в
которые мы все  так или иначе верим, дали  ему  в  его жизни то, что  дается
совсем немногим, обделив тем,  что есть почти у всех. Ричард Уайт, как никто
другой,  был  достоин счастья,  и  ему,  действительно,  довелось,  испытать
счастье  самой высокой  пробы -  счастье  преодоления себя, счастье победы в
битве с  жизнью, счастье делать добро. Его  пустой дом был наполнен голосами
его  друзей по переписке, и они тоже были для  него  источником бескорыстной
радости. И  хотя жизнь  Ричарда  Уайта в  самом  главном  удалась,  я все же
просила бы  судьбу еще позволить ему поправиться, приехать в Санкт-Петербург
и кого-нибудь здесь встретить, потому что даже лучшее боевое оружие АК-47 не
может быть постоянно в бою: оно  нуждается в том,  чтобы чьи-то  добрые руки
его чистили и смазывали, с любовью готовя к новым битвам.

     Он мне писал

     Он начал  писать мне,  прочитав в Интернете мою  статью об августовском
кризисе 1998 года, когда рубль резко упал, люди штурмовали продовольственные
прилавки,  и в России, в который  раз, ожидалась голодная зима. Он предлагал
организовать гуманитарную помощь, чтобы американцы, минуя границы и кордоны,
могли летать в  Россию на  частных маленьких самолетах, привозить продукты и
одежду и отдавать это все не коррумпированным чиновникам,  а простым русским
людям, которые бы встречали их в аэропорту. Но  я не могла помочь ему в этом
ничем другим, кроме моральной  поддержки, и он был благодарен  и  за нее, он
продолжал мне писать и очень скоро стал подписываться "твой друг Боб".
     Он задавал мне вопросы о России,  он никак не мог  понять, почему такая
большая и богатая страна пребывает  в  состоянии  непреходящей  разрухи,  он
удивлялся, почему  никто в  России не озабочен поиском неординарных  решений
будущего благосостояния страны. Он говорил, что  как Техас начал развиваться
с развитием кондиционеров, так и Сибирь могла бы начать  процветать, если бы
топливо, на которое она так богата, было бы добыто из ее недр и использовано
для обогрева этого огромного холодного пространства, но, сконцентрировавшись
на своем бизнесе и личных делах, я как-то не проникалась грандиозностью этой
перспективы и не могла толком объяснить ему, почему же такие очевидные  вещи
не проходят в России в жизнь...
     Он писал мне длинные письма, пытаясь выразить в них свое мировоззрение,
он говорил мне, что американский капитализм обречен, что скоро  наступит его
конец, поэтому он решил  уйти из корпорации, где работал, продать  свой дом,
перевести деньги  в золото и уехать в глушь, где собирался строить жилище из
использованных  автомобильных камер и  пивных  банок,  жить  там  автономно,
вырабатывая электроэнергию ветряком и солнечной батареей, пережидая грядущий
катаклизм.  А  я  никак  не  могла   взять  в  толк,  почему  и   при  каких
обстоятельствах  американская  экономика, наше святое святых  и образец  для
подражания, способна  будет в  одночасье  рухнуть;  слушая  его, я проявляла
скептицизм,  потому что  дорого бы  мы тут  дали, чтобы хоть немного в такой
обреченной экономике пожить.
     Он  называл  меня своим  другом, и,  как  человек  ответственный, я ему
отвечала, хотя дружба в России - совсем не то, что дружба в  Америке, дружба
в России - это годы бок о  бок друг с другом, это общие легенды и  предания,
дружба в России - это то немногое, чего часто нет у других, а у нас пока еще
есть.
     И, не желая смириться, он  хотел  сделать для России хотя бы  то, что в
его собственных силах,  он хотел помочь хотя бы одному конкретному человеку,
и я нашла ему достойную кандидатуру - скромную девушку,  торгующую на  рынке
конфетами,  чтобы заработать на жизнь.  И  он послал  ей посылку  с  зимними
сапогами,  в  которых  она нуждалась, но  вместо изящных сапог на  каблуках,
какие носят в С.Петербурге зимою,  он послал ей  теплые ботинки  для горного
туризма, считая, что  они  более всего подходят для русских суровых  зим. И,
получив ботинки, в которых, по  ее мнению, можно было разве копать огород на
даче,  девушка не  знала,  что и  ответить, и, огорченный  ее молчанием,  он
решил, что на нее напали преступники, чтобы отнять ее замечательные сапоги.
     И  я чувствовала свою вину в том, что он хотел, но так и не  смог ничем
помочь нашей  несчастной  отчизне,  и что  я  тоже не смогла  помочь ему это
сделать, и что наши миры так и не пересеклись.
     И скоро мы потеряли  друг  друга из виду:  он сейчас, наверное,  строит
свой новый дом из камер  и банок и думает, как он будет пережидать в нем еще
не разразившийся в Америке кризис, а на улицах С.Петербурга, где я живу, уже
гремят взрывы, и, пытаясь  защититься  от  террористов, жильцы  нашего  дома
составляют списки ночных дежурств.
     И, как два атома, движущихся по разным  орбитам, мы  уносимся  друг  от
друга все дальше и  дальше,  лишь однажды приблизившись друг к  другу на  то
короткое время, что он мне писал...
     Постиспанский синдром


     Клиентов не было, и, входя в офис, Ксения наблюдала благостную картину:
все ее  работники  были  при деле, все  изображали полную  занятость, но  по
умиротворенным, расслабленным  лицам  было видно, что  работы  нет,  вся эта
бутафория создается лишь для соблюдения приличий.
     Ксения сидела в своем кабинете - крошечной комнатке, с  окном на садик,
где среди золотой осенней  листвы  мирно гуляли  по  дорожкам  пенсионеры, и
думала, что все упирается в нее, только она  может придумать  сейчас что-то,
что приведет к ним клиентов и  деньги,  несколько ее мальчиков и  девочек  в
соседней комнате  получают зарплату, которую  она должна им обеспечить,  а в
случае отсутствия таковой они все  изумленно и с ожиданием будут смотреть на
нее, и никто не поможет.
     С одной стороны, она уже к этому привыкла: ее муж, с которым они вместе
создавали когда-то фирму,  два года  назад погиб в автокатастрофе:  отказали
тормоза у их совсем новой тогда машины; все  говорили ей,  что это  не могло
быть случайностью, она  только жмурилась,  не желая осознавать, тем не менее
думая об этом ночами, гадая, кто, зачем,  почему, не находя ответа.  Ее  муж
был лидером в их бизнесе, все самое трудное брал на себя, не всегда посвящая
ее  в  детали.  Когда  они  с  мужем  работали  вместе,  она  казалась  себе
бизнес-леди,  приобрела отрывисто-командный тон,  которым  разговаривала  со
служащими,  колесила по городу на машине, в сумке у нее разрывался мобильный
телефон, вечера она проводила на  презентациях  - теперь она понимала, какие
это все были игры, вся ответственность была  на муже, многое, как она теперь
понимала,  он недоговаривал,  оберегая  ее,  с  улыбкой  наблюдая,  как  она
радуется, играя в крутую руководительницу.
     Когда он погиб, ей  стало  понятно,  почему он,  прежде  равнодушный  к
спиртному, последнее время помногу пил в выходные в ресторанах с приятелями,
такими же, как он сам, бизнесменами  и юристами, и просто  выехав  на дачу с
нею вдвоем - ему надо было снять напряжение. Когда они познакомились с ним в
самом  начале   перестройки,  он  был   ученым-юристом,  полиглотом,   писал
докторскую  в  области  какого-то  экзотического  права, они  встретились  в
университете,  куда она  привела  сына-подростка  поступать  на  юридический
факультатив.  Он  стал ее  вторым мужем, до  встречи с ним она  была  бывшей
офицерской женой, вернувшейся к маме после десяти лет  мучений по гарнизонам
с  пьяницей  первым мужем,  за  годы  брака  растерявшая  все  полученные  в
университете знания и умения, кроме ведения домашнего хозяйства  и искусства
сводить концы с концами на гроши. Ее новый муж говорил ей, однако, что она и
сама  не догадывается, на что способна,  и  вышло так, что открывать ей  это
пришлось уже без него.
     Оставшись без него, она поняла, что их фирма стала ведущей  юридической
фирмой в городе  не сама  по  себе, не благодаря  средствам,  затраченным на
рекламу, не  оттого,  что с ними сотрудничали лучшие  в  городе  адвокаты, а
потому что ее муж обладал  чутьем и нужными связями, он знал, за какие  дела
браться можно, а за какие - опасно, каким силам нельзя переходить дорогу,  а
если все  же переходить,  поддержкой каких других сил необходимо заручиться.
Из-за этого  его  умения  балансировать  на  острие, фирма  существовала так
долго, в ее клиентах числились крупнейшие  предприятия города, и все  же  ее
муж, в конце концов, наверное, сделал рискованный шаг, не заручившись нужной
поддержкой.
     Какое-то время дела  фирмы шли еще по инерции в прежнем объеме, и, сидя
одна  в  их бывшем  с мужем офисе, Ксения думала  и анализировала,  а потом,
решившись, отказалась от престижного  офиса в центре, переехала  в маленькое
помещение  ближе к  окраине и объявила своим служащим, что их  фирма снижает
обороты и меняет профиль, отныне она будет заниматься делами не коммерческих
предприятий,  а  частных  лиц. Две трети  сотрудников  ушли,  на это  она  и
рассчитывала: Ксения понимала, что если даже ее умудренный в большом бизнесе
муж, в  конце  концов, совершил  ошибку, ей  понадобится для  того же самого
значительно меньше времени, поэтому, чтобы  выжить, ей следует опуститься на
уровень ниже и, не  затрагивая интересов могущественных лиц, начать работать
так, как сумеет и сможет она сама. Она подумывала даже бросить бизнес вообще
и, найдя какую-нибудь работу, вернуться к той жизни, которую вела прежде, но
это  было уже невозможно:  ее  сын  учился на престижном платном факультете,
деньги нужны были и  чтобы  расплатиться с  долгами, набранными  на  покупку
квартиры для сына, и дачи  для мамы, и чтобы помогать сыну мужа  от  первого
брака... Все эти обязанности, которые прежде исполнял ее муж, были теперь на
ней, и она знала, что только от нее зависело благополучие, да и вся жизнь ее
маленькой семьи.
     Ее  муж  был, видимо,  прав, она,  действительно, прежде  не осознавала
своих способностей, потому  что,  сумев заручиться помощью друга, вхожего во
властные структуры, Ксения добыла для фирмы госзаказ - прием и постановку на
учет  вкладчиков  разорившегося  после  кризиса  банка,  что  давало   пусть
небольшой, но стабильный доход.  Она также старалась привлечь к ним  частных
клиентов  и  следила  лично,  чтобы  оставшиеся  с  ней  молодые  юристы  не
отфутболивали  людей, приносящих к  ним  свои  далеко не лишние, а иногда  и
последние деньги, а расшибались  бы в лепешку, стараясь дать, действительно,
верный совет,  и  тем  бы  преумножали поток  обращающихся.  Все  это вместе
формировало некоторый уровень стабильности, но доставалось ей тяжело. Каждое
утро, поднимаясь по лестнице в свой маленький офис, расположенный  на шестом
этаже  старинного  петербургского дома, она уже  на  первом этаже  встречала
людей,  плотно  стоящих друг  за  другом  - это были вкладчики разорившегося
банка, занявшие с  утра очередь к ней на прием. В ее функции входило принять
заявление у каждого, выслушать его, узнать его обстоятельства и занести  его
в один из трех списков, которые устанавливали  сроки  выплат компенсаций  по
потерянным  вкладам.   Нечего  и  говорить,  что  большинство   обращающихся
претендовали на внеочередной  список и  пытались доказать свое  право с  той
степенью эмоционального  накала, на которую  были способны. Ксения  не имела
средств  содержать охрану,  единственным барьером  между  нею и  выстоявшими
долгие часы,  измученными и  обозленными людьми была  ее  восемнадцатилетняя
секретарша,  которая в  конце дня приходила к  ней вместе  пить  валерьянку.
Ксения  принимала  также  и  обычных  клиентов: к ней  приходили  печальные,
встревоженные,  иногда  отчаявшиеся   люди,  их  проблемы  были  связаны,  в
основном, с жильем - самой ценной собственностью жителей города С.Петербурга
постперестроечной эпохи. Бывшие мужья, жены,  невестки,  злые  дети и  внуки
пытались  правдами и неправдами отторгнуть комнату или квартиру у  несущих к
ней свои беды людей.  Возвращаясь домой через  город на своей уже старенькой
машине,  Ксения смотрела на дома вдоль улиц,  и ей казалось, что в них  идет
бесконечная  и горестная борьба:  бледные, нездоровые, бедно  одетые  люди с
ожесточением в глазах сражаются друг с другом за несколько квадратных метров
в бетонной коробке или убиваются по потерянным последним грошам, которые они
когда-то доверили  банку  с  громким  именем,  поверив  неуемной  рекламе  и
позарившись на хорошие проценты.
     В  гараже  Ксения  встречала  Николая, друга, который помог ей  обрести
вкладчиков. Сын Николая был приятелем  сына Ксении,  мальчики  вместе росли,
когда-то  Николай  также  долгие  годы судился, правда, не за  жилье,  а  за
собственного  сына,  которого  хотел   заполучить  у  бывшей  жены,   дочери
иностранного дипломата,  кончилось тем, что он просто  тайно увез ребенка из
Москвы  и  скрылся с ним в Питер. Сын остался с ним,  но характер у  Николая
сделался  тяжелый  и  подозрительный,  он много  пил.  У  него была  большая
торговая  фирма,   но   утешением   Николая   по-прежнему   оставался   сын,
замечательный мальчик, окончивший университет с красным дипломом, работающий
программистом. Ксения всегда ставила его в пример сыну собственному.
     Ксения  приходила  домой, ее встречала  ужином  мама, к  ее возвращению
забегал сын за внуком, которого она  забирала по  дороге  из садика. В жизни
сына Ксении все шло  не совсем так, как ей бы хотелось, он рано связал  свою
судьбу  с  девочкой,  которая   сразу  родила  ему  ребенка.  На  факультете
международных отношений, который  заканчивал  сын, учили не  тому, что могло
пригодиться  в  реальной  жизни,  протекция для  работы  на  дипломатическом
поприще у сына отсутствовала, поэтому вопрос о его будущей карьере оставался
открытым. За ужином мама говорила, как дорожают  продукты, жаловалась на то,
что  болят  ноги, что тяжело становится ходить по  магазинам, говорила,  что
внук  Ксении  давно кашляет, и что надо найти хороших  врачей, потому  что в
поликлинике  ничего  не  понимают. Сын  добавлял,  что на  факультете  опять
подняли плату за обучение. Слушая их разговоры, Ксения мысленно прикидывала,
сколько она заработает в этом месяце, хватит ли этих денег на учебу сына, на
врачей, на  возврат долгов, им  всем на  еду, потом лезла  в кошелек, что-то
давала матери, что-то - сыну, обещая в конце недели дать еще.
     В ее личной жизни после смерти мужа не было взлетов. Когда ее горе было
еще совсем острым, она сблизилась с Николаем, но эта близость не принесла ей
утешения: Николай много пил, встречаясь с ним, она  тоже пила,  выпив много,
дурачилась,  болтала  ерунду,  в шутку просила  Николая  подарить  ей  новую
красивую машину, уже всерьез просила его съездить с  ней и с мамой  на дачу,
посмотреть,  что  можно  сделать  с треснувшим фундаментом. Но  во  взгляде,
которым смотрел на нее Николай, не было снисходительности, с которой смотрел
на нее когда-то ее погибший муж, взгляд Николая был скорее насмешливым, этот
взгляд не допускал для нее никаких детских шалостей, не обещал, как когда-то
взгляд  мужа, все для нее  устроить и решить ее проблемы. Утром,  на трезвую
голову,  Николай  говорил ей, что  он бы съездил на  дачу,  но только с  ней
вдвоем,  ясно  давая  понять, что  проблемы с фундаментом в эту  поездку  не
впишутся. Когда же, уходя,  она  с улыбкой  спрашивала его  о новой красивой
машине, которую он вчера хотел ей  подарить, он  мягко поправлял ее, говоря,
что это  она хотела,  чтобы он подарил ей машину, и невесело  усмехаясь, она
соглашалась.  Скоро она  прекратила  интимные встречи с Николаем,  продолжая
общаться по-дружески, оставаясь благодарной  за вкладчиков и всегда  готовой
тоже помочь. Ксения  с тех пор  уверовала, что  ее отношения  с людьми будут
отныне строиться лишь на  принципах паритета, и, погрустив немного, пришла к
выводу, что это справедливо.
     Идею поехать в Испанию подал ей тот же Николай, когда они стояли как-то
в гараже над открытым капотом ее машины,  двигатель которой непонятно почему
стучал, и Ксения, начав с двигателя, переключилась на свою  любимую тему, на
вкладчиков.  Она  говорила,  что  они практически обслужены  и не  сегодня -
завтра закончатся, с  обычными клиентами глухо, рекламу  она запустила, надо
предпринимать какие-то действия, а  она  ничего не может, потому что выжата,
как лимон. Вот сегодня, например,  снова пришел дедушка в орденских  планках
Великой Отечественной Войны и стал требовать, чтобы она ему выплатила деньги
немедленно,  хоть из собственного  кармана, а то он устроит у нее на  глазах
самосожжение,   и  начал  уже  чиркать  зажигалкой  и  размахивать  какой-то
бутылочкой, и  ее дурочка  секретарша, завизжав, притащила  огнетушитель,  в
результате у  дедушки  прихватило сердце, и они  отпаивали его  валидолом, а
потом чаем с  конфетами, и чуть не плакали  вместе, а надо было  еще принять
шестьдесят  человек. Забыв  о принципах паритета,  Ксения горько  жаловалась
Николаю, что она устала  от людских проблем, что  голова  у нее  перегружена
чужими заботами и собственными страхами о том, что закончатся вкладчики, что
нет клиентов, что не  будет денег, что  поднимут арендную плату,  что сын не
найдет работы, и любая мысль, даже - что в каком порядке  делать  сегодня --
вызывает у нее если не  приступ  тошноты, то просто  физическую боль, а  это
непозволительно, потому что надо работать. И когда Николай  сказал,  что она
переутомилась, ей надо отдохнуть,  и что  он  знает фирму, где можно  дешево
купить путевку в Испанию, Ксения сразу  поняла, что поедет. Записав телефон,
она, на всякий случай, спросила Николая, не хочет ли поехать и он, и, приняв
свой  обычный насмешливый вид, Николай пошутил, что мечтать не вредно, потом
похлопал ее по плечу, сказал: "Поезжай одна", и, уже прощаясь, добавил, что,
может быть, и поехал бы, если бы не проблемы в фирме.
     Ксения  прежде  была только в Финляндии,  они с  мужем так и не  успели
съездить вместе за  границу, муж  шутил, что  он так устал  от  работы,  что
прежде, чем смотреть какие-то достопримечательности,  ему  надо неделю  тупо
отлеживаться. Однажды они, и  правда, выкроив пару дней, выехали в пансионат
в Зеленогорске в октябре, в  затянувшееся  бабье лето, гуляли на  пустынному
берегу залива и по прибрежному  парку  в туманные  серые дни,  среди золотой
листвы,  обедали в пансионатском  ресторане, пили горячий чай с пирожками  в
маленьком кафе, лежали вечерами в номере, прижавшись друг к другу,  смотрели
по телевизору новости,  любили  друг друга. С  тех  пор  прошло лет пять или
шесть,  больше  отдыха  не  было,  и  поднявшись  домой по  лестнице, Ксения
решительно объявила изумленной маме, что уезжает.
     И через пару недель она уже шла к пляжу под пальмами среди разноязычной
полуголой толпы в своих  старых  дачных шортах и футболке, из которой  вырос
сын -  она собиралась в  спешке и  не  успела ничего  купить себе для пляжа,
надеясь это сделать  на  месте,  а  когда приехала, поняла, что  ничего и не
надо.  Путевка была, действительно,  дешевая,  Ксению поселили  в молодежном
отеле,  куда то и дело подкатывали автобусы с путешествующими студентами  из
разных  стран, молодежь плескалась в  бассейне, плясала на дискотеке. Ксения
смотрела  на  пестрый калейдоскоп  необычных лиц,  слушала  звуки незнакомой
речи, жмурилась от солнца, наблюдая за парапланеристами, летящими с горы над
морем   под   разноцветными   парашютами,   но   более   всего  наслаждалась
сине-зеленой,  соленой  средиземноморской водой,  в  которой  могла  плавать
часами,  до мурашек, как  ребенок, который, стуча зубами  от переохлаждения,
все же продолжает в упоении плескаться, не обращая внимания  на крики матери
с требованием выходить из  воды. В отеле было  несколько русских пар, иногда
они общались в ресторане, обсуждали, где что дешевле купить, делились опытом
прошлых  поездок,  критиковали   за  нерасторопность  приставленного  к  ним
русскоязычного гида,  спрашивали