мнения  Ксении,  но  она  лишь  улыбалась,
пожимая плечами. Мысли об оставленной в Питере жизни также не беспокоили ее,
они ушли  сразу, как только она вышла  из  здания аэропорта и вдохнула сухой
горячий воздух.
     Однажды ее  соседка  по столику, немолодая англичанка, спросила Ксению,
не  хочет   ли  она   взять  вместе  напрокат   машину,  чтобы  поездить  по
окрестностям. Ксения  с радостью согласилась, и вскоре они  уже  колесили по
старинным  городам  с  огромными  соборами,  узкими улочками,  свисающими  с
балконов домов цветами,  мутными реками с плавающими  в них большими рыбами.
Они мало  говорили, Ксения знала только, что  англичанка -  учительница,  но
Ксении нравилась ее восторженная улыбка, и то, как однажды, остановившись на
площадке  в  горах,  с которой  открывался  захватывающий  дух вид  на море,
англичанка  воскликнула  от полноты чувств,  что  в мире нет  ни начала,  ни
конца, а лишь одна постоянная страсть к жизни.
     Англичанка уехала первой, и Ксения еще  несколько дней купалась в  море
одна, но в последний день, когда она стояла на набережной  у парапета, глядя
на  блестящие  под  луной волны, к  ней подошел пожилой  господин, церемонно
представился, сказал, что он американец, удивился, что она русская, и к тому
же  из  Петербурга, сказал, что  собирается  посетить  ее  город  зимою.  Он
пригласил  ее  посидеть  где-нибудь поблизости и  выпить  "Сангрии",  и  она
согласилась,  пошла  с  ним  по   вечерней   набережной  в  своей  очередной
унаследованной от сына футболке,  уселась  за столик. Американец рассказывал
ей,  что  его  дети выросли, а  он  овдовел,  жизнь  его  комфортабельна, но
одинока,  что у него дом  с видом на  одно из  Великих  американских озер, и
винодельческий бизнес, и Ксения  с любопытством расспрашивала его о семье, о
виноделии,  о  налогах,  о сбыте,  и вдруг почувствовала, что  мысли  о доме
возвращаются  к ней,  поняла, как  соскучилась  по  сыну,  маме,  внуку,  по
покинутой фирме, забеспокоилась, что и как там у них у всех, и, поблагодарив
американца и распрощавшись с ним, заторопилась в гостиницу паковать чемодан.
     Вернувшись домой, она нашла все в том же упадке - с работой у сына было
по-прежнему никак, он потихоньку впадал в депрессию,  мама доложила,  что  у
внука так и не  прекратился кашель, дела  в  фирме  были совсем  плохи, двое
юристов поговаривали об  увольнении. Радостное возбуждение, в котором Ксения
пребывала  в Испании, оставило ее еще в самолете, но проблемы, к которым она
вернулась, больше не  приводили ее в отчаяние. Стараясь их охватить,  она не
морщилась  болезненно, как раньше, наоборот,  ей  хотелось  поскорее  за них
взяться, в голове  у нее одна  за другой уже выстраивались схемы их решения.
Первым  делом она решительно  отвела  внука к знакомому врачу, заказала  все
выписанные ему лекарства и велела маме контролировать  их прием, не очень-то
полагаясь  на  невестку.  Потом  она  собрала  на  работе  своих  юристов  и
предложила  каждому высказывать  идеи  по  выводу фирмы из тупика,  и  после
долгих споров они решили создать при фирме нотариальную контору и попытаться
работать с  агентствами  недвижимости по юридическому сопровождению  сделок.
Дома она долго говорила с сыном, что еще совершенно неизвестно, получится ли
что-нибудь  путное  из  этих начинаний, но - что же делать, надо  пробовать,
другого выхода нет,  а уныние - тяжкий грех, и нельзя  ему  предаваться. Она
говорила,  что  как бы ни сложились дальше  дела, они, слава богу, заплатили
уже за последний семестр его  обучения, и  через полгода он станет юристом в
области международного права, и можно, конечно, сидеть и ждать протекции для
устройства по  специальности,  а  можно просто взять  да и  заняться  чем-то
другим,  хоть  и пойти  к ней  в  фирму  и начать с нуля интересное для него
направление, даже и  без гарантии на успех.  И в таком  же боевом настроении
она встретила Николая, и ей бросилось  в глаза, как  осунулся Николай, но на
ее вопрос  о здоровье, он  ответил,  что все в порядке, просто  замотался на
работе, и Ксения принялась взахлеб рассказывать ему  о поездке и  о том, что
она больше, кажется, ничего  не  боится  и  готова  свернуть  горы.  Слушая,
Николай  смотрел на  нее без  обычной насмешки, а  скорее грустно, и  Ксению
что-то кольнуло, она почувствовала, что надо расспросить его подробнее о его
делах, но  ей  так  хотелось  рассказать  ему и о своих идеях,  и когда она,
наконец, задала ему вопросы,  Николай как всегда, усмехнулся, похлопал ее по
плечу и сказал, что ему пора.  Поднимаясь по лестнице, она подумала еще, что
надо  позвонить  Николаю и поговорить толком, но дома  мама и сын,  которым,
кажется, передалось ее деятельное  настроение, вылили на нее столько  разной
информации, что в разговорах с ними она забыла.
     А  на следующий день ей открыла плачущая мама, а на кухне сидели  рядом
два мальчика, которых она сначала даже не  узнала  - ее сын и сын Николая, с
одинаковым страхом в глазах, и ее сын сказал, что  Николай выстрелил себе  в
сердце из  спортивного духового  ружья,  и когда его сын  пришел  сегодня  с
работы, он нашел отца уже мертвым. Сын Николая, тихо шевеля губами, говорил,
что отец последнее время нервничал из-за работы, были  какие-то  звонки,  но
ему он ничего не говорил, а звонков было много и раньше.
     И, молча сев рядом с ними, Ксения подумала, что  если бы была опасность
для  сына,  то Николай  бы, наверное,  сделал все по-другому. Когда  мальчик
дрогнувшим голосом  пробормотал, что пойдет домой,  она, положив руку ему на
колено, сказала, что он поживет пока у них, и что они сейчас вместе пойдут к
нему, чтобы взять вещи.
     Поздно ночью, когда ее сын ушел к себе,  а мама и сын Николая, наконец,
заснули,  она сидела на кухне и  думала. Она вспоминала свое состояние после
смерти мужа, когда она подходила к  окну  и представляла, как просто сделать
из него шаг на улицу, смотрела на острые ножи, и как ей не было страшно. Она
думала,  что  должна была  расспросить  Николая, должна была  позвонить ему,
догнать  его, добиться ответа, но постиспанская эйфория отбила у нее остатки
соображения.
     А через полгода, когда все  утряслось и пришло к состоянию стабильности
на работе,  где теперь  работал  с нею  и сын, когда  сын  Николая  собрался
жениться, и  они  все готовились к  его  свадьбе,  вдруг  объявился  пожилой
американец,  с которым Ксения познакомилась  в Испании.  Он позвонил ей, она
водила  его  по музеям, а однажды он  пригласил ее  в  ресторан, и,  показав
фотографии своего  дома, виноградников,  и  Великих  озер,  вдруг  сделал ей
предложение. Она  поперхнулась  от неожиданности,  потом  рассмеялась, а он,
убеждая ее, говорил, что с ним она всегда будет чувствовать себя молодой, он
обещал защищать ее во всем и потакать ее прихотям и капризам,  он  вкрадчиво
спрашивал, разве  она  этого не хочет,  и  глядя  на американца с задумчивой
усмешкой, как когда-то смотрел на нее  Николай, Ксения отвечала: "Теперь уже
нет".

     Лабиринт историй

     С  первой  девушкой  Реджинальда,  Еленой,  я  встречаюсь у памятника в
Екатерининском  саду,   здесь  же  у  меня  назначена  и  другая  встреча  с
американским   художником  Эдди  и  другой  девушкой,  Аллой,  я  им  должна
переводить.  Я прибегаю, как всегда, чуть  позже, Елены нет, она  опаздывает
еще  больше  моего,  я  различаю  ее,  уже сидя за  столиком уличного  кафе,
переводя  разговор Эдди и  Аллы, одновременно  высматривая  Елену через  уже
зазеленевшие деревья и, увидев ее, извиняюсь, вскакиваю со стула, подбегаю к
ней,  уже  собравшейся уходить, отдаю ей письмо и фото Реджинальда, и  также
бегом возвращаюсь к своему столику, где из-за моего отсутствия прерывается с
трудом  налаженная ниточка общения.  Эдди  и Алла с облегчением  вздыхают  и
оживляются, когда я возвращаюсь, и по этому оживлению я понимаю, что, скорей
всего, у  них ничего  не  получится, и, действительно,  их разговор с трудом
дотягивает до часа, и они расходятся, не назначив следующей встречи.
     Я только раз еще встречаюсь с Эдди, он отдает мне  деньги за  переводы,
мы  сидим  в бистро  на канале, он говорит, что его бизнес  по сдаче квартир
внаем   там,  в   Америке,  дает   ему   возможность   безбедно  рисовать  и
путешествовать, когда  и куда захочет,  и он с гордостью  рассказывает,  как
однажды спас из сельскохозяйственного  плена на  Кипре  одну  мало  знакомую
русскую. Что касается Аллы, история нашего знакомства длинная, и  до  Эдди к
ней приезжали два пожилых  американца, обоим  она  писала длинные письма,  и
обоих отвергла  при личной встрече, мотивируя тем, что они старые. Через год
после  Эдди  ей   начинает  писать  еще  один  человек,  молодой  доктор  из
Калифорнии,  и  она, вроде,  с  готовностью  ему  отвечает, но когда  доктор
приезжает, результат аналогичен. Похоже, Алла у нас в агентстве лишь потому,
что  теоретически  понимает, что ей нужно замуж и  детей,  а на  самом деле,
навсегда погружена в мир собственных фантазий.
     Я  не  очень  хорошо  понимаю,  почему я рекомендую  Реджинальду именно
Елену: возможно, мне нравится ее фамилия, такая фамилия была у коллеги моего
покойного  отца,  и  он  часто  произносил  ее  во  времена  моего  детства,
рассказывая нам с мамой о работе.  Потом, правда, оказывается, что фамилия у
Елены от ее бывшего мужа, и никакого отношения к коллеге моего отца тот тоже
не имеет,  но мне нравится манера  Елены  отвечать на  вопросы не сразу, но,
подумав, выдержав не  слишком  длинную,  и не  слишком  короткую, а  как раз
такую,  как  надо,  паузу,  из-за  этой  паузы  она  кажется  мне  человеком
сложившимся,  со своими взглядами на жизнь, она любознательна, задает мне не
относящиеся к делу вопросы  об агентстве и  об Америке вообще, она  работает
главным бухгалтером  и  учится в  институте, и,  мне  кажется,  серьезный  и
ответственный Реджинальд и  в точности такая же Елена будут прекрасно ладить
друг с другом. Но Елена внезапно уезжает в командировку, а после возвращения
ее интерес пропадает напрочь, и любознательности как не бывало, а вскоре она
звонит  и  сообщает,  что передумала отвечать,  и,  вообще, не  хочет больше
участвовать в процессе.
     Оксана,  следующая   девушка  из  списка  Реджинальда,   медсестра,   я
встречаюсь  с  ней на  Финляндском  вокзале  у мемориального паровоза поздно
вечером,  потому  что  в  это  время  приезжает  из  Хельсинки  американская
студентка, которую я должна  встретить и  отвезти в снятую для нее комнату в
русской семье.  Вместе  с письмом Реджинальда  я  передаю Оксане  письмо  от
другого клиента, удачливого бизнесмена, которому, однако, не  везет в любви,
и Оксана  отвергает Реджинальда  и выбирает  бизнесмена, говоря, что, по  ее
мнению, Реджинальд не  в меру  занудлив и требователен к избраннице, а также
слишком  толст.  И  здесь  она   совершает   ошибку,  потому  что  бизнесмен
одновременно начинает  переписываться и с другой женщиной одних с ним лет, у
которой уже взрослая дочка, и  та женщина пишет ему  не  такие простенькие и
наивные, как Оксана, а  глубокие рассудительные письма, она  к тому же очень
красива и, в конце  концов, бизнесмен решает приехать в Россию к ней,  и  не
знает, как быть с Оксаной, но тут вмешивается судьба в виде моей усталости и
рассеянности, когда редактируя переводы писем  в программе Word, я по ошибке
вставляю  в письмо  бизнесмена  к Оксане  и  кусок  его  письма к  настоящей
избраннице,  и  хоть  Оксана знает, что  ее  поклонник пишет не  только  ей,
разница  в  тоне  этих  посланий  так  очевидна,  что  Оксана  сгоряча  шлет
бизнесмену неоправданно оскорбительное письмо  и,  не получив  ответа и  еще
больше расстроившись, просит убрать ее фото с сайта.
     И, глядя  на  приближающийся поезд,  в  котором  прибывает американская
студентка  и  разговаривая  с ее бойфрендом,  пришедшим ее  встречать,  тоже
студентом  из  Америки --  его  я  уже поселила  в другую  семью,  на другую
квартиру,   я   начинаю   всерьез   беспокоиться   о  Реджинальде,   молодом
авиадиспетчере,  который  обратился в наше агентство,  собрав предварительно
рекомендации  и выбрав нас.  Реджинальд привык рассчитывать все до секунд на
работе, он составляет четкий план  поиска будущей жены, он говорит, что если
не планировать будущее, жизнь  сделает это  за тебя,  он присылает письма  с
фотографиями себя, такого, как он сейчас, и каким был шесть лет  назад, пока
не  похудел  на  сто  фунтов,  потому  что  выше  всего на  свете  он ставит
честность, и, идя  по перрону, высматривая в вагонах студентку, я думаю, что
совсем не обязательно сразу предъявлять миру  все отрицательное, что  было у
тебя в прошлом, в частности, сотню фунтов избыточного веса, которую,  толком
не  разобравшись, сходу отвергла  Оксана. Хотя, с другой  стороны, возможно,
Реджинальд и прав, и лучше перестраховаться, с таким строгим подходом он, по
крайней мере, отсекает возможность встретить случайного человека и повернуть
свою жизнь в пагубном направлении. Но в этот момент бойфренд студентки видит
в  вагонном окошке подругу, и мы устремляемся внутрь, студентка  восторженно
приникает к моей щеке  и радуется всему,  что  ожидает  встретить  в России.
Потом оказывается, что первое  впечатление о ней было неверным, она нигде не
может ужиться больше месяца, торгуется за каждый рубль, упрекает хозяев, что
толстеет от их еды, съезжая, уносит ключи от  дверей, шантажируя  несчастных
пенсионеров, требуя выплатить ей копейки, которые они  ей, якобы, задолжали.
Ее  бойфренд, напротив, ведет себя достойно, его хозяйка  относится к нему и
его  подруге по-матерински,  ни  в  чем им  не  отказывая, с мягкой  улыбкой
объясняя  свою снисходительность  тем, что молодые люди любят друг друга, но
студентка разрушает и эти отношения, и через год уезжает из  России, глубоко
в  ней  разочарованная,  собираясь  писать   о  ней  книгу   клеветнического
содержания.
     А между  тем приближается дата прибытия  Реджинальда в  С.Петербург, но
нет  еще  никого,  с кем  я  бы могла его познакомить, он затаился  и  ждет,
считая,  что  я эксперт  и  знаю,  как  сделать  людей  счастливыми,  ко мне
приезжают, пишут, звонят, я всем стараюсь помочь. На самом  деле, у меня нет
ни  специальных  методик,  ни  психологических   тестов,  подбирая  пары,  я
ориентируюсь  на  внутренний  голос,  иногда  он говорит мне "да", иногда  -
"нет".  В  минуты  хорошего  настроения  мне  кажется,  что  все могут  быть
счастливы со всеми, в минуты плохого - что никто не может быть счастлив ни с
кем,  все обычно начинается с  того, что,  сидя в кресле перед компьютером с
поджатыми ногами, я воображаю  обратившегося ко мне мужчину  с той  или иной
девушкой и думаю, нравится ли мне эта картинка.
     И  вот  уже  мы  встречаем  Реджинальда  в аэропорту,  он  - улыбчивый,
симпатичный, никакого лишнего веса нет и  в помине, он вовсе не такой, каким
казался мне до приезда, когда я в ужасе просыпалась ночами,  видя во сне его
строгое  лицо  и слыша вопрос:  "Отчего же все  так  не клеится в этом вашем
хваленом агентстве?!" В самый последний момент я, можно сказать  из воздуха,
изыскиваю ему совершенно неизвестную мне девушку Галю, которая едва успевает
обратиться в агентство и соответствует  всем критериям Реджинальда, и я  тут
же его ей предъявляю,  она  говорит: "Можно попробовать", и я готова прыгать
на одной ножке  от радости, что есть хоть что-то положительное, о чем я могу
его оповестить. Родители Реджинальда счастливо  женаты уже тридцать лет, они
танцуют вечерами  бальные танцы в танцевальном  клубе, в их доме антикварная
мебель  и бархатные  портьеры, их дом полон любви  и  тепла  к единственному
сыну,  который  ищет  и  не  находит  тех  же  тепла и  любви в рациональном
американском мире, где стюардессы совсем по-разному относятся даже к первому
и второму  пилотам, а уж  скромный  авиадиспетчер  у них вообще  не в чести.
Последняя американская  девушка  Реджинальда с  удовольствием летала  с  ним
каждую  неделю  на Багамы, когда он работал  на  гражданских авиалиниях, где
положен бесплатный  авиабилет, когда же он  перешел на  грузоперевозки,  где
бесплатного билета  не полагалось, девушка сказала  "good bye". И в  течение
следующих дней  я занимаюсь Реджинальдом и Галей: меня  зовут  на встречу  с
литературными друзьями,  меня зовут смотреть по  телевизору интересное кино,
меня зовут  на кухню, если и не сготовить ужин,  то  хотя бы его съесть, а я
или сижу на телефоне, координируя им расписание, или брожу где-то, переводя,
так  как  Галя не  говорит по-английски.  Я  все же не могу  понять, что  за
человек Галя  и почему, когда мы  так долго  плывем  по  туманному заливу на
маленьком пароходике в Петергоф, она не задает Реджинальду никаких вопросов,
в ответ  на мое  предложение спросить  у него  хоть что-нибудь, морщит  лоб,
напрягается,  молчит, пожимает плечами,  говорит:  "В принципе, все ясно". Я
гадаю, что же  такое ей ясно, будь я на ее месте,  я бы замучила Реджинальда
вопросами  об Америке вообще, о его работе, жизни и родителях  в  частности,
хоть  и о том, что  за буква выбита у него  на перстне и  что  она означает,
интуиция  снова  подсказывает  мне, что здесь не будет толку, но,  я  думаю,
возможно, я  слишком ношусь со своей  интуицией, и  понимание  - это не хаос
ощущений,  а  четкая  сеть  символов, и,  значит,  надо  просто  тестировать
клиентов по определенным методикам.
     Тем не менее, Галя звонит мне и говорит, что без знания языка ей тяжело
общаться с Реджинальдом, она просит сообщить это ему как-то помягче, так как
лишь  накануне   Реджинальд  подарил  ей  розы  и   компьютерную  распечатку
совместной фотографии в раме  с вензелями, нежно склонялся к ней в ресторане
и накрывал  ладонью  ее ладонь.  Узнав  о  том,  что  отвергнут,  Реджинальд
сникает,  но просит организовать ему еще какую-нибудь  встречу,  и мы шуршим
листьями по дорожкам Летнего  сада  и сидим в  кафе еще с одной темноволосой
девушкой,  которая  после  всех пытливо заданных  ей  Реджинальдом  вопросов
решает навсегда остаться в России. Отчаявшись, Реджинальд замыкается  у себя
в квартире  и не звонит, весь ужас в том,  что через пару  дней я  улетаю на
неделю в  Турцию, куда мы собираемся уже не в первый раз, точнее, во второй,
мне просто необходим отдых от компьютера, потому что полтора года я работаю,
как машина для утешения,  поддержки,  согласования и решения проблем  других
людей.  Я еще не знаю, как здорово будет в Турции в этом октябре, мы, как по
заказу,  успеем схватить последние солнечные дни, не обгорим, не перегреемся
на солнце, наши окна будут  на  выходить в тенистый сад с видом на горы,  мы
будем  плавать  до  едва  видного  на  краю бухты желтого буйка,  пляж будет
малолюдным,   на  нем  соберутся,   в  основном,  пожилые  представительницы
конгресса по многоуровневому маркетингу, а однажды вечером нас  поразит, что
на главной улице  городка  с ярко освещенными  витринами нас, будто дома, на
Московском  вокзале,  окликнет очумелый от  долгой  дороги соотечественник с
большим  чемоданом, прибывший,  кажется,  на тот же конгресс,  и  спросит, а
далеко ли здесь туалет.
     Но  пока что я мучаюсь  мыслями,  что делать  с Реджинальдом,  которому
предстоит  провести  еще  целую  неделю в  чужом,  промозглом, неприветливом
городе, я в раскаянье  вспоминаю свои неоднократно повторяемые  утешительные
слова,  что  когда  все плохо  сначала,  будет  по-настоящему хорошо  потом,
настоящая удача не приходит сразу,  ее надо заслужить, и  все эти заклинания
кажутся мне теперь пустым сотрясением воздуха.
     Самое  худшее в  моей работе - это когда  кто-то страдает, если я по не
зависящим от меня  причинам не выполняю своих обязательств  или даю неверный
совет, или когда женщины и мужчины, которых я рекомендую, ведут себя  иначе,
чем  я  сулила,  хотя обычно я исправляю ошибки, и другие рекомендуемые мн