Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
оятнее казалось ей, что Иоганнес
мертв, это было лишь какое-то тихое сопротивление, от которого она сама
избавилась. Было такое ощущение - и вместе с этим ощущением вновь какая-то
очень далекая и невероятная связь с ним - будто между ними обоими
уничтожилась последняя граница. Она почувствовала благостную мягкость и
необычайную близость. И скорее близость души, чем близость тела; было такое
чувство, будто она смотрит на себя его глазами и при каждом прикосновении
ощущает не только его, но и каким-то неописуемым образом также и собственное
чувство, все это казалось ей таинственным духовным соединением. Она иногда
думала, что он был ее ангелом-хранителем, он пришел и ушел, когда она его
заметила, и отныне всегда будет с ней, он будет смотреть на нее, когда она
раздевается, а когда она куда-нибудь пойдет, он будет сидеть у нее под
подолом; его взгляды будут нежны как вечная, тихая усталость. Она этого
вовсе не думала и не чувствовала, она не имела в виду этого безразличного ей
Иоганнеса; что-то бледно-серое, напряженное было в ней, и мысли, пробегая в
ее голове, окружены были сиянием, выделяясь, словно темные фигуры на фоне
зимнего неба. Так что это была просто каемка, каемка из стыдливой нежности.
Это был тихий подъем вверх... когда что-то усиливается, и в то ясе время его
нет... это и ничто, и - все...
Она сидела неподвижно, занятая игрой своих мыслей. Есть мир, нечто
находящееся в стороне от тебя, какой-то другой мир, или просто печаль...
словно стены, украшенные болезнью и воображением, в которых слова здоровых
людей не звучат и бессмысленно падают на пол, как ковры, по которым нельзя
ступать; тот совершенно прозрачный, гулкий мир, по которому она шагала с ним
вместе, и за всем, что она там делала, следовала тишина, и все, что она
думала, скользило бесконечно, словно шепот в запутанных коридорах.
И когда все стало ясно и бледно и наступил день, пришло письмо, то,
которое должно было прийти, Вероника это сразу поняла: именно оно и должно
было прийти. Раздался стук в дверь, и он прорезал тишину как обломок скалы,
разрушающий тонкую гармонию снежного покрова; через открытые ворота со
свистом влетели ветер и свет. В письме было написано: Как ты посмотришь на
то, что я себя не убил? Я похож на человека, которого выбросили на улицу. Я
ушел и не могу вернуться. Хлеб, который я ем, черно-бурый хлеб, лежащий на
берегу, хлеб, который меня спасает, все, что стало более тихим и неясным,
теплым, и не слишком быстро закрепилось, все шумное, живое вокруг - крепко
держит меня. Мы еще поговорим об этом. Здесь вовне, все очень просто и
лишено связности и высыпано в одну кучу как мусор, но я опираюсь на все это
как на каменный столб, я нашел в этом опору и вновь укоренился...
В письме говорилось еще что-то, но она видела только одно: выбросили на
улицу. И все же, хотя это было неизбежно, в его безоглядном спасительном
прыжке прочь от нее чуть ощутимо чувствовалось что-то издевательское. Это
было ничто, совсем ничто, лишь что-то, похожее на утреннюю прохладу, когда
кто-то вдруг громко заговорит, потому что уже начался день. В конце концов
все произошло ради такого вот человека, который теперь, отрезвившись, взирал
на все это. Начиная с этого момента Вероника долгое время ничего не думала,
она еще что-то чувствовала. Лишь невероятная, не колеблемая ни одной волной
тишина сияла вокруг нее, словно бледные, безжизненные пруды, лежащие в свете
раннего утра.
Когда она проснулась и снова начала все обдумывать, она вновь
почувствовала себя словно под тяжелым плащом, который мешал ей двигаться, и
как становятся бездействующими руки, если их затянуть пленкой, которую
невозможно снять, так запутались и ее мысли. Она не находила доступа к
обыкновенной действительности. То, что он не застрелился, не означало, что
он жив. Это означало что-то такое в ее бытии, какое-то умолкание, угасание,
что-то смолкало в ней и возвращалось в бормочущее многолосие, из которого
совсем недавно вырвалось. Она опять услышала себя одновременно со всех
сторон. Это был тот узкий коридор, по которому она когда-то бежала, потом
ползла, а потом пришло то дальнейшее становление, когда она тихо поднялась и
выпрямилась, а теперь все это снова замыкается. Несмотря на тишину, ей
казалось, что вокруг стоят люди и негромко разговаривают. Она не понимала,
что они говорили. В этом было что-то удивительно таинственное - не понимать,
о чем они говорят. Ее чувства превратились в совсем тонкие напряженные
поверхности, и эти голоса с шумом ударяли по ним, как ветви буйного
кустарника.
Всплывали чужие лица. Это были сплошь чужие лица, лица подруг, тетки,
Деметра, Иоганнеса, она хорошо знала их, и все же они оставались чужими. Она
вдруг стала бояться их, как человек, который боится, что с ним будут жестоко
обращаться. Она силилась думать об Иоганнесе, но не могла уже представить
себе, как он выглядел несколько часов назад, он сливался с другими; она
подумала, что он ушел от нее очень далеко и смешался с толпой; у нее было
такое чувство, будто он где-то притаился и его хитрые глаза наблюдают за
ней. Она сжалась в комочек, стараясь полностью замкнуться в себе, но ее
ощущение самой себя расплывалось, становясь все менее отчетливым.
И постепенно она вообще утратила чувство, что была чем-то другим. Она
уже почти не отличала себя от остальных, и все эти лица тоже были неотличимы
одно от другого, они всплывали и исчезали одно в другом, они казались ей
отвратительными, как нечесаные волосы, и все же она запутывалась в них, она
отвечала им что-то, не понимая их, у нее была лишь одна потребность - что-то
делать, в ней было какое-то беспокойство, которое, как тысяча маленьких
тварей, просилось наружу, царапая ее кожу изнутри, и все вновь всплывали
прежние лица, весь дом наполнился беспокойством.
Она вскочила и сделала несколько шагов. И вдруг все смолкло. Она
крикнула, но никто не ответил; она еще раз крикнула, почти не слыша
собственного голоса. Она огляделась, словно чего-то ища, все стояло
неподвижно на своем месте. И все же она вновь ощущала себя.
То, что было потом, можно назвать коротким неуверенным путем, длившимся
несколько дней. Иногда - отчаянные усилия вспомнить, что же это такое было -
то, что она единственный раз в жизни ощутила как нечто реальное и что она
могла сделать для того, чтобы это снова пришло. Вероника в это время
беспокойно ходила по дому; случалось, что она вставала ночью и бродила по
дому. Но при этом она лишь иногда ощущала голые, покрашенные белой краской
стены, которые в свете свечи высились в каждой комнате, и тьма клочьями
повисала вокруг; она ощущала в этом что-то крикливо приятное, высоко и
неподвижно вытянувшееся вдоль стен. Когда она представляла себе, как
ускользает пол под ее ногами, она могла минутами стоять неподвижно и
размышлять, словно пытаясь остановить свой взгляд на каком-то определенном
месте в потоке воды; тогда голова у нее начинала кружиться, ей становилось
дурно от той мысли, которую она никак не могла ухватить, и только когда
пальцы ее ног ощущали трещины на полу и подошв ее касалась тонкая, мягкая
пыль, или ноги начинали чувствовать неровности пола, ей становилось легче,
словно ее кто-то стегнул по голому телу.
Но постепенно она стала чувствовать уже только это настоящее, а
воспоминание о той ночи не было уже чем-то, чего она ждала, а только тенью
той затаенной радости, которую она испытывала от самой себя и которую
когда-то завоевала, тенью на той действительности, в которой она жила. Она
часто подкрадывалась к запертой двери и прислушивалась, пока не слышала
наконец мужские шаги. Представление о том, что она стоит здесь, в одной
рубашке, почти нагая и внизу у нее все открыто, в то время как там проходит
мужчина, совсем близко, отделенный от нее только дверью, почти сводило ее с
ума. Но самым таинственным представлялось ей то, что и туда, на улицу,
проникала какая-то часть ее, потому что луч ее света падал через замочную
скважину, и дрожание ее руки должно было на ощупь пробежать по одежде того
странника.
И однажды она вдруг подумала о том, что теперь она осталась в доме
наедине с Деметром, с этим безумием порока. Она вздрогнула, и с тех пор
часто случалось так, что они встречались на лестнице и проходили друг мимо
друга. Они здоровались, но слова их совершенно ни к чему не обязывали.
Просто однажды он встал совсем рядом, и они оба попытались найти друг для
друга какие-то другие слова. Вероника заметила его колено, обтянутое узкими
рейтузами, и его губы, которые напоминали короткий, широкий, кровавый
разрез, и задумалась о том, каким будет Иоганнес - ведь он вернется; чем-то
гигантским казался ей в этот миг кончик бороды Деметра на фоне бледного
окна. И через некоторое время они пошли дальше, так и не поговорив.
"КОММЕНТАРИИ "
"Соединения".
Вторая книга Музиля, результат его мучительной работы в течение двух с
половиной лет, вышла в 1911 году в Мюнхене, у Георга Мюллера, первым
купившего Венское издательство (где был издан "Терлес"). Обе новеллы имели
частичные или полные ("Искушение кроткой Вероники", первоначальное название
- "Зачарованный дом") предварительные варианты и редакции.
На русском языке новеллы публикуются впервые.
Е. Кацева
Роберт Музиль.
Мечтатели
Драма в 3-х действиях
----------------------------------------------------------------------------
Перевод И. Федоровой
Die Schwarmer Schauspiel in drei Aufzugen 1921
M89
Роберт Музиль. Малая проза. Избранные произведения в двух томах. Роман.
Повести. Драмы. Эссе. / Пер. с нем., пред. А. Карельского, сост. Е. Кацевой
- М.: "Канонпресс-Ц", "Кучково поле", 1999. Том 1.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Действующие лица
Томас
Мария, его жена
Регина, сестра Марии
Ансельм
Иозеф, муж Регины; профессор университета и высокий чин в академической
администрации
Штадер, владелец сыскного бюро "Ньютон, Галилей и Штадер"
Г-жа Mеpтенс, канд. фил.
Горничная.
Действие происходит в доме, который отошел к Томасу и Марии по
наследству и расположен недалеко от большого города.
Все персонажи пьесы - люди молодые: от 28 до 35 лет; исключение
составляют г-жа Мертенс - она немного постарше - и Йозеф, которому за 50.
Кроме этих двоих, все персонажи пьесы внешне очень привлекательны, как
бы мы себе эту привлекательность не представляли.
Самая красивая - Мария: высокая, смуглая, крупная; движения ее
напоминают бесконечно медленную мелодию. Томас, напротив, невысокий,
стройный, крепкий и жилисто-поджарый, как хищник; лицо его, тоже хищное,
лобастое, в остальном почти не привлекает к себе внимания. У Ансельма лоб
твердый, низкий, широкий, как туго натянутая лента; чувственная часть его
лица просто завораживает. Он выше и крупнее Томаса. Регина смугла и
темноволоса, внешность ее с трудом поддается определению - мальчик, женщина,
химера из сна, своенравная сказочная птица. Г-жа Мертенс - незамужняя особа
с добродушной, похожей на школьный ранец физиономией; от долгого сидения в
обителях учености эта дама обзавелась весьма широкой задницей.
Йозеф - человек высокого роста, сухощавый, с большим угловатым кадыком,
который все время ходит вверх-вниз над слишком низким воротом сорочки; еще
одна примечательная черта Йозефа - усы, видом напоминающие плавники,
блекло-каштанового цвета.
Штадер был когда-то смазливым юнцом, теперь это весьма ретивый деловой
человек.
"ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ"
Сцена представляет гардеробную в первом этаже дома; большая, закрытая
сейчас раздвижная дверь ведет в спальню. Вторая дверь - входная - на
противоположной стене. Большое, до самой земли, окно выходит в парк.
При постановке сцена должна создавать впечатление равно и реальности, и
грезы. Стены из холста, двери и окна - прорези в нем; рамы, притолоки и
косяки нарисованы; эти поверхности не жесткие, а зыбкие и в небольших
пределах подвижные. Пол в фантастических цветных узорах. Мебель напоминает
абстракции вроде проволочных моделей кристаллов; она реальна и употребима,
но возникла как бы путем кристаллизации, которая порою на миг
приостанавливает поток впечатлений и вдруг выделяет какое-то одно. Вверху
стены переходят в летнее небо, по которому плывут облака. Ранний
предполуденный час.
Регина с письмом в руке сидит в кресле, в нетерпении подвинутом к двери
спальни, и тихонько барабанит по филенке костяшками пальцев.
Г-жа Мертенс растерянно стоит лицом к ней, ближе к середине комнаты.
Регина. Значит, вы и правда не суеверны? Не верите в тайные силы
личности?
Мертенс. А как вы это себе представляете?
Регина. Да никак. В детстве и в отрочестве у меня был ужасный голос,
впору вообще не говорить громко; но я твердо знала: придет день - и я так
запою, что все рот раскроют от удивления.
Мертенс. И что же, запели?
Регина. Нет.
Мертенс. Ну так вот.
Регина. Не знаю, что и ответить. Вам никогда не случалось испытывать
необъяснимых, загадочных ощущений? Ну, когда, например, почему-то кажется,
что нужно скинуть туфли и облачком проплыть по комнате? Раньше я часто
приходила сюда, когда это была мамина спальня. (Показывает на спальню Томаса
и Марии.)
Mepтенс. Но зачем, скажите, ради Бога?
Регина (пожимая плечами и резко стуча в дверь). Томас! Томас!! Выходи
же наконец! Письмо от Йозефа принесли.
Томас (из-за двери). Сейчас, Каркушенька, сейчас.
Слышен скрип ключа. Томас открывает дверь и видит Мертенс.
Ой, тогда еще секундочку, я думал, ты одна. (Снова закрывает дверь).
Мертенс (подойдя к Регине, сердечно). Скажите, что, собственно, вы
хотите всем этим доказать?
Регина. Доказать? Но, милая моя, зачем бы я стала что-то доказывать?
Мне это совершенно безразлично.
Мертенс (с мягким упорством). Я имею в виду, ну, когда вы говорите, что
иногда вновь видите вашего первого мужа, который несколько лет назад умер в
этой комнате.
Регина. Тогда вы скажите, почему мне нельзя видеть Йоханнеса?
Мертенс (с деликатным упорством). Так ведь он умер?
Регина. Да. Его смерть не подлежит сомнению и официально удостоверена.
Мертенс. В таком случае этого быть не может!
Регина. Я не собираюсь ничего объяснять! Просто у меня есть силы,
которых у вас нет. А что? У меня есть и недостатки, которых у вас нет.
Мертенс. По-моему, вы говорите все это наперекор внутренней
убежденности.
Регина. Я не знаю, какова моя убежденность! Знаю только, что всю жизнь
поступала наперекор собственной убежденности!
Мертенс. Ну, это же несерьезно. Здесь постоянно рассуждают о силах,
которые лишь здесь людям и свойственны! Дух этого дома - бунт против всего,
что вполне удовлетворяет остальной мир.
Входит Томас, еще не закончивший свой туалет; одежда его вполне
соответствует погожему летнему утру. Покамест на него не обращают внимания,
и он занимается всякими утренними мелочами.
Регина. О, я вам вот что скажу: в мир каждый человек приходит полный
сил для самых невероятных переживаний. Законы его не связывают. А потом
жизнь все время заставляет его выбирать из двух возможностей, и он все время
чувствует: одной недостает, все время недостает - невыдуманной третьей
возможности. Вот он и делает все, что угодно, ни разу не сделав то, что
хотел. А в результате становится бездарью.
Mepтенс. Можно мне еще раз взглянуть на письмо? Наверняка все дело в
нем.
Регина (отдает ей письмо; Томасу). Йозеф... приедет сюда.
Mepтенс. Что вы говорите? Вправду?
Pегина. У Йозефа все всегда вправду.
Томас (с большим, но, по-видимому, не неприятным удивлением). Когда?
Регина. Сегодня.
Томас (глядя на часы). Тогда он, наверно, будет здесь еще до полудня.
(Глубоко вздохнув.) Н-да... скоро.
Мертенс. Я убеждена, его превосходительство Йозеф требует всего лишь
прямодушия и малой толики деликатности. Вы спокойно (явно стараясь уколоть
Томаса), не оскорбляя его чувств, изложите ваше требование развода. И когда
исчезнут последние остатки лживости перед этим человеком - которого вы на
деле никогда не воспринимали как мужа, - все призраки сами собой оставят
ваши нервы в покое. Вы же были святая! Вам ведь незачем выдумывать, будто вы
изменили мужу с покойником! (Энергично хватается за письмо, читает.)
Томас и Регина отходят немного в сторону.
Томас. Вы опять говорили о Йоханнесе?!
Регина. Она считает, что я вру.
Томас. Она не понимает, для нее это реальный факт.
Регина. Но это и есть реальный факт!
Томас (обнимая ее за плечи и легонько постукивая пальцем ей по лбу).
Каркушенька, Каркушенька! Маленькая, ковыряющая в носу фантазерка, ты ведь и
ребенком ужасно дулась, когда врала или таскала сахар, а потом получала от
мамы взбучку.
Регина. Все почти реально. Может, куда реальнее, чем...
Томас (не давая ей договорить). Тут ты заблуждаешься: это полнейшая
реальность! Ты заблуждаешься; вдобавок совершенно безразлично, делаешь ли ты
это или только терпишь. (Садится перед ней и по-братски бездумно обнимает ее
колени.) Я теперь тоже вечно заблуждаюсь. Но чем больше ощущаешь это, тем
сильнее сгущаешь краски. Знай натягиваешь на голову собственную кожу как
этакий темный капюшон с прорезями для глаз и для дыхания. Мы с тобой,
Регина, прямо как родные брат и сестра.
Регина (слабо протестуя). Да ты же всегда был самый настоящий брат -
черствый, бесчувственный, тебя ничуть не трогало, чт_о_ со мной творится.
Томас. Чувства на расстоянии, Регина, как и у тебя.
Регина (высвобождаясь). Красиво сказано... (Ворчливо.) Но что это
значит?
Томас (в той же позе, энергично). Не столь отчетливо конкретные, как у
Ансельма! У него-то во весь горизонт, будто сполохи! Я предпочитаю мнимую
черствость. (Замечает, что Мертенс, кончив читать, хочет высказаться. К
Мертенс.) Ну, что пишет Йозеф? Как там его превосходительство, владыка науки
и ее служителей, очень злится на нас?
Регина. Грозит лишить тебя должности и будущего, если ты не выставишь
нас из дома.
Мертенс. Его превосходительство не имеет такого права! Доктор Ансельм
привез вас в дом вашей сестры и своего друга, где вы все вместе провели
детство, - против этого никто возразить не может. Его превосходительство
имеет право только на истину. Вот эту истину вы и скажете ему прямо в глаза;
а что вы лично твердо рассчитываете после развода выйти за доктора Ансельма
(опять явно стараясь поддеть Томаса), ему и в самом деле знать не
обязательно.
Регина. Йозефа на другой лад не настроишь, он не рояль.
Мертенс. Бесконечная самоотверженная верность долгу, справедливость,
любовь - все гуманные чувства на вашей стороне. А он - человек. Доверьтесь
тому, что так много значит для всех людей, и вы не пожалеете! Хотя, похоже,
с точки зрения господина доктора здесь ничего особенного нет.
Томас (лицемерно). Напротив, я целиком с вами