Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
легко, как почистить, до-
пустим, пару ботинок. В тот день я едва добрел до конторы, зашел в ком-
нату девушек, а там потерял сознание. Упал в обморок, так сказать. Заме-
чу, что у нас в лаборатории я никогда в обморок не падал. Даже если при-
ходилось вкалывать по первое число.
Когда я очнулся, было уже темно. Я лежал на нарах, а Тата прикладыва-
ла мне ко лбу мокрую тряпку. В комнате находились также Люба и Барабыки-
на. Барабыкина лежала в своем углу, отвернувшись от нас с Татой.
Я приподнял голову и сказал голосом умирающего лебедя:
- Пить...
- Слава Богу! - сказала Тата. - Ожил! Петя, мы так перепугались! Что
с тобой?
- Наверное, солнечный удар, - сказал я.
Она подала мне воды в кружке и держала ее, пока я пил. Потом она уст-
роила мою голову поудобнее и принялась нежно шевелить мне волосы на за-
тылке. Ощущение, я вам скажу, небесное. Ее пальчики были будто заряжены
электричеством.
- Тата! - сказал я. - Как хорошо!
Люба толкнула Барабыкину в бок и выразительно на нее посмотрела. А
потом вышла из комнаты. Инна нехотя повернулась к нам, сделала понимаю-
щее, но достаточно кислое лицо, и тоже ушла. Воспитанные у нас женщины!
Я обхватил Тату за шею, притянул к себе и поцеловал в щеку. Без вся-
кой подготовки.
- Действительно, ожил! - сказала Тата. - Наконец.
- Что наконец? - спросил я.
- Я думала, что ты только стихи можешь читать.
- Ага! Значит, ты уже думала на этот счет?
- Петя, какой ты наивный, - с любовью сказала Тата. - А ты правда же-
нат?
- Угу, - промычал я, уткнувшись ей в шею носом. - Правда.
- А чего же ты со мной целуешься? - строго спросила Тата.
- А хочется, - признался я. Это была святая правда.
- Мало ли кому чего хочется, - заметила Тата, отрывая меня от себя.
- Брось, - сказал я. - Я же целуюсь, больше ничего.
Я хотел сказать, что это вполне допустимо. В пределах морального ко-
декса.
- Знаем мы вас, - опытно сказала Тата. - Где ты воспитывался? Даже
целоваться не умеешь.
Ловким движением она поймала мои губы и впилась в них так, будто хо-
тела высосать из меня душу. Такое впечатление, что я прилип к трубе пы-
лесоса. В голове у меня образовался легкий смерч, и мне стало плохо.
Вернее, хорошо.
- Старый чемодан, - успел услышать я ее воркование. И снова впал в
обморок.
На этот раз ненадолго. Я быстро очнулся, и мы стали снова целоваться.
И целовались, пока не устали. Мне даже немножко надоело. Тата была бди-
тельна и контролировала мое поведение. В смысле рук. Наконец, я вышел из
комнаты, пошатываясь.
На крылечке сидели все наши девушки. Они вежливо ждали, пока мы за-
кончим. Как только я вышел, они дружно пошли спать. Со мною осталась
только Инна Ивановна. Я почему-то боялся на нее смотреть. Нужно было
сразу уйти, но я промедлил, и Барабыкина начала разговор.
- Оказывается, Петя, ты мальчик, - сказал Инна элегически.
- Конечно, мальчик, - сказал я. - А вы думали, девочка?
- Я думала - ты мужик! - страстно проговорила Барабыкина, приближаясь
ко мне на опасное расстояние.
- Что вы, что вы, что вы... - зашептал я.
Но было уже поздно. Инна Ивановна придвинула меня к себе и запечатле-
ла на моих устах поцелуй. Чем-то он отличался от поцелуев Таты. У меня
защекотало в животе, и коленки подогнулись.
- Чтобы ты понимал разницу, - сказал Инна и отбросила меня в сторону.
-Живи! - сказал она.
Я поблагодарил, и на этом мы расстались. Думаю, что навсегда.
Я добрел до нашего сарая в смятении чувств. Никогда я не попадал в
такой переплет. Дядя Федя внимательно на меня посмотрел и сказал:
- Плюнь, сено-солома! Хочешь выпить?
- Хочу, - сказал я.
Я выпил стакан жидкости, предложенной дядей Федей, и мне стало все до
лампочки. Это значит - до фонаря. Не понимаете? Я сам не понимаю, но так
говорят амбалы.
Пришел Лисоцкий и стал укладываться спать. Он залез под одеяло, пово-
рочался, но все же не выдержал. Отвел душу.
- Удивляюсь я вам, Петр Николаевич, - сказал он. - И работать вы мас-
тер, и выпить не дурак. Да еще первый разрушитель сердец. Как у вас хва-
тает на все энергии?
- Вы сами боялись бесконтрольной любви, - сказал я. - Так вот, я ее
контролирую. Как пакет акций. Я взял на себя двух самых опасных в этом
смысле женщин. Чем вы недовольны?
- Чем?! - выкрикнул дядя Федя. - Сено-солома!
- Да что вы! Я просто вне себя от счастья, - сказал Лисоцкий и повер-
нулся на другой бок.
- Много ты их чего-то взял, разрушитель. Мало тебе одной? - сказал
дядя Федя. - Дернем еще?
И мы дернули еще. Да так сильно, что у меня в глазах зарябило. Я сра-
зу же прекратил дергать и лег спать. По правде сказать, дергать было уже
нечего.
Прощание с Соловьевкой
Слава Богу, что нас послали за две недели, а не на два месяца! Слава
Богу! За два месяца вполне можно было бы наломать таких дров, что мураш-
ки по коже бегут. Это я о любви.
Мы соорудили еще три скирды, и сено в совхозе кончилось. Оно все уже
было заготовлено. Наступил час расплаты. Сено-солома.
Все очень боялись, что мы останемся в минусе. То есть, придется доп-
лачивать за питание. А доплачивать нечем. В субботу Лисоцкий заперся с
управляющим в конторе, и они там торговались, как на базаре. Мы с амба-
лами сидели, как всегда, у девушек и слушали через стенку, как решается
наша судьба.
- А ту скирду вы учли? - кричал Лисоцкий. - С которой Верлухин упал?
- Я еще на поле им наряд выписал! - кричал управляющий.
- А сверхурочные?
- Нет у нас сверхурочных, сено-солома! У нас одни урочные, - отбивал-
ся управляющий.
- Семьдесят восемь тонн! - кричал Лисоцкий.
- Пятьдесят шесть, - корректировал управляющий.
Сошлись на семидесяти двух. Молодец все-таки Лисоцкий! Он, вероятно,
чувствовал, что не сможет смотреть нам в глаза, если мы прогорим с
деньгами.
Потом они затихли, по-видимому, изготовляя денежные документы. А у
нас было чемоданное настроение. Мы с Татой сидели в обнимку, потому что
теперь было уже все равно. Все посматривали на нас с сочувствием, пони-
мая бесперспективность такой любви. Тату ждал в городе какой-то жених.
Меня, вероятно, ждала жена. У нас с Татой не было будущего, а только
чрезвычайно коротенькое прошлое.
Пришли Лисоцкий с управляющим и объявили, что деньги дадут через два
часа. Управляющий нас поблагодарил. Сказал, чтобы приезжали еще. И мы
отправились в лес, поесть напоследок черники.
В лесу было печально, как на Луне. Сухо, пустынно и печально. Черника
росла на упругих кустиках, точно на пружинках. Мы с Татой, конечно, уе-
динились. Уселись рядышком в чернику и забрасывали ягоды друг другу в
рот. Так мы боролись со своим чувством, которое за последние дни приняло
катастрофические размеры. Потом мы все-таки не выдержали и принялись це-
ловаться черными от ягод губами.
Было сладко. От черники или от любви, не знаю.
- Нацелуемся на месяц вперед, - сказала Тата.
- А потом что будет? Через месяц? - спросил я с надеждой.
- Сто раз успеем забыть! - уверенно сказала Тата.
Как видите, я не забыл. Почему и рассказываю здесь эту историю. До
сих пор вкус черники ассоциируется у меня с тянущим душу поцелуем.
- Угораздило же меня, - вздохнула Тата. - Женатый тип.
- И меня, - вздохнул я. - Дитя эпохи. Ничего романтического.
- Сам ты дитя эпохи. Балбес, - сказала Тата с любовью.
- Я, между прочим, на десять лет старше тебя, - заметил я.
- Поэтому и балбес, - сказала Тата.
Я хотел обидеться, но не обиделся. Просто девушка не знает других
слов. Никто ей не намекнул в свое время, что есть такие слова: милый,
хороший, любимый и так далее.
- Сено-солома, - вздохнул я, поглаживая Тату по щеке. Прицепилось ко
мне это словечко!
- Сено-солома, - печально согласилась Тата.
Мы вернулись к нашей столовой. Там уже шла раздача денег. Дядя Федя
норовил получить дважды.
- У меня долги большие! - кричал он.
Решили ехать на вечернем поезде, а пока устроить общий пир. Купили,
чего надо. Вера с Надей за две недели прилично научились готовить. Они
сделали нам харчо и жареную телятину с гарниром. Управляющий напоследок
раздобрился на телятину. Мы ели, пили, поднимали тосты и чествовали
ударников.
Лисоцкий был единственным, кто до этого момента соблюдал сухой закон.
Но зато на прощальном банкете он взял свое. Дядя Федя ему подливал, не
забывая и себя. Они вскоре стали похожими друг на друга, как близнецы.
Оба с красными лицами и еле сидят.
Когда все вино выпили, Лисоцкий захотел сказать речь. Он забыл, что
уже говорил вначале.
- Я скажу р-речь! - заявил он. - Я все равно скажу р-речь! Я р-речь
сказать хочу!
- Да скажите ее, речь эту! - взмолилась Наташа-бис. - А то забудете.
Лисоцкий встал и сказал:
- Р-речь! Если кто обидится - тут нет таких! Нет! И все... Молодцы!..
Этот Петр Николаевич, мы его знаем. Знаем?!.. Я ему говорю, чтобы ни-ни!
..
Лисоцкий погрозил мне пальцем.
- Ни-ни! Понятно?
Внезапно его унесло из-за стола в поле. Это он выпрямлялся. Дядя Федя
его поймал, и они общими усилиями нашли положение равновесия.
- Ни-ни! - продолжал Лисоцкий. - И что вы думаете? Поди сюда, Петр
Николаевич, я тебя поцелую...
- Завтра, завтра, - отмахнулся я. - В городе.
- Хорошо! - согласился Лисоцкий. - Какую женщину увел, подлец!
И Лисоцкий сел.
- Тату? - хором спросили наши девушки.
- Та-ату! - передразнил их Лисоцкий. - Тата ваша... Тьфу!
Пришлось запаковывать Лисоцкого в наматрацник, из которого мы уже
вытряхнули сено. Он пошевелился там, а потом уснул. А мы все в прекрас-
ном расположении духа пошли на станцию, волоча на плечах начальника.
Навстречу нам шло совхозное стадо коров. Их гнали домой с пастбища. И
нас гнали домой с пастбища.
- Родимые! - закричал Яша коровам. - Это для вас мы старались! Жерт-
вовали своим молодым здоровьем! Кушайте, родимые! Не забывайте амбалов!
Лисоцкий шевельнулся в мешке и сказал оттуда:
- Я хочу речь!
- Тихо, Казимир Анатольевич, - шепнула ему Барабыкина. - Спите спо-
койно.
- Инна! - прохрипел из мешка Лисоцкий. - Идите ко мне!
- Двоих мы не донесем! - запротестовали амбалы. - Кого-нибудь одного
-пожалуйста. Нам не трудно.
От стада коров отделился бык и твердым шагом направился к нам. Оче-
видно, он хотел произнести ответное слово. Мы дунули по дороге что есть
сил. Лисоцкий был очень тяжелый. Слишком много выпил жидкости.
Бык не стал за нами бежать, а элегантно махнул хвостом и пошел к сво-
им коровам.
Мы взяли поезд штурмом, точно махновцы в гражданскую войну. Пассажиры
сразу же перешли в соседние вагоны. А мы стали петь песни. Поезд ехал
мимо полей. На полях аккуратными домиками стояли наши скирды. Издали они
казались совсем крошечными, как пирожные. Было удивительно приятно их
наблюдать.
Я сидел у окошка и смотрел на окружающий мир. Я подводил итоги. Я
люблю подводить итоги, даже незначительные.
Итоги всегда грустны, сено-солома. Потому что, как бы хорошо тебе ни
было, это проходит. Как бы весело ты ни смеялся, на дне всегда остается
осадок грусти. Сейчас я допивал этот осадок.
Да, мне не будет больше девятнадцать лет, а будет тридцать. А потом
сорок и так далее. Приходится с этим мириться, а мириться не хочется.
Здесь, в Соловьевке, я переключился на две недели. Две недели мне было
девятнадцать лет. И я был свободен, весел и счастлив, как жаворонок.
Жаворонок, сено-солома! Вот именно.
Эта девочка, эта Тата, как стрекоза, подняла свои радужные крылышки
перед моими глазами. И я увидел цветной, переливающийся красками мир, и
кровь гоняла у меня по сосудам в два раза быстрее.
Теперь стрекоза опустила крылышки и сидела поодаль с глазами на мок-
ром месте. Мы решили больше не встречаться, сено-солома. Ни к чему это.
Потому что я возвратился в свое время, а она осталась там, где была. Ей
еще только предстояло выйти замуж, создать семью, родить кого-то там и
взрослеть, медленно догоняя меня.
Такие пироги, сено-солома.
Кстати, о соломе. Соломы я в глаза не видел. Сено было, очень много
сена. Оно снилось мне даже по ночам, сухое, душистое и мягкое. Сейчас
оно проплывало за окошком, сложенное нами в домики. Я всегда знал, что
любовь окрыляет. Но не догадывался, что любовь может заставить сложить
огромное количество тонн сена в домики.
Это были памятники нашей любви. Недолговечные, как сама любовь. Зимой
это сено сжуют коровы, удивляясь, какое оно сладкое. Вероятно, они
вспомнят нас. И не только Тату и меня, а всех амбалов, и девушек, и дядю
Федю, и Барабыкину, и даже Лисоцкого.
Вот и все, сено-солома...
* Часть 4
Личные впечатления жизни *
Пропуск
Я потерял пропуск.
Пока еще неизвестно - совсем я его потерял или нет. Может быть, он
еще найдется. Но дело не в этом.
Дело в том, что я не успел к этому событию подготовиться, потому что
обнаружил пропажу слишком поздно. А именно - в тот момент, когда повесил
на табельную доску свой номерок и сделал шаг к двери, где стояла вахтер-
ша.
Я сунул два пальца в нагрудный карман и ощутил там непривычную пусто-
ту. Пока я осознавал, что пропуска нет, я успел сделать второй шаг. А
расстояние от доски до вахтерши у нас небольшое. Шагов пять. Останавли-
ваться никак нельзя. Потому что задние напирают. Все хотят на работу по-
пасть. Рыться в карманах тоже нельзя. Это подозрительно. Тут, даже если
найдешь пропуск, никакого доверия к нему не будет. Начнут изучать печати
и доказывать, что на фотографии не ты, а твоя тетя.
Главное в таких случаях - не теряться. Нужно проходить мимо вахтерши
не сбавляя темпа. Тогда показывать можно все что угодно: спичечный коро-
бок, вчерашний билет в кино или пять копеек.
Денег у меня не было, это я знал точно. Поэтому, делая третий шаг, я
мысль насчет пяти копеек отбросил. На четвертом шаге я понял, что пока-
зывать вообще нечего. Даже трамвайного билета не было, потому что я ехал
без билета. Дело перед получкой было.
А сзади уже шевеление недовольных. Спина, которая передо мною была,
исчезла в двери, и я оказался один на один с вахтершей.
И тут меня осенило. Ловким движеньем, глядя вахтерше прямо в глаза и
улыбаясь, я оторвал пуговицу от пальто, вытянул вперед руку с этой самой
пуговицей - и прошел мимо вахтерши с гордым видом. Как чемпион Олимпийс-
ких игр. Она только успела крикнуть вдогонку:
- Надо в раскрытом виде!
Так, с пуговицей в кулаке, я и пришел в лабораторию. Там я отдышался
и порадовался своей победе над обстоятельствами жизни. Такая радость ме-
ня распирала, что захотелось поделиться.
Пошел я к дяде Феде, стеклодуву. Он сидит перед стеклом с ужасным
своим пламенем и чего-то делает. Я ему все рассказал, а он говорит:
- Э-э! Да я свой пропуск полтора года как потерял. Смотри.
И показывает мне свою рабочую ладонь. А на ней аккуратненько так вы-
татуирован синий прямоугольник - и на нем название нашего института.
Точь-в-точь пропуск.
Теперь я ищу специалиста по татуировке.
Гвоздь
К нам в лабораторию привезли новый прибор иностранного производства.
Государство за него заплатило семь тысяч рублей золотом.
Когда его подвезли к институту, выяснилось, что в двери он не прохо-
дит. Стали его такелажники на третий этаж тянуть через окно. Тянули це-
лый день с уханьем и разными самобытными выражениями. Чуть стену не про-
ломили.
Но, в общем, справились. В самый последний момент только зацепили его
за раму и откололи деревянную полированную планочку.
- Слава Богу, - говорят, - что так обошлось! А то на прошлой неделе
грузили фрезерный станок, так он оборвался с пятого этажа, пробил ас-
фальт и провалился на станцию метро. Хорошо, никого не повредил. Решили
его не вытаскивать, а на его основе сделать производственную скульптуру.
Для красоты.
Я эту отколотую планочку нашел в траве и хотел прибить. Чтобы промыш-
ленная эстетика не страдала.
Поискал в лаборатории гвоздь и не нашел. Пошел в соседнюю. Был, гово-
рят, у нас гвоздь, но в прошлом году забили. Показали даже, куда. На
этом гвозде висят соцобязательства.
- Вот если бы тебе, к примеру, трансформатор нужен был, - говорят. -
Или электромотор. У нас их девать некуда.
Пошел я в отдел снабжения. Там встретили очень хорошо, с пониманием.
Велели писать требование. Я написал и даже чертеж гвоздя приложил с раз-
мерами. Через неделю, как и полагается, пришла бумага. Оказалось, что
лимит гвоздей на полугодие исчерпан. И вообще их на базе нет.
Обратился я к шефам. Они по телефону сказали, что у них гвоздя тоже
нет, но обещали попросить у своих шефов.
Еще через месяц получаем мы письмо из нашего подшефного колхоза. С
просьбой выслать гвоздь. Я этим письмом очень заинтересовался. Странным
мне показалось такое совпадение. Стал я выяснять, зачем им гвоздь.
Оказывается, они просили гвоздь для своей подшефной школы, которая
хотела передать его подшефному депо, откуда он должен был попасть на
подшефную фабрику. А эта фабрика и есть наш шеф.
Круг, таким образом, замкнулся.
Я совсем отчаялся и написал зарубежной фирме, которая изготовила при-
бор. Так, мол, и так. Не пришлете ли в качестве запчасти гвоздь?
Отправил я письмо, а на следующий день пришел дядя Федя паять стек-
лянные трубки. Я ему все рассказал.
- Дак ты ее приклей, куриная твоя голова! - сказал дядя Федя.
И я планочку приклеил столярным клеем.
А зимой привозят нам новый прибор и вручают письмо от фирмы. Фирма
извиняется за неполадки и, согласно гарантии, заменяет нам прибор цели-
ком.
- Я так и думал, что у них с гвоздями тоже нелады, - сказал дядя Фе-
дя.
Характкристика
Мне понадобилась характеристика.
То есть не мне. Я себя знаю довольно хорошо. Она понадобилась отделу
кадров.
- Мне нужна характеристика, - сказал я шефу. - Отдел кадров хочет
знать, что я за человек.
- Глупости! - сказал шеф. - Это никого не интересует. Главное, чтобы
все было по форме.
- А где ее взять, эту форму? - спросил я.
- Постойте, постойте! - сказал шеф. - У меня был очень неплохой обра-
зец характеристики. Я ее сам себе написал лет двадцать назад, когда в
аспирантуру поступал.
Стали мы искать. Перерыли всю лабораторию. Нашли осциллограф, списан-
ный три года назад, и чью-то диссертацию. А характеристики не нашли.
- Ну что ж, - сказал шеф. - Придется вам самому писать. Не стесняй-
тесь, пишите объективно.
Первая фраза далась мне легко. "Верлухин Петр Николаевич, 1941 года
рождения, беспартийный, русский, работает младшим научным сотрудником".
Потом я подумал и поменял местами слова "беспартийный" и "русский".
Пока все было объективно.
Помучившись немного, я написал вторую фразу: "На этом поприще он за-
рекомендовал себя добросовестным и грамотным работником". Но что-то
здесь мне не понравилось. Я зачеркнул "на этом поприще" и написал сверху
"за это время".
"За какое - это время?" - подумал я, перечитав обе фразы. Пришлось
добавить к первой: "с 1965 года".
Дальше я написал так: "Он активно выполняет все поручения, данные ему
общественностью. Является членом добровольной народной дружины и, по
совместительству, председателем комиссии общественного контроля в буфе-
те".
После короткого раздумья я убрал слова "активно", "все" и "по совмес-
тительству".
Последняя фраза, потребовавшая сильного напряжения мысли, порадовала
меня своей свежестью и лапидарностью.
Она выглядела так: "В быту устойчив".
Это было достаточно объективно.
В результате получилось следующее: "Верлухин Петр Николаевич, 1941
года рождения, русский, беспартийный, работает младшим научным сотрудни-
ком с 1965 года. За это время он зарекомендовал себя добросовестным и
грамот