ия, которые  испытывали  другие  газеты  (они  были
очень велики), исчезнут без всякого следа. Они, несомненно, полагали, что на
стороне этой новой газеты будет  действовать  могучее  объединение  энергии,
опыта и капитала.  Но  теперь,  когда  вы  ее  покинули,  представление  это
разлетится вдребезги. Таким образом, то  доверие,  те  радужные  надежды  на
успех, которые окружали их замысел, пока он был еще в  зародыше,  и  которые
весьма помогли бы в первые решающие дни, больше не будут ему служить. И еще:
реклама, которая должна была помочь им, теперь недоступна. Если даже  мистер
Пакстон * все еще обещает потрясти небо и землю и даже  искренне  собирается
взяться за это (в чем  я  сомневаюсь),  можно  ли,  рассуждая  благоразумно,
серьезно полагаться на столь опрометчивые и необдуманные обещания?  Я  лично
ни во что их не ставлю, ибо именно он свел вас с этой  фирмой,  и  я  твердо
верю, что он уже давно знал о надвигающемся на нее банкротстве, и  когда  мы
встретились с ним тогда на Флит-стрит, он уже смотрел ему прямо в глаза (что
можно было прочесть и по его глазам).
     Если вы настолько связали  себя  обязательствами,  что  уже  не  можете
отказаться от этой газеты, я готов  служить  вам  советом  и  оказать  любую
помощь, какая только в моей власти. Но я не  могу  работать  в  ней,  как  я
первоначально предполагал, и не скрою от вас также, что, по  моему  твердому
убеждению, она приведет вас к разорению. С другой стороны,  если  вы  можете
принять всю эту потерю, выплатить все деньги и перевернуть лист, на  котором
написана эта сумма, чтобы больше в него не заглядывать,  я  твердо  убежден,
что, используя наилучшим образом свои преимущества и  возможности,  а  также
наши отношения, вы без труда вернете утраченные  позиции.  И  уж  во  всяком
случае, вы будете чувствовать себя гораздо лучше, не ощущая, что за вас день
и ночь цепляются изуродованные руки искалеченной газеты.
     Третьего дня, когда  мистер  Форстер  пришел  ко  мне  с  этой  ужасной
новостью, я сказал ему, что вы еще не могли точно знать, какие обязательства
вы уже взяли на себя, а  услышав,  что  примерный  расчет  достигает  тысячи
фунтов чистого убытка, клянусь, я был поражен необычайно, я этого  никак  не
ожидал.
     Глубочайшая безнадежность положения, в которое попали  эти  джентльмены
(некоторые из них, понадеявшись на будущую  газету,  отказались  от  верного
пожизненного дохода), отнюдь не помогает сразу посмотреть правде в  глаза  и
принять всю силу удара - я это хорошо понимаю. Но я поступил бы так, если бы
то были мои деньги и если бы ошибся я.
     Я так в этом уверен, что даю вам такой совет без малейшего  сомнения  и
колебания.
     Тем  не  менее  я  считаю  необходимым  вложить  в  это  письмо  ответ,
полученный мною вчера от мистера Бирда, - на письмо, которое я  послал  ему,
сообщая, что с газетой покончено. Мне остается только попросить вас прочесть
мое письмо или показать его Джеролду  и  Лемону,  так  как  я  питаю  к  ним
искреннейшую симпатию, и мне было бы очень тяжело, если бы  они  неправильно
поняли мою позицию. И в заключение я хотел бы заметить, что  мое  доверие  к
газете и мое доверие к вам - вещи столь  же  различные  и  далекие  друг  от
друга, как небо и земля. И что если первое исчезло совершенно, то второе  не
изменилось ни на йоту.

                                          Остаюсь, как всегда, искренне ваш.


                                  156

БРЭДБЕРИ И ЗВАНСУ

                                                            Девоншир-террас,
                                             пятница утром, 7 ноября 1845 г

     Глубокоуважаемые Брэдбери и Эванс!
     Мое мнение остается прежним. С тех пор как мы вчера виделись, я  в  нем
утвердился окончательно и полностью.
     Когда вы ушли, мы с мистером Форстером  снова  все  обсудили  и  решили
послать за мистером Бирдом, чтобы последовать его совету.  Он  приехал  сюда
вечером, и мы разговаривали втроем.
     Мы просто объяснили ему, как обстоит дело, и спросили его,  считает  ли
он целесообразным это дело продолжать.
     Он некоторое время подумал, а потом ответил, что, по его мнению,  после
подобного удара устроить все  так,  как  нам  хотелось  бы,  будет  попросту
невозможно, и что, на его взгляд, нам ни в коем случае не удастся привлечь к
газете "хоть одно первоклассное перо",  ибо  за  последние  два  дня  всякое
доверие к ней было уничтожено.
     Он откровенно сказал, что,  когда  писал  мне  то  письмо,  которое  вы
читали, ни репортеры еще не были извещены, ни план отказа от газеты  еще  не
был известен. С тех пор  он  видел,  вероятно,  всех  приглашенных,  которых
видели и вы. Он сказал, что даже под влиянием первой горечи они  не  сказали
ни слова упрека в ваш или в  мой  адрес  (и  наоборот,  очень  хвалили  вашу
честную откровенность по отношению к ним), но ясно дали понять, что,  по  их
мнению, за кулисами стоят другие лица, имевшие возможность в одно  мгновение
положить конец столь многообещающему плану, и что теперь у них  нет  никакой
гарантии, что это не повторится еще раз.
     Некоторые из них, желая освободить вас от  обязательств,  уже  написали
Истхопу, предлагая вернуться к нему, другие обратились в "Геральд", третьи в
"Таймс". В маленьком газетном мирке все уверены,  что  наш  проект  потерпел
полное фиаско, и он  считает,  что  рассеять  это  впечатление  нет  никакой
надежды.
     Вспомните, сколько раз я приводил вам сегодня этот самый довод и как  я
старался доказать вам, что вы и представить себе не  можете,  насколько  это
важно.
     Мистер Бирд очень обнадеживающе, с большой  уверенностью  говорил,  что
вам будет нетрудно уладить все с ними, когда они (в чем он  не  сомневается)
найдут себе новые места. Он даже думал, что их куда больше, и заверил  меня,
что ваше благородное и мужественное поведение уже вызвало и  будет  вызывать
самое искреннее желание пойти вам навстречу. Сумма  предполагаемых  убытков,
которую он назвал, совсем мала по сравнению с тем, чего  мы  ожидали,  и  он
убежден, что вы сумеете разделаться со всеми обязательствами без  каких-либо
непосильных жертв, оставив у этих джентльменов самое  приятное  впечатление.
Но все, что он сказал, сводилось к одному выводу: продолжать затею с газетой
было  бы  безумием.  И  это  несмотря  на  его  твердое  убеждение,  что  до
случившегося газете был открыт самый широкий путь, и на  то,  что  ему  было
точно известно, какую панику она вызвала  в  "Таймсе"  и  сколько  споров  и
волнений она породила среди издателей.
     Говоря совершенно искренне и откровенно, я от всего сердца заверяю вас,
что после случившегося я стал еще больше вас уважать. Я верю и надеюсь,  что
нас ждут многие годы взаимной верной дружбы, ко взаимной выгоде.
     Мне становится спокойнее за вас -  ибо  все  это  время  я  столько  же
тревожился  из-за  вас,  сколько   и   из-за   всех   последствий,   имеющих
непосредственное отношение ко мне, - когда я решительно и  в  последний  раз
отказываюсь от участия в этом погубленном плане и думаю о куда более светлом
будущем, в котором мы будем работать вместе.

                                                               Искренне ваш.


                                  157

БРЭДБЕРИ И ЭВАНСУ



     Созвать всех этих господ вместе и объяснить им:
     Что их пригласили работать в этой предполагавшейся газете, в  некоторых
случаях, быть может, соблазнив не только жалованьем, но и заявлением, что  в
ней собираюсь участвовать я. Так что с самого начала им следует понять,  что
такая-то и такая-то перемена обстоятельств касается меня столько же, сколько
и их, и делает раз и навсегда невозможным  мое  участие,  которое  я  обещал
из-за моих дружеских и деловых отношений с Брэдбери и Эвансом. Что и  я  сам
был крайне неприятно поражен тем, что они сейчас услышат и  о  чем  я  узнал
только утром, после того, как потерял много времени, полностью изменил  свои
литературные планы и во всех остальных отношениях  причинил  себе  множество
неудобств и беспокойства.
     Что в это предприятие были вложены большие  капиталы,  что  происшедший
внезапно крупный крах серьезнейшим образом задел многих из  заинтересованных
лиц (лично я не вложил в это дело ни фартинга) и что,  следовательно,  ни  о
прежнем размахе, ни о прежнем сроке не может быть теперь и речи.
     Что поэтому многие  крайне  важные  для  дела  лица  не  желают  больше
участвовать в газете и весь план должен быть оставлен.
     Что владельцы намерены самым щедрым образом компенсировать тех, кто уже
был приглашен, и просят господ присутствующих сообщить свои условия.


                                  158

У. ЭМПСОНУ

                                                            Девоншир-террас,
                                                          28 ноября 1845 г.

     Дорогой Эмпсон!
     Тысяча благодарностей за Ваше милое письмо, которое я получил  в  самую
приятную минуту, какую только возможно, - я  как  раз  заканчивал  последнее
стрекотание "Сверчка за очагом", и благодаря Вашему письму  сверчок  стал  в
сто раз более реальным, чем прежде. Мы будем играть еще раз - для мисс Келли
*, и билеты будут стоить гинею каждый.
     Мы пока еще не решили, когда это произойдет, что будем играть и где. Но
едва эти драгоценные сведения станут мне известны  (вероятно,  на  следующей
неделе), я тотчас Вам напишу.
     Недавно я получил восхитительное и очень теплое письмо от лорда Джеффри
*. Не знаю, есть ли для меня что-либо более трогательное,  чем  то,  как  он
сумел  перенести  все  эти  "сине-желтые"  дрязги  *  и  остаться  таким  же
добросердечным, искренним и жизнерадостным. Он -  приятнейший  из  друзей  и
читателей, и да сохранит его бог таким на много лет,  чего  мы  с  Вами  ему
желаем.
     Кэт чувствует себя прекрасно и передает нежные приветы  миссис  Эмпсон,
Вам и всем детям. Я отлично помню Долли, но теперь она, наверное, уже совсем
другая Долли.

                                                               Искренне Ваш.


                                  159

МИСС КУТС

                                                            Девоншир-террас,
                                                          1 декабря 1845 г.

     ...Я только  что  кончил  маленькую  рождественскую  повесть,  которая,
надеюсь, доставит Вам удовольствие. Она исполнена  спокойствия  и  домашнего
духа. Мне хочется верить, что она интересна и хороша. Во всяком случае,  мне
так кажется. Если Вы не прочь прочесть книгу до того, как она выйдет в свет,
я буду очень рад выслать Вам гранки...


                                  160

МИСС КУТС

                                                           Девоншир-террас,
                                                              26 мая 1846 г.

     ...Что касается приюта, мне представляется очень желательным, чтобы Вы,
если возможно, узнали,  согласится  ли  правительство  помогать  Вам  в  том
смысле, чтобы время от времени сообщать Вам, в какие отдаленные части  света
следует посылать женщин с целью замужества, то есть где им легче всего  было
бы обзавестись семьей и где они были бы нужнее всего мужскому населению, как
выехавшему из Англии, так и там  рожденному.  Если  бы  этих  бедных  женщин
удалось посылать за границу с ведома и с помощью правительства, это могло бы
весьма помочь всему предприятию. Но я (и не без причины)  сомневаюсь,  чтобы
какое-либо английское правительство отнеслось  к  подобному  вопросу  с  той
серьезностью, с тем сознанием огромной ответственности перед богом,  которую
берут на себя инициаторы. Вот почему  я  советую  Вам  сделать  эту  попытку
обращения к правительству ради самой себя и  ради  успеха  задуманного  Вами
предприятия. Ее неудача нисколько не  повлияет  на  неизмеримую  благость  и
важность самого проекта.
     Мне кажется, нам незачем будет, - во всяком случае, вначале, -  строить
для приюта специальный дом. И в Лондоне и в его окрестностях найдется  много
домов,  которые  можно  будет  приспособить  для  этой   цели.   Число   его
обитательниц необходимо будет ограничить, но  мне  кажется,  условия  приема
следует сделать для них как можно легче.  Я  разрешил  бы  начальнику  любой
лондонской тюрьмы присылать  в  приют  подобную  несчастную  женщину  (с  ее
согласия, конечно) прямо из тюрьмы, как только кончится срок ее  заключения.
Я разрешил бы любой кающейся постучать в дверь и сказать: ради бога, примите
меня. Но в приюте я устроил бы два отделения, и в  первое  помещал  бы  всех
новоприбывших для испытания, а потом уже,  если  они  хорошим  поведением  и
скромностью заслужат это право, допускал бы их  в  "общину"  приюта,  как  я
назвал бы его. Мне кажется, лучше всего было бы ввести в подобном  доме  так
называемую "систему отметок" капитана  Макконохи  *,  -  я  не  знаю  другой
системы, столь хорошо  задуманной,  построенной  на  столь  глубоком  знании
человеческой натуры и  так  тонко  взывающей  к  ее  особенностям.  Попробую
коротко изложить ее суть.
     Женщине или девушке, желающей поступить в приют, нужно  объяснить,  что
она явилась сюда для благотворного раскаяния и исправления, так как  поняла,
что ее прошлая жизнь была ужасна (и сама по себе и по своим последствиям)  и
не могла принести ей ничего, кроме горя,  несчастья  и  отчаяния.  Пока  еще
незачем говорить ей об обществе. Общество обошлось с ней дурно,  отвернулось
от нее, и трудно ожидать, чтобы она принимала  близко  к  сердцу  свой  долг
перед ним. Жизнь, которую она вела, губительна для нее, и  пока  она  ее  не
оставит, ей не на что надеяться. Ей объясняют, что она пала глубоко, но  еще
может спастись от гибели благодаря этому приюту; и  что  здесь  она  получит
средство вернуть себе счастье, а дальнейшее зависит  только  от  нее  самой.
Поэтому вместо того, чтобы проходить испытание месяц, два  или  три  месяца,
или  вообще  какой-то  определенный  срок,  ей  требуется  только  заслужить
определенное число отметок (это всего лишь черточки в  тетради),  и  значит,
она может  сделать  свое  испытание  очень  коротким  или  очень  долгим,  в
зависимости от ее собственного поведения. За такое-то количество выполненной
работы она получает столько-то отметок, за  день  безупречного  поведения  -
столько-то. За такое-то проявление дурного настроения  или  неучтивость,  за
бранные слова и тому подобное у нее  вычитается  соответствующее  количество
отметок - весьма значительное по сравнению с получаемыми. Каждый день -  это
страничка в счетной книге с графами "дебет" и "кредит", которые ведут она  и
надзирательница. И только от нее самой  зависит,  чтобы  сальдо  было  в  ее
пользу, - никто другой не властен изменить эти  цифры.  Ей  указывают,  что,
прежде чем она получит право вернуться в лоно какого бы то ни было  общества
- даже общества приюта, - она должна делом доказать свою искренность, уменье
сдерживаться и решимость заслужить то доверие, которое ей  оказывают.  Таким
образом, призыв этот обращен сразу и к ее  гордости,  и  к  раскаянию,  и  к
чувству стыда, и к ее сердцу, и к ее разуму, и к ее интересам. Так что, если
она выдержит испытание, она обязательно (я верю, что такова  вечная  природа
вещей) обретет самоуважение,  и  руководители  приюта  смогут  в  дальнейшем
оказывать на нее влияние,  которое  иначе  было  бы  невозможным.  Несколько
видоизменив эту систему отметок, я построил бы на ней всю жизнь приюта,  ибо
ее основной смысл и основное достоинство  заключаются  не  в  том,  что  она
помогает воспитанию несчастных внутри его стен, но  главное,  готовит  их  к
ревностному исполнению своего долга вне их и помогает вырабатывать  привычку
к сдержанности и твердость характера. И  чем  больше  эти  несчастные  будут
проникаться сознанием своего долга по отношению к небу и земле,  чем  больше
они будут воспитываться по этой системе, тем сильнее будут они  чувствовать,
что обретут право вернуться в общество  или  стать  добродетельными  женами,
только когда заслужат определенное число отметок, которое требуется равно от
всех без всякого исключения. А всякая попытка  обойтись  без  этого  докажет
только, что они недостойны обрести положение, которое утратили. Эта  система
требует даже, чтобы в конце их подвергли какому-нибудь соблазну -  например,
вручили деньги и послали с каким-нибудь  поручением  и  тому  подобное.  Ибо
ясно, что, если они не привыкнут сопротивляться соблазну внутри стен приюта,
нельзя будет считать, что они смогут противостоять ему, покинув приют.
     Само собой разумеется, все, чему их будут там учить,  должно  опираться
на  религию.  Она  должна  быть  основой  всей  системы.  Однако  совершенно
необходимо применять к подобному классу лиц совершенно определенную  систему
воспитания, которая, будучи твердой и последовательной, в  то  же  время  не
угнетала бы их и вселяла бы в них надежду. Приют должен  научить  каждую  из
них   порядку,   аккуратности,   чистоплотности   и   таким    хозяйственным
обязанностям, как стирка, починка одежды и стряпня. Но при этом я  добивался
бы того, чтобы все они поняли следующее (я бы вывесил это в каждой комнате):
они занимаются однообразным трудом, во многом себе отказывая, не  ради  него
самого, но ради того, чтобы в конце концов они с божьей помощью освятили  им
собственный счастливый очаг.
     Я уже  упомянул,  что  предоставил  бы  возможность  начальникам  тюрем
рекомендовать кандидаток в приют. Я считаю это чрезвычайно важным, ибо такие
почтенные люди, как мистер Честертон, начальник мидлсекского исправительного
заведения, или лейтенант Трэси из Брайдуэла (я хорошо знаком с ними обоими),
прекрасно знают добрые чувства, скрытые в  глубине  сердца  многих  из  этих
несчастных, а также всю историю их прошлой жизни, и в разговорах со мной они
частенько  сетовали  на  отсутствие  заведений,  подобных  задуманному  Вами
приюту, в которые можно было бы направлять их после их освобождения. Следует
помнить, что большинство этих несчастных женщин постоянно попадает в тюрьму,
не совершив никакого преступления или проступка, после того,  как  лишь  раз
оступились. Полиция может  забирать  их  по  собственному  произволу  только
потому, что они принадлежат к этому классу и бродят по  улицам,  после  чего
судья приговаривает их к нескольким месяцам  тюрьмы.  Когда  эти  несчастные
выходят оттуда, у них  нет  иного  выбора,  кроме  как  вернуться  к  своему
прежнему занятию, после чего они снова попадают в тюрьму.  Хорошо  известно,
что многие из них дают полицейским взятки, чтобы их не трогали,  но  если  у
них не  хватает  денег,  чтобы  снова  и  снова  откупаться,  их  немедленно
арестовывают. Очень многие из них ведут себя в тюрьме превосходно - даже  не
получив того систематического  воспитания,  которое  они  будут  получать  в
приюте: нежно ухаживают за  больными  и  проявляют  столько  же  кротости  и
мягкости, как самые добродетельные женщины. Совершенно очевидно, что  многие
из этих женщин некоторое время будут вести  себя  безупречно,  а  потом  без
всякой видимой причины устроят истерику и пожелают покинуть приют. Что-то  в
их  образе  жизни,  очевидно,  порождает  в  их  душах  какую-то   отчаянную
беззаботность -  она  может  долго  подавляться,  но  потом  вспыхивает  как
безумие. Все те, кому доводилось наблюдать подобные вспышки в исправительных
заведениях и в других местах, испытывали  при  этом  вероятно,  удивление  и
жалость. И поэтому я ввел бы правило, что  никто  не  может  покинуть  приют
раньше, чем хотя бы через  двадцать  четыре  часа  после  изъявления  такого
желания, и за это время женщину следует, если возможно, ласково  уговаривать
и просить хорошенько подумать о своем  поступке.  Это  внезапное  сокрушение
всего, что строилось месяц за месяцем, - на мой взгляд, настоящая болезнь, и
я обращал бы на нее большое внимание, подходил  бы