Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
", - сказал он, когда вернулся как-то
вечером из театра и пил холодный грог, прислонившись спиной к стене,
чтобы не могло ему почудиться, будто кто-то стоит у него за спиной. "Ни-
чего не понимаю", - сказал он, и как раз в эту секунду его взгляд упал
на маленький стенной шкаф, который всегда был заперт, и дрожь пробежала
по всему его телу с головы до пят. "Это странное чувство я испытывал
раньше, - сказал он, - я невольно думаю о том, что с этим шкафом связано
что-то неладное". Он сделал над собой усилие, собрался с духом, сбил за-
мок двумя ударами кочерги, открыл дверцу и... да, сомнений быть не мог-
ло: в углу, выпрямившись во весь рост, стоял прежний жилец, крепко сжи-
мая в руке маленькую бутылочку, а лицо его... ну, ладно!..
Закончив рассказ, маленький старик с мрачной торжествующей улыбкой
обвел глазами внимательные лица своей изумленной аудитории.
- Какие странные вещи вы рассказываете, сэр, - заметил мистер Пиквик,
пристально разглядывая сквозь очки физиономию старика.
- Странные! - повторил маленький старик. - Нисколько! Вам они кажутся
странными, потому что вы ничего об этом не знаете. Они забавны, но зау-
рядны.
- Забавны! - невольно воскликнул мистер Пиквик.
- Да, забавны, не правда ли? - с дьявольской усмешкой отозвался ма-
ленький старик, а затем, не дожидаясь ответа, продолжал:
- Я знал другого человека... Позвольте... сорок лет прошло с тех
пор... он нанял старую, сырую, скверную квартиру в одном из самых ста-
ринных Иннол, которая много лет пустовала и стояла запертой. Пожилые
женщины рассказывали множество историй об этой квартире, и ее, конечно,
не назовешь веселой, но он был беден, а комнаты дешевы, и для него это
было бы достаточным основанием, будь они в десять раз хуже. Ему пришлось
купить кое-какую ветхую мебель, находившуюся в квартире, и между прочим
огромный, громоздкий деревянный шкаф для бумаг с большими стеклянными
дверцами, занавешенными изнутри. Совершенно бесполезная для него вещь,
ибо у него не было никаких бумаг, а что касается одежды, он носил ее всю
на себе, и больше никаких забот она не требовала. Итак, он перевез всю
свою мебель - не набралось полной подводы - и расставил ее так, чтобы
казалось, будто здесь не четыре стула, а дюжина. Вечером он сидел у ка-
мина и осушал первый стакан виски из тех двух галленов, которые взял в
кредит, и размышлял о том, будет ли когда-нибудь все это оплачено, и ес-
ли будет, то через сколько лет, как вдруг глаза его остановились на
стеклянных дверцах деревянного шкафа. "Эх, - сказал он, - не будь я вы-
нужден купить эту безобразную штуку, по расценке старого маклера, я мог
бы приобрести чтонибудь получше за те же деньги. Я вот что тебе скажу,
старина, - продолжал он громко, обращаясь к шкафу, ибо больше ему не к
кому было обратиться, - если бы стоило труда разбить твой старый остов,
я бы в один момент бросил тебя в камин! Едва произнес он эти слова, как
из шкафа вырвался, казалось, какой-то звук, напоминающий слабый стон.
Сначала он испугался, но решив после недолгих размышлений, что... должно
быть, это застонал какой-нибудь молодой человек в соседней комнате, ко-
торый обедал не дома, он положил ноги на каминную решетку и поднял ко-
чергу, чтобы размешать угли. В эту секунду звук повторился, и за стек-
лянной дверцей, медленно приоткрывавшейся, предстал бледный, истощенный
человек в запачканном и поношенном костюме, стоявший выпрямившись в шка-
фу. Человек был высокий и худой, на лице его отражались озабоченность и
тревога; в оттенке кожи и во всей изможденной и странной фигуре было
что-то такое, чего никогда не бывает у обитателей этого мира. "Кто вы
такой? - спросил новый жилец, сильно побледнев, но тем не менее взвеши-
вая в руке кочергу и целясь прямо в лицо джентльмену. - Кто вы такой?" -
"Не бросайте в меня этой кочерги, - отозвался тот. - Если вы ее швырне-
те, даже прицелившись метко, она свободно пройдет сквозь меня, и вся си-
ла удара обрушится на дерево за мною. Я - дух". - "А скажите, пожалуйс-
та, что вам здесь нужно?" - пролепетал жилец. "В этой комнате, - отвеча-
ло привидение, - свершилась моя земная гибель, здесь я и мои дети - мы
нищенствовали. В этом шкафу хранились скопившиеся в течение многих лет
бумаги по одному длинному-длинному судебному процессу. В этой комнате,
когда я умер от горя и отчаяния, два коварных хищника поделили бо-
гатства, за которые я боролся на протяжении всей своей жалкой жизни, и
ни одного фартинга не досталось моему несчастному потомству. Я их запу-
гал и прогнал отсюда и с тех пор скитался по ночам - только по ночам я
могу возвращаться на землю - в тех местах, где так долго бедствовал. Это
помещение мое, - оставьте его мне". - "Если вы так твердо решили явиться
сюда, - сказал жилец, который успел прийти в себя во время этой невесе-
лой речи призрака, - я с величайшим удовольствием откажусь от своих
прав, но, с вашего разрешения, мне бы хотелось задать вам один вопрос".
- "Задавайте", - сурово отозвалось привидение. "Видите ли, - сказал жи-
лец, - я не отношу этого замечания к вам лично, так как оно в равной ме-
ре относится к большинству привидений, о которых я когда-либо слышал, но
я считаю нелепым, что теперь, когда у вас есть возможность посещать чу-
деснейшие уголки земного шара - ибо, я полагаю, пространство для вас
ничто, - вы неизменно возвращаетесь как раз в те самые места, где были
особенно несчастливы". - "Ей-богу, это совершенно верно, я никогда об
этом не думал", - сказал призрак. "Видите ли, сэр, - продолжал жилец, -
это очень неудобная комната. Судя по внешнему виду этого шкафа, я скло-
нен предположить, что в нем водятся клопы, и, право же, я думаю, что вы
могли бы найти гораздо более комфортабельное помещение, не говоря уже о
лондонском климате, который чрезвычайно неприятен". - "Вы совершенно
правы, сэр, - вежливо сказал призрак, - раньше мне это никогда не прихо-
дило в голову, я немедленно испробую перемену климата". И действительно,
он начал испаряться в то время, как говорил; ноги его совсем уже исчез-
ли. "И если, сэр, - крикнул ему вдогонку жилец, - вы будете так добры и
намекнете другим леди и джентльменам, которые в настоящее время обитают
в старых пустых домах, что они могли бы устроиться гораздо удобнее в ка-
комнибудь другом месте, вы окажете великое благодеяние обществу". - "Я
это сделаю, - ответил призрак, - должно быть, мы в самом деле тупы,
очень тупы. Не понимаю, как мы могли быть такими дураками". С этими сло-
вами Призрак исчез. И вот что замечательно, - добавил старик, зорким
взглядом окинув сидевших за столом, - с тех пор он ни разу не возвращал-
ся.
- Неплохо, если это правда, - сказал человек с мозаичными запонками,
закуривая новую сигару.
- Если! - с чрезвычайным презрением воскликнул старик. - Пожалуй, -
добавил он, обращаясь к Лаутену, - он скажет, что и мой рассказ о стран-
ном клиенте, который был у нас, когда я служил у поверенного, тоже вы-
думки... Я бы не удивился.
- Об этом я ничего не рискну сказать, потому что никогда не слышал
этого рассказа, - заметил владелец мозаичных украшении.
- Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали эту историю, сэр, - сказал
мистер Пиквик.
- Ах, расскажите! - подхватил Лаутен. - Никто ее не слышал, кроме ме-
ня, а я ее почти забыл.
Старик окинул взглядом слушателей и усмехнулся еще страшнее, чем
раньше, как бы торжествуя при виде того внимания, какое отразилось на
всех лицах. Затем, потирая рукой подбородок и созерцая потолок словно
для того, чтобы освежить воспоминания, он начал следующий рассказ:
"РАССКАЗ СТАРИКА О СТРАННОМ КЛИЕНТЕ
- Для вас не имеет значения, - начал старик, - где и когда я узнал
эту краткую историю. Если бы я стал излагать ее в том порядке, в каком
она до меня дошла, я должен был бы начать с середины и, рассказав до
конца, вернуться к началу. Достаточно сказать, что кое-какие события
произошли на моих глазах. Что же касается остальных, то мне известно,
что они действительно случились и еще живы многие, кто помнит их слишком
хорошо.
На Хай-стрит в Боро, близ церкви Сент Джорджа, и по той же стороне,
находится, как почти всем известно, самая маленькая из наших долговых
тюрем - Маршелси.
Хотя в наше время она резко отличается от той клоаки, какою некогда
была, но и в усовершенствованном виде она представляет мало соблазна для
людей расточительных и мало утешения для непредусмотрительных. Осужден-
ный преступник пользуется в Нюгете, таким же хорошим двором для прогулок
на свежем воздухе, как и несостоятельный должник в тюрьме Маршелси [9].
Моя ли это фантазия, пли я не могу отделить это место от старых вос-
поминаний, с ним связанных, но эту часть Лондона я не выношу. Улица ши-
рокая, магазины просторные, грохот проезжающих экипажей, шаги людей,
движущихся непрерывным потоком, - все звуки оживленного уличного движе-
ния слышны здесь с утра до полуночи. Но прилегающие улицы грязны и узки;
бедность и разврат гноятся в густо населенных переулках; нужда и нес-
частье загнаны в тесную тюрьму; кажется, по крайней мере мне, будто об-
лако печали и уныния нависло над Этим местом и оно стало каким-то нездо-
ровым и убогим. Многие из тех, чьи глаза давно уже сомкнулись в могиле,
взирали на эту картину довольно легкомысленно, когда в первый раз входи-
ли в ворота старой тюрьмы Маршелси, ибо отчаяние редко сопутствует пер-
вому жестокому удару судьбы. Человек питает доверие к друзьям, еще не
испытанным, он помнит многочисленные предложения услуг, столь щедро рас-
сыпавшиеся его веселыми приятелями, когда он в этих услугах не нуждался,
у него есть надежда, вызванная счастливым неведением, и как бы ни сог-
нулся он от первого удара, она вспыхивает в его груди и расцветает на
короткое время, пока не увянет под тяжестью разочарования и пренебреже-
ния. Как скоро начинали эти самые глаза, глубоко ушедшие в орбиты, осве-
щать лица, изможденные от голода и пожелтевшие от тюремного заключения,
в те дни, когда должники гнили в тюрьме, не надеясь на освобождение и не
чая свободы Жестокость неприкрашенная больше не существует, но ее оста-
лось достаточно, чтобы порождать события, от которых сердце обливается
кровью.
Двадцать лет назад этот тротуар топтали женщина и ребенок, которые
день за днем, неизменно, как наступление утра, появлялись у ворот
тюрьмы; часто после ночи, проведенной в тревожном унынии и беспокойном
раздумье, приходили они на целый час раньше положенного времени, и тогда
молодая мать, покорно уходя, вела ребенка к старому мосту и, взяв его на
руки, чтобы показать сверкающую воду, окрашенную светом утреннего солнца
и оживленную теми суетливыми приготовлениями к работе, какие начинались
на реке в этот ранний час, старалась занять его мысли находившимися пе-
ред ним предметами. Но скоро она опускала его на землю и, закрыв лицо
платком, давала волю слезам, которые слепили ей глаза; ни любопытства,
ни радости не отражалось на худом и болезненном личике ребенка. Его вос-
поминания были довольно скудны и однообразны, все они связаны были с
бедностью и горем его родителей. Часами просиживал он у матери на коле-
нях и с детским участием следил, как слезы катятся по ее лицу, а потом
забивался тихо в какой-нибудь темный угол, сам плакал и засыпал в сле-
зах. Суровая реальность жизни со многими ее наихудшими лишениями - голо-
дом и жаждой, холодом и нуждой - открылась ему на заре его жизни, когда
разум его только пробудился; и хотя на вид он оставался ребенком, но он
не знал детской беспечности, веселого смеха, и глаза его были тусклы.
Отец и мать смотрели на него и друг на друга, не смея выразить слова-
ми мучительной мысли. Здоровый, сильный человек, который мог вынести
чуть ли не любые тяготы, связанные с физическим трудом, хирел в заключе-
нии в нездоровой атмосфере тюрьмы, переполненной людьми. Слабая и хруп-
кая женщина чахла под двойным бременем телесных и душевных страданий.
Юное сердце ребенка надрывалось.
Пришла зима, и с нею - неделя холодных проливных дождей. Бедная жен-
щина переселилась в жалкую комнату неподалеку от места заключения мужа,
и хотя к этой перемене привела нищета, женщина была теперь счастлива,
потому что находилась ближе к нему. В течение двух месяцев она и ее ма-
ленький спутник являлись, по обыкновению, к открытию ворот. Однажды она
не пришла - в первый раз. Настал следующий день, и она пришла одна. Ре-
бенок умер.
Мало знают те, кто хладнокровно говорит о тяжелых утратах бедняка как
о счастливом освобождении от мук для умершего и благодетельном избавле-
нии от расходов для оставшихся в живых, - повторяю, мало знают они о
том, сколь мучительны такие утраты. Безмолвный взгляд, говорящий о любви
и заботе, когда все остальные холодно отворачиваются, сознание, что мы
владеем сочувствием и любовью одного существа, когда все остальные нас
покинули, являются стержнем, опорой, утешением в глубочайшей скорби, ко-
торых не оплатят никакие сокровища и не подарит никакая власть. Ребенок
просиживал часами у ног родителей, обратив к ним худое, бледное личико и
терпеливо сложив маленькие ручки. Они видели, как он таял с каждым днем,
и хотя его недолгая жизнь была жизнью безрадостной и теперь он обрел тот
мир и покой, которых он, ребенок, никогда не ведал на земле, - они были
его родителями, и его смерть глубоко ранила их души.
Тем, кто видел изменившееся лицо матери, было ясно, что смерть скоро
должна положить конец ее скорби и испытаниям. Тюремные товарищи мужа не
пожелали докучать ему в его страданиях и горе и предоставили ему одному
маленькую камеру, которую он раньше занимал вместе с двумя заключенными.
Женщина поселилась здесь с ним и, влача жизнь без боли, но и без надеж-
ды, медленно угасала.
Однажды вечером она потеряла сознание в объятиях мужа, а он перенес
ее к открытому окну, чтобы воздух ее оживил, и тогда лунный свет, падав-
ший прямо ей в лицо, открыл ему происшедшую в ней перемену, и, словно
беспомощный ребенок, он зашатался под тяжестью своей ноши.
- Помоги мне сесть, Джордж, - слабым голосом сказала она.
Он повиновался, сел рядом с нею, закрыл лицо руками и заплакал.
- Очень тяжело покидать тебя, Джордж, - сказала она, - но такова воля
божия, и ты должен это вынести ради меня. О, как я ему благодарна за то,
что он взял нашего мальчика! Он счастлив, теперь он на небе. Что делал
бы он здесь без матери!
- Ты не умрешь, Мэри, не умрешь! - вскакивая с места, воскликнул муж.
Он быстро зашагал по комнате, колотя кулаками по голове, потом снова
сел рядом с ней и, поддерживая ее в своих объятиях, добавил более спо-
койно:
- Ободрись, моя дорогая. Прошу, умоляю тебя. Ты еще вернешься к жиз-
ни.
- Никогда, Джордж, никогда, - сказала умирающая. - Пусть только меня
положат рядом с моим бедным мальчиком, но обещай мне, что, если ты ког-
да-нибудь покинешь это ужасное место и разбогатеешь, ты перенесешь нас
далеко-далеко, очень далеко отсюда, на какое-нибудь тихое деревенское
кладбище, где мы можем покоиться в мире. Дорогой Джордж, обещай мне это!
- Обещаю, обещаю! - сказал муж, в отчаянии бросаясь перед ней на ко-
лени. - Скажи мне, Мэри, еще хоть слово. Один взгляд, один только
взгляд!
Он умолк, ибо рука, обвивавшая его шею, отяжелела. Глубокий вздох
вырвался из обессиленного тела, губы Зашевелились, и лицо озарилось
улыбкой; но губы были бледны, и улыбка застыла, напряженная и страшная.
Он остался один на свете.
Ночью, в молчании и уединении своей жалкой камеры, несчастный муж
опустился на колени перед телом жены и призвал бога в свидетели страшной
клятвы: начиная с этого часа он посвящал себя мщению за ее смерть и
смерть своего ребенка, начиная с этого часа и до последнего мгновения
жизни все силы его будут направлены к достижению этой единственной цели,
его мщение будет длительным и ужасным, его ненависть будет вечной и неу-
гасимой и будет гнаться за своей жертвой по всей земле. Глубокое отчая-
ние и страсть, вряд ли человеческая, произвели такие ужасные изменения в
его лине и фигуре, что его товарищи по несчастью в страхе отпрянули от
него, когда он проходил мимо. Глаза его налились кровью, лицо было мерт-
венно бледно, спина сгорблена, словно от старости. В жестокой душевной
муке он чуть не насквозь прокусил нижнюю губу, и кровь, хлынувшая из ра-
ны, стекла по подбородку и запятнала рубашку и шейный платок. Ни одной
слезы, ни одной жалобы он не проронил; но блуждающий взгляд и суетливая
торопливость, с какою он шагал взад и вперед по двору, указывали на жар,
его сжигавший.
Тело его жены было приказано унести немедленно из тюрьмы. Он принял
это известие с полным спокойствием и признал ею целесообразность. Почти
все обитатели тюрьмы собрались, чтобы присутствовать при выносе; они
расступились, когда появился вдовец; он поспешно прошел вперед и остано-
вился, один, на маленькой огороженной площадке у ворот, откуда отступила
толпа, руководимая инстинктивным чувством деликатности. Дешевый гроб
медленно пронесли на плечах. Толпой владело мертвое молчание, нарушаемое
только сетованиями женщин и шарканьем о каменную мостовую ног носильщи-
ков. Они достигли того места, где стоял осиротелый муж, и остановились.
Он положил руку на гроб, машинально поправил пелену, покрывавшую его, и
дал знак идти дальше. Тюремные сторожа сняли шапки, когда гроб поравнял-
ся с ними, и через секунду тяжелые ворота закрылись за ним. Муж рассеян-
но взглянул на толпу и рухнул на землю. Хотя на протяжении многих после-
дующих недель он днем и ночью бился в жесточайшей горячке и в бреду, но
сознание понесенной утраты и воспоминание о данной клятве не покидали
его ни на миг. Картины мелькали перед его глазами, одно место сменялось
другим, и события следовали за событиями со всей быстротою горячечного
бреда; но все они были так или иначе связаны с его единой великой целью.
Он плыл по беспредельному морю; над ним кроваво-красное небо; сердитые
волны, вздымаясь и бешенстве, вскипают и надвигаются с обеих сторон.
Впереди второе судно, с трудом идет оно в ревущем шторме, его рваные па-
руса развеваются, как ленты, на мачтах, а на палубе теснятся люди, при-
вязанные к поручням, через которые перекатываются каждое мгновенье ги-
гантские волны, унося обреченных в пенящееся море. Заднее судно несется
среди ревущих валов, с быстротой и силой, которым ничто не может проти-
востоять, и, врезавшись в корму переднего судна, разбивает его своим ки-
лем. Из чудовищной воронки, образовавшейся на месте Затонувшего судна,
вырывается вопль, такой громкий и пронзительный, - предсмертные крики
тонущих, слившиеся в неистовый вой, - что заглушает боевой клич стихии и
прокатывается долгим эхом, которое, казалось, прорезает воздух, небо и
океан. Но что это там - эта старая, седая голова, которая показалась над
водой, и, бросая отчаянные взгляды и взывая о помощи, борется с волнами?
Один взгляд - и он прыгает за борт судна и, сильными взмахами рук рассе-
кая воду, плывет к ней. Он приближается к ней, настигает ее. Это - лицо
того человека. Старик заметил его приближение и тщетно пытается от него
ускользнуть. Но он крепко схватывает его и влечет ко дну. Вниз, вниз
вместе с ним, на глубину трехсот футов; "борьба все слабее, слабее и,
наконец, прекращается. Старик мертв - он убил его и сдержал свою клятву.
Босой и одинокий, идет он по раскаленным пескам необъятной пустыни.
Песок душит его и слепит глаза, мелкие песчинки проникают в поры кожи и
доводят почти до безумия. Гигантские массы песка, гонимые ветром и наск-
возь пронизанные лучами палящего солнца, вздымаются вдали, подобно ог-
ненным колоннам. Кос