно, и было просто реактивным импульсом сильного, но бедного понятиями
человека, его потребностью еще раз робко прикоснуться к добрым и страшным
духам событий - тех событий, при воспоминании о которых еще корчилась его
память, - и рассказ его был потому высказыванием, повторением, заклинанием,
развеиванием чар. Но с момента зарождения романа мы уже не можем оставаться
при таком представлении о повествовании, если хотим двигаться вперед. И
сегодня необходимо, чтобы изображение реальности наконец-то стало
вспомогательным средством также и для человека, сильного в понятиях, -
средством, помогающим ему подстеречь и запечатлеть те откровения чувства и
потрясения мысли, постичь которые возможно не вообще и не в форме понятий, а
лишь в трепетном мерцании единичного случая, или, выражаясь иначе: не в
цельном образе рационального и по-буржуазному деловитого человека, а в
изображении менее монолитных, но зато резко выделяющихся частей этого
целого. Я утверждаю, что Музиль таковые и изображает, а не только нащупывает
или предчувствует; впрочем, надо твердо знать, зачем тебе литература, прежде
чем спорить о том, хороша ли она.
- Молодец, - прошептал мозг, - молодец! Но геолог за словом в карман не
полез:
- Не мудрствования, а живость изображения - вот главное достоинство
писателя. Вспомните наших подлинно великих прозаиков. Они изображали. Лишь
искусность повествовательного ракурса подсказывает конечный ответ; убеждения
писателя, его мысли нигде не встревают в события, они не лежат, так сказать,
в плоскости изображения, а лишь угадываются в перспективе событий, в точке
схода