- Я этим воспользуюсь, чтобы побриться. Сегодня утром я не успел.
   Они доехали в трамвае до пиацца Данте.
   -- Теперь  расстанемся, -- сказал Протос. -- Дорога еще дальняя, но так
будет лучше. Идите  за мной  в пятидесяти  шагах; и не смотрите на меня  все
время так, словно вы боитесь меня потерять; и не оборачивайтесь также, не то
за нами начнут следить. Смотрите весело.
   Он пошел вперед. Потупив глаза, за ним следовал Флериссуар. Узкая улица
круто подымалась в гору; солнце жгло; пот так и лил; толкались разгоряченные
люди, орали, размахивали руками, пели и оглушали Флериссуара. Перед заводным
органом плясали полуголые  ребятишки.  По  два сольдо билет  -- устраивалась
летучая лотерея  вокруг жирного, общипанного индюка, которого высоко вздымал
в руке какой-то скоморох; для  большей естественности, Протос, проходя мимо,
купил балет и исчез в толпе; остановленный давкой, Флериссуар подумал  было,
что и в самом деле его потерял;  затем увидел,  что тот, миновав толпу, идет
уже дальше в гору, мелкими шагами, унося подмышкой индюка.
   Наконец, дома  пошли  уже не  сплошь,  стали ниже, толпа редела. Протос
начал  замедлять  шаг.  Он  остановился  возле  цирюльни  и,  обернувшись  у
Флериссуару, мигнул ему; затем, двадцатью шагами дальше, снова остановился у
низенькой двери и позвонил.
   Витрина  цирюльника  была не особенно привлекательна;  но у аббата Каве
были,  очевидно, какие-то основания  указать именно на эту лавочку; впрочем,
Флериссуару  пришлось  бы возвращаться далеко  вспять, чтобы найти другую  и
притом  едва ли более заманчивую, чем эта. Дверь, в виду  крайней жары, была
не заперта; занавеска  из грубой кисеи задерживала мух и пропускала  воздух;
чтобы войти, надо было ее приподнять; он вошел.
   Видимо, это  был  человек  опытный,  этот  цирюльник, который,  намылив
Амедею подбородок, осторожно удалил краешком салфетки пену и обнажил красный
прыщ, указанный ему  боязливым клиентом. О истома! Жаркий полусон этой тихой
лавочки! Амедей, откинув  голову,  полулежа в кожаном  кресле, отдался неге.
Ах,  хотя  бы  на  миг  забыть!  Не  думать  о  папе, о  комарах,  о Кароле!
Вообразить, что ты в По, возле Арники; вообразить, что ты еще где-нибудь; не
знать, где ты... Он закрывал глаза, потом, приоткрывая их, видел, словно  во
сне, напротив,  на стене,  женщину  с  распущенными  волосами, выходящую  из
неаполитанского моря и выносящую  из волн,  вместе со  сладостным  ощущением
прохлады, ослепительную склянку  с  составом  для укрепления волос. Под этим
плакатом виднелись еще  склянки, выстроенные  на  мраморной  доске  рядом со
столбиком фиксатуара, пуховкой, зубоврачебными щипцами, гребенкой, ланцетом,
банкой помады, сосудом, где лениво плавало несколько пиявок, другим сосудом,
содержавшим  ленту солитера, и третьим, без  крышки, с  каким-то студенистым
веществом и  с  приклеенной  к  прозрачному  стеклу  этикеткой,  на  которой
причудливыми прописными буквами значилось:
ANTISEPTIC.
   Теперь  цирюльник,  чтобы  придать  совершенство  своей  работе,  снова
покрывал уже выбритое лицо жирной пеной и, лезвием новой бритвы, оправленной
о влажную  ладонь, наводил  лоск. Амедей забыл о том,  что его ждут; забыл о
том, что ему надо  итти;  засыпал...  В  эту  минуту громогласный сицилианец
вошел в лавочку, раздирая тишину; а цирюльник, вступив в беседу, начал брить
уже рассеянной рукой и широким взмахом лезвия -- раз! -- сковырнул прыщ.
   Амедей  вскрикнул, поднял  руку к ссадине,  на которой выступила  капля
крови.
   -- Niente! Niente!* -- сказал цирюльник,  останавливая его руку, затем,
щедро захватив из выдвижного ящика пожелтелой ваты, обмакнул ее в Antiseptic
и приложил к больному месту.
   ___________
   * Ничего! Ничего!
   ___________
   Уже не думая  о том, оборачиваются ли на него прохожие, -- куда побежал
Амедей,  спускаясь к городу? Первому  же аптекарю,  которого он находит,  он
показывает  свое   увечье.   Специалист   улыбается,   зеленоватый   старик,
нездорового вида; достает из коробки небольшой круглый пластырь, проводит по
нему широким языком и ...
   Выскочив  из  аптеки,  Флериссуар  плюнул от отвращения,  сорвал липкий
пластырь и, сжав двумя  пальцами свой прыщ, выдавил из него как можно больше
крови.  Затем, смочив носовой платок слюной, на этот  раз своей собственной,
стал  тереть.  Потом,  взглянув на  часы, ужаснулся, бросился в гору бегом и
прибежал к двери кардинала,  в  поту,  задыхаясь, испачканный  кровью,  весь
красный, с опозданием на четверть часа.
VI
   Протос вышел ему навстречу, приложив палец к губам:
   -- Мы не  одни, --  быстро  заговорил он. -- При  слугах --  величайшая
осторожность; они все  говорят по-французски; ни слова, ни жеста, по которым
они могли бы догадаться; и не вздумайте ляпнуть ему кардинала, чего доброго:
вы в гостях у Чиро Бардолотти, капеллана. Я тоже  не  "аббат Каве", а просто
"Каве". Поняли? -- И вдруг, меняя  тон, очень громко и хлопая его по  плечу:
-- А вот и он! Вот и Амедей! Ну, братец, нечего сказать, и брился же ты! Еще
немного, и,  per Bacco,  мы сели бы за стол без тебя.  Индюк  на вертеле уже
зарделся, как солнце на закате.  -- Затем, шопотом: -- Ах, если бы вы знали,
как мне тягостно притворяться! У меня душа болит... -- Затем, во весь голос:
--  Что я вижу? Тебя порезали!  У тебя идет кровь!  Дорино!  Сбегай в сарай;
принеси паутину: это лучшее средство при порезах...
   Так, балаганя, он подталкивал Флериссуара через вестибюль к внутреннему
саду с террасой, где в беседке был приготовлен завтрак.
   -- Мой милый Бардолотти,  позвольте вам представить моего кузена,  мсье
де Ла Флериссуара, того самого молодчика, о котором я вам говорил.
   -- Милости просим, дорогой гость,  сказал  Бардолотти  с приветственным
жестом, но не вставая с кресла, в котором он сидел, затем, показывая на свои
босые  ноги,  опущенные  в  лохань  с  прозрачной  водой:  --  Ножная  ванна
возбуждает аппетит и оттягивает кровь от головы.
   Это был забавный толстенький человечек,  с  гладким лицом, по  которому
нельзя было судить ни  о возрасте, ни о поле. Он был одет в альпака; ничто в
его  облике  не  изобличало  высокого  сановника;  надо  было   быть  весьма
прозорливым или же заранее предупрежденным, как  Флериссуар, чтобы различить
под его  веселой внешностью  неуловимое  кардинальское благолепие. Он сидел,
облокотясь  боком о стол,  и небрежно  обмахивался чем-то  вроде островерхой
шляпы, сделанной из газеты.
   -- Ах,  до чего  я тронут!..  Ах,  какой  прелестный  сад,  --  лепетал
Флериссуар, стесняясь говорить, стесняясь и молчать.
   -- Довольно  мокнуть! -- крикнул кардинал. -- Эй,  убрать эту посудину!
Ассунта!
   Молоденькая служанка, приветливая и дородная, прибежала, взяла лохань и
пошла опорожнять ее над клумбой; ее груди, выступив из  корсета, дрожали под
тканью блузки; она  смеялась и  мешкала  рядом  с  Протосом,  и  Флериссуара
смущала яркость ее голых рук.  Дорино принес "Фъяски"*  и  поставил на стол.
Солнце резвилось сквозь виноградную  сень, щекоча  неровным  светом блюда на
непокрытом столе.
   ___________
   * Бутыли.
   ___________
   -- Здесь --  без  церемоний,  -- сказал  Бардолотти  и надел на  голову
газету. -- Вы меня понимаете, дорогой гость?
   Повелительным голосом,  отчеканивая каждый  слог  и  ударяя кулаком  по
столу, аббат Каве подтвердил:
   -- Здесь без церемоний.
   Флериссуар многозначительно  подмигнул.  Понимает  ли  он! Еще бы,  ему
можно  и не напоминать; но он  тщетно подыскивал какую-нибудь фразу, которая
ничего бы не значила и в то же время все бы выражала.
   -- Говорите! Говорите! -- шепнул ему Протос.  --  Острите; они  отлично
понимают по-французски.
   -- Нуте-с! Садитесь! -- сказал Чиро. -- Дорогой Каве, вспорите-ка живот
этому арбузу и нарежьте нам турецких полумесяцев.  Или вы из тех, мсье де ла
Флериссуар,   кто  предпочитает  претенциозные  северные   дыни,   сахарные,
прескоты, канталупы и как их там еще, нашим сочным итальянским дыням?
   --  Ни  одна   не  сравнится  с  этой,   я  уверен;  но  разрешите  мне
воздержаться: у меня немного сосет под ложечкой, -- отвечал Амедей, которого
мутило от отвращения при воспоминании об аптекаре.
   -- Тогда хоть винных ягод! Дорино только что нарвал.
   -- Извините меня, тоже нет!
   -- Так нельзя!  Нельзя! Да  острите же!  -- шепнул  ему  на ухо Протос;
затем,  вслух: -- Всполоснем ему  ложечку  вином  и очистим ее для  индейки.
Ассунта, налей нашему любезному гостю.
   Амедею пришлось чокаться и пить сверх обычной меры. При содействии жары
и усталости  у него скоро начало мутиться в глазах. Он шутил  уже с  большей
легкостью.  Протос заставил его петь; голос  у  него был жиденький,  но  все
пришли в восторг; Ассунта захотела  его поцеловать. Меж  тем из  глубины его
терзаемой  веры  подымалась   невыразимая  тоска;   он  хохотал,   чтобы  не
расплакаться. Он поражался непринужденностью  Каве,  его  естественностью...
Кому,  кроме  Флериссуара и кардинала,  могла  бы прийти  в  голову, что  он
притворяется? Впрочем, и Бардолотти по силе притворства, по самообладанию ни
в чем не уступал аббату, смеялся, рукоплескал  и игриво  подталкивал Дорино,
пока  Каве, держа  Ассунту в объятиях, зарывался  губами в ее лицо, и  когда
Флериссуар, с разрывающимся сердцем, наклоняясь к аббату, прошептал:
   -- Как вы  должны страдать! --  тот, за  спиной у  Ассунты, взял его за
руку и молча пожал ее ему, отвратив лицо и возводя очи к небу.
   Затем, внезапно выпрямившись, Каве хлопнул в ладони:
   -- Эй, вы, оставьте нас одних! Нет, уберете потом. Ступайте. Via! Via!*
   ___________
   * Прочь! Прочь!
   ___________
   Он  пошел  удостовериться,  что  Дорино  и  Ассунта не подслушивают,  и
вернулся  серьезным и озабоченным, а кардинал,  проведя рукой по лицу, сразу
согнал с него напускное мирское веселье.
   -- Вы видите, мсье де ла  Флериссуар,  сын мой,  вы видите,  до чего мы
доведены! О, эта комедия! Эта позорная комедия!
   -- Она нам делает ненавистной, -- подхватил Протос, -- самую безгрешную
радость, самое чистое веселье.
   --  Господь вам воздаст,  бедный,  дорогой  аббат  Каве,  --  продолжал
кардинал, обращаясь к Протосу. -- Господь вас вознаградит за то, что вы  мне
помогаете испить эту  чашу,  -- я, в виде, символа,  он  залпом осушил  свой
наполовину  полный  стакан,  причем на  лице  его  изобразилось  мучительное
отвращение.
   -- Как! -- воскликнул Флериссуар, наклоняясь вперед: -- неужели даже  в
этом убежище и в этой чужой одежде ваше преосвященство должны...
   -- Сын мой, не называйте меня так.
   -- Простите, между нами...
   -- Даже когда я один, я и то дрожу.
   -- Разве вы не можете сами выбирать себе слуг?
   -- Их для меня выбирают; и эти двое, которых видели...
   -- Ах, если бы я ему рассказал, -- перебил Протос, --  куда  они сейчас
же пойдут донести о каждом нашем слове!
   -- Неужели же архиепископ...
   --  Тш!  Забудьте эти громкие  слова! Вы  нас  приведете  на  виселицу.
Помните, что вы беседуете с капелланом Чиро Бардолотти.
   -- Я в их руках, -- простонал Чиро.
   И  Протос,  наклонясь  над  столом,  о  который   он  облокачивался,  и
оборачиваясь в сторону Чиро:
   -- А если  я ему расскажу, что  вас ни  на час не оставляют  одного, ни
днем, ни ночью!
   -- Да, в какой бы одежде я ни был, -- продолжал поддельный кардинал, --
я никогда не могу быть уверен: что за мной не идет по пятам тайная полиция.
   -- Как? В этом доме известно, кто вы такой?
   -- Вы меня  не  понимаете,  -- сказал Протос. --  Видит бог, вы один из
немногих,  кто  может  похвастаться,  что усматривает какое  бы  то  ни было
сходство между кардиналом  Сан-Феличе  и скромным Бардолотти. Но поймите вот
что: у них разные враги! И в то время как кардиналу, в архиепископском доме,
приходится   защищаться  против  франк-масонов,  за   капелланом  Бардолотти
следят...
   -- Иезуиты! -- исступленно выкликнул капеллан.
   -- Я ему еще об этом еще не говорил, -- добавил Протос.
   --  О, если еще и иезуиты против  нас! -- воскликнул Флериссуар. -- Кто
бы мог подумать? Иезуиты! Вы уверены в этом?
   -- Вы пораздумайте, и увидите, что это вполне естественно. Поймите, что
эта   новая   политика   святейшего   престола,   такая  уступчивая,   такая
примирительная, не может им не нравиться, и последние  энциклики им на-руку.
Им,  может  быть,  и  неизвестно,  что  папа,  который  их  обнародовал,  не
настоящий; но они были бы в отчаянии, если бы его заменили другим.
   -- Если  я вас правильно  понимаю, -- заметил Флериссуар,  -- иезуиты в
этом деле являются союзниками франк-масонов?
   -- Откуда вы это взяли?
   -- Но то, что мне сейчас сообщил мсье Бардолотти...
   -- Не приписывайте ему нелепостей.
   -- Извините меня; я плохо разбираюсь в политике.
   --  Поэтому   довольствуйтесь  тем,   что   вам   сказано:  налицо  две
могущественных партии -- Ложа и Братство Иисусово; и так как мы, посвященные
в тайну, не можем, не разоблачая ее, обратиться за поддержкой ни к тем, ни к
другим, то все они против нас.
   -- А? Что вы об этом думаете? -- спросил кардинал.
   Флериссуар  ничего   уже   не  думал;  он  чувствовал  себя  совершенно
подавленным.
   -- Все против тебя! --  воскликнул Протос. -- Так всегда бывает,  когда
обладаешь истиной.
   -- Ах, какой  я был счастливый, когда  я ничего  не  знал! -- простонал
Флериссуар. -- Увы! теперь я уже никогда не смогу не знать!...
   -- Он вам  еще не все сказал, -- продолжал Протос, дотрагиваясь до  его
плеча. --  Приготовьтесь к самому ужасному... -- Затем, наклонившись к нему,
начал шопотом: -- несмотря на все предосторожности, о  тайне проведали; есть
проходимцы, которые  ею пользуются,  путешествуют в набожных местностях,  из
дома  в  дом и, прикрываясь именем крестового похода, собирают в свою пользу
деньги, предназначенные нам.
   -- Но ведь это же ужасно!
   --  Прибавьте к этому, --  сказал Бардолотти, -- что таким образом  они
дискредитируют нас и вынуждают нас еще больше хитрить и остерегаться.
   -- Вот, прочтите-ка! -- сказал Протос, протягивая Флериссуару номер "La
Croix".  --  Это  третьегодняшняя газета. Вот  вам простая заметка,  которая
достаточно красноречива!
   "Мы всячески предостерегаем верующих,  -- прочел Флериссуар,  -- против
проделок  самозванных  священников  и  в особенности  некоего  лже-каноника,
который  выдает себя за  исполнителя тайной  миссии и, злоупотребляя людской
доверчивостью, вымогает деньги  в пользу предприятия,  именуемого "Крестовый
поход  во  имя  освобождения  папы".  Одно  название  этой  затеи достаточно
свидетельствует об ее бессмысленности".
   Флериссуар чувствовал , что под ним колеблется и расступается земля.
   --  Но кому  же  верить?  А  что, если я  вам скажу, господа, что, быть
может, именно  благодаря этому жулику, -- я хочу сказать: этому лжеканонику,
-- я сейчас с вами и сижу!
   Аббат Каве сосредоточенно взглянул на кардинала, затем, стукнув кулаком
по столу:
   -- А ведь знаете, я так и думал! -- воскликнул он.
   -- И  я теперь склонен опасаться, --  продолжал  Флериссуар, --  что та
особа,  через  которую  я  узнал  об  этом  деле,  сама  была  жертвой этого
разбойника.
   -- Я бы этому не удивился, -- заметил Протос.
   --  Вы  сами теперь видите,  --  сказал Бардолотти, --  легко  ли  наше
положение,  когда, с одной  стороны, эти  проходимцы  присваивают  себе нашу
роль,  а  с другой  стороны,  полиция, желая их изловить, всегда  может  нас
принять за них.
   -- Другими словами, -- простонал  Флериссуар, -- не знаешь, как быть; я
вижу кругом одни только опасности.
   -- Станете ли вы после этого удивляться, -- сказал Бардолотти, -- нашей
преувеличенной осторожности?
   -- И поймете ли  вы, --  добавил Протос,  что  иной  раз мы идем на то,
чтобы надеть на себя личину  греха  и изображать потворство самым  греховным
удовольствиям!
   --  Увы!  --  лепетал  Флериссуар:  --  вы-то  хоть,  по  крайней мере,
ограничиваетесь  личиной  и   притворяетесь  грешными,  чтобы   скрыть  свою
добродетель. А я...
   И  так как  винные  пары смешивались у  него с туманом печали, а пьяная
отрыжка --  со всхлипываниями, то, склонившись в  сторону Протоса, он сперва
изрыгнул завтрак, а затем сумбурно поведал о своем вечере с  Каролой и конце
своего  девства.  Бардолотти  и  аббат  Каве  насилу удерживались, чтобы  не
прыснуть со смеху.
   -- Ну, и  что же,  сын мой, вы принесли  покаяние? -- участливо спросил
кардинал.
   -- На следующее же утро.
   -- Священник дал вам отпущение?
   -- Слишком  легко  даже.  Это-то  меня  и  мучит...  Но мог  ли  я  ему
сознаться, что перед ним не просто паломник;  открыть  ему, что привело меня
сюда?..  Нет,  нет!  Теперь  конец!  Это  высокое  посланничество  требовало
непорочного избранника. Я был  как бы создан для  него. Теперь  --  конец! Я
пал!
   Он сотрясался от рыданий и, колотя себя в грудь, повторял:
   -- Я  больше  не достоин! Я больше не достоин!..  --  и затем продолжал
нараспев: -- О вы, которые мне внимаете и видите мое  отчаяние, судите меня,
приговорите меня, накажите  меня! .. Скажите мне, какое необычайное покаяние
очистит меня от этого необычайного преступления? Какая кара?
   Протос  и Бардолотти переглядывались. Наконец кардинал встал с места  и
похлопал Амедея по плечу:
   -- Полно,  полно, сын мой! Не надо же все-таки  так  расстраиваться. Ну
да,  вы согрешили. Но,  чорт  возьми, вы нам нужны по-прежнему... Вы  совсем
перепачкались; нате,  возьмите салфетку;  оботритесь!.. Но  я  понимаю  вашу
скорбь, и, раз вы к нам обращаетесь, мы вам поможем искупить свою вину... Вы
не так делаете. дайте, я вам помогу...
   -- Ах,  не  трудитесь!  Спасибо,  спасибо,  --  говорил  Флериссуар;  а
Бардолотти, чистя его, продолжал:
   --  Я понимаю ваши сомнения; и,  уважая  их,  я вам предложу для начала
небольшую, скромную работу, которая даст вам случай подняться и докажет вашу
преданность.
   -- Я только этого и жду.
   -- Скажите, дорогой аббат Каве, у вас с собой этот чек?
   Из внутреннего кармана своего плаща Протос достал бумажку.
   -- Так  как мы окружены врагами, -- продолжал кардинал, -- нам иной раз
бывает  трудно  получать те  как  бы пожертвования, которые нам  по  тайному
побуждению посылают добрые люди. За нами следят и франк-масоны, и иезуиты, и
полиция,  и разбойники, и  поэтому  неудобно,  чтобы мы являлись с чеками  и
переводами на почту или в банк, где нас могут узнать. Проходимцы, о  которых
вам  рассказывал  сегодня аббат  Каве,  до  такой  степени  дискредитировали
всякого рода споры! (Протос  между тем  нетерпеливо  постукивал пальцами  по
столу.) Словом, вот небольшой чек на шесть тысяч  франков, по которому я вас
прошу, сын мой, получить  для нас деньги;  он выдан на Коммерческий кредит в
Риме герцогиней Понте-Кавалло; хоть он и предназначен для  архиепископа, для
получателя  ради осторожности не проставлено, так что по нему может получить
любой предъявитель; вы смело можете поставить на нем ваше имя, оно ни в  ком
не возбудит сомнений. Смотрите, чтобы его у вас не украли, а также и ... Что
вы, дорогой аббат Каве? Вы словно чем-то взволнованы?
   -- Продолжайте.
   -- А также  и деньги, которые вы  мне  привезете через... позвольте: вы
возвращаетесь  в Рим  сегодня к ночи;  завтра вы  можете выехать  со скорым,
который идет в шесть часов  вечера; в десять часов вы будете в  Неаполе, а я
выйду вас  встретить на  перрон.  Затем  мы подумаем о том, чтобы занять вас
чем-нибудь более высоким... Нет, сын мой, не целуйте мне руку, вы же видите,
на ней нет перстня.
   Он коснулся лба  полупростершегося перед  ним  Амедея,  которого Протос
вслед затем взял под локоть и слегка потряс:
   --  Ну-ка,  выпейте  глоток  на  дорогу.  Я очень  жалею,  что  не могу
проводить вас до  Рима;  они и лучше, чтобы  нас не видели вместе. Прощайте.
Поцелуемся, дорогой Флериссуар. Храни вас господь! И благодарение ему за то,
что он