.  Он  так
непоследователен,  его  сильное  искусство  так  эксцентрично,  что,   делая
мысленно смотр его картинам, я даже не могу сказать Вам о его направлении  в
целом. Впрочем, ежегодная выставка Королевской академии состоится в  мае,  и
тогда  я  постараюсь  дать  Вам  представление  о  нем.  Это  необыкновенное
существо, и от него можно ожидать чего угодно. Но,  как  все  необыкновенные
существа, он следует собственным путем и проламывает самые неожиданные бреши
в стене условностей. Вы, наверно, знаете книгу Хоуна *. Ах! Я наблюдал сцену
на  его  похоронах,  несколько  недель  назад,  в   которой   комичное   так
перемешалось с торжественным, что до сих пор, если я вдруг вспомню о ней  за
обедом, я начинаю давиться. Мы с Крукшенком отправились на похороны,  а  так
как бедняга Хоун проживал в пяти милях от города, я повез Крукшенка в  своей
карете. День выдался такой, какой из уважения к матушке-природе, я  надеюсь,
бывает только в наших местах: грязный, туманный, мокрый, темный, холодный  и
невообразимо унылый во всех отношениях. Надо сказать, что Крукшенк  обладает
парой огромнейших бакенбард, которые в такую погоду стелются вдоль его шеи и
торчат наподобие  разоренного  птичьего  гнезда.  Крукшенк  и  в  нормальном
состоянии смахивает на чудака, но промокший до нитки, не знающий, то ли  ему
веселиться (а со мной он всегда очень веселый), то ли погрузиться  в  важную
сосредоточенность (как-никак на похороны едем!), совершенно  неотразим;  при
этом он роняет замечания самого диковинного свойства, без какого  бы  то  ни
было поползновения на остроумие,  -  напротив,  с  некоторой  претензией  на
глубокомыслие. Я  всю  дорогу  плакал  настоящими  слезами  от  невыносимого
ощущения его комичности; но когда гробовщик (Крукшенк, у которого на  глазах
были слезы, ибо Хоун в самом деле был старинным его приятелем,  шепнул,  что
этот гробовщик - "тип" и что "надо бы с него  набросок  сделать"),  -  когда
гробовщик напялил на него длинный  черный  плащ  и  прицепил  ему  на  шляпу
длиннющую черную ленту, я боялся,  что  мне  придется  выйти.  Мы  прошли  в
небольшую комнатушку, где собрались друзья и близкие, и там было  достаточно
грустно, ибо в одном уголке горько  плакала  вдова  с  детьми,  а  в  другом
равнодушно  беседовали  о  своих  делах  наемные  плакальщики,  которым   до
покойного   было   не   больше   дела,   чем   похоронным   дрогам;   такого
душераздирающего  контраста  мне  не  доводилось  видеть.  Бывший   тут   же
англиканский священник, со своими  белыми  лентами  и  Библией  под  мышкой,
обратился к Крукшенку и громким, отчетливым голосом произнес:
     - Мистер Крукшенк, читали ли  Вы  заметочку  о  нашем  покойном  друге,
которая проникла в сегодняшние утренние газеты?
     - Да, сэр, - отвечает Крукшенк, - читал.
     А сам смотрит на меня в упор, так как по дороге сюда он мне как раз, не
без гордости, признался, что является автором этого сочинения.
     - В таком случае, - сказал священник, - вы, верно, согласитесь со мной,
мистер Крукшенк, что в ней  нанесено  оскорбление  не  только  мне,  который
является слугой всевышнего, но и самому всевышнему, чьим слугой я являюсь.
     - Каким образом, сэр? - вопрошает Крукшенк.
     - В заметке сказано, мистер Крукшенк, - отвечает священник, - что после
того, как мистер Хоун потерпел неудачу в качестве книготорговца, я будто  бы
уговаривал его испробовать  свои  силы  на  духовном  поприще,  -  заявление
лживое, не соответствующее  действительности,  нехристианское,  в  некотором
смысле кощунственное и во всех отношениях подлое. Помолимся!
     И с этими словами, мой дорогой Фелтон, не переведя даже духа, ей-ей!  -
он  преклонил  колена,  как  все  мы,  и  стал  читать  довольно   сумбурную
импровизированную молитву. Я был весь пропитан неподдельной жалостью к семье
покойного, но когда Крукшенк (на  коленях  и  всхлипывая  по  поводу  утраты
старого друга) шепнул мне, что "если бы тот не был священником и мы были  бы
не на похоронах, он дал бы ему по башке", я почувствовал, что у меня вот-вот
сделаются судороги...

                                             Всегда Ваш, мой дорогой Фелтон.


                                  127

     ДОКТОРУ САУТВУДУ СМИТУ Девоншир-террас, 6 марта 1843 г.

     Мой дорогой доктор Смит,
     Я посылал к Вам, чтобы просить Вас зайти ко мне, если Вы будете сегодня
в санатории. Вот в чем дело.
     Я так потрясен Синей Книгой *, которую Вы мне прислали,  что  подумываю
(как только закончу свой месячный урок) написать и как можно дешевле  издать
брошюру под названием "Обращение к английскому народу в защиту бедных детей"
- за собственной подписью, разумеется.
     Я бы очень хотел посоветоваться с Вами по этому вопросу и выслушать все
Ваши  соображения.  Нельзя  ли  мне  зайти  к  Вам  как-нибудь  вечерком,  в
ближайшие, скажем, десять дней? В какое время легче  всего  Вас  застать?  Я
тороплюсь, но и в спешке остаюсь Вашим преданным другом.


                                  128

ДОКТОРУ С. СМИТУ

                                                            Девоншир-террас,
                                                           10 марта 1843 г.
     Мой дорогой доктор Смит,
     Не пугайтесь, но  с  тех  пор,  как  я  Вам  писал,  возникли  причины,
вследствие которых мне придется отложить писание задуманной брошюры на конец
года. Я не могу сейчас говорить об этих причинах подробнее. Но  уверен,  что
когда Вы узнаете, каковы они,  и  увидите,  где,  что  и  как  я  делаю,  то
убедитесь, что удар, который я  готовлюсь  нанести,  будет  ударом  парового
молота, и в двадцать, нет, в двадцать тысяч  раз  сильнее,  чем  если  бы  я
следовал своему первоначальному замыслу. Всего лишь  несколько  дней  назад,
когда я писал Вам, я еще не думал о средствах,  которые  пущу  в  ход,  если
будет на то воля  божья.  Теперь  же  я  подумал  о  них  и  рассчитываю  их
употребить, как Вы убедитесь в свое время. Если Вы не  раздумали  повидаться
со мной с глазу на глаз, как мы предполагали, и  переговорить  обо  всем,  я
напишу Вам, как только разделаюсь с работой, которую  надо  сдавать  в  этом
месяце.

                                                       Всегда преданный Вам.


                                  129

     ТЕННИСОНУ *

                                                          Девоншир-террас, 1


     Мой дорогой Теннисон,
     Во имя любви, которую я испытываю к Вам, как к человеку,  чьи  творения
своей Правдой и Красотой пленяют мое сердце и  все  мое  существо,  найдите,
пожалуйста, место для этих книг у себя на полке. Поверьте, у Вас  нет  более
искреннего и горячего почитателя, чем

                                           Ваш преданный и благодарный друг.


                                  130

     ЧАРЛЬЗУ БАББЕДЖУ * (МАТЕМАТИКУ)

                                                            Девоншир-террас,
                                                          27 апрели 1843 г.

     Сэр,
     В  ответ  на  Вашу  вчерашнюю  записку  пишу  Вам  конфиденциально:  из
содержания моего письма Вы поймете почему.
     Вы могли решить, увидев мою подпись под опубликованным письмом, которое
Вы получили, что я поддерживаю идею о создании предлагаемого общества. Я  же
решительно против этой идеи *. Я был там в тот день,  когда  меня  уговорили
председательствовать, и  открыл  собрание  заявлением,  что  теоретически  я
одобряю этот проект, в то время как практически считаю его безнадежным. Могу
сказать Вам - им я этого не говорил, - что природа самого собрания, характер
и положение большинства его участников таковы, что, глядя на них,  я  словно
слышу трубный глас, возвещающий: "Неудача!" Перефразируя Теннисона,  я  могу
сказать, что, даже если бы это было самым превосходным обществом  на  свете,
грубость отдельных его членов помешала бы ему воспарить*.
     Если принимать Ваши мудрые замечания, высказанные в записке, которую Вы
мне прислали, как теоретические положения, то я с ними всецело согласен.  На
практике же я  убежден,  что  современную  издательскую  систему  невозможно
изменить, пока не переменятся сами писатели. Первый шаг,  который  следовало
бы предпринять, - это поднять всем сообща вопрос об авторском праве, усилить
существующие законы на этот счет и пытаться добиться лучших. Я  считаю,  что
для этого писатели должны объединиться  с  издателями,  так  как  необходимо
сообразоваться с делами, обычаями и интересами людей этой категории. Ко  мне
приходили издатели Лонгманы и Марри, предлагая именно  такое  сообщество.  Я
буду поддерживать их начинание. Что же касается общества  на  Кокспер-стрит,
то,  когда  я  познакомился  с  ним,  убеждение  мое   в   его   непобедимой
безнадежности сделалось таким твердым, словно небесная рука начертала его  в
Книге Судьбы.

                                                         Пребываю вечно Ваш.


                                  131

     МЕКВИ НЭПИРУ *

                                                                  Бродстэрс,
                                                        16 сентября 1843 г.

     Дорогой сэр,
     В рекомендательном письме, которое вручил Вам мистер Гуд, я упомянул  о
том, что хотел бы предложить "Эдинбургскому обозрению" одну  тему.  Подойдет
ли  для  журнала  решительное  выступление   против   системы   образования,
строящейся исключительно на положениях англиканской церкви? Если  да,  то  я
был бы рад показать, почему ее катехизис никак  не  может  побороть  царящее
ныне  невежество;  и  почему  лишь  система,  строящаяся  на  самой  широкой
веротерпимости, может соответствовать нуждам  и  пониманию  опасных  классов
общества. Только такой широкий подход к решению этого  вопроса  совместим  с
моими взглядами на образование. Взявшись за  эту  тему,  я  мог  бы  попутно
описать благотворительные учебные заведения  -  так  называемые  "школы  для
нищих", которые сейчас появились  в  Лондоне,  а  также  тюремные  школы,  и
вскрыть вопиющее невежество,  царящее  в  подобных  местах.  Все  это  может
составить весьма острую картину, особенно если учесть, что в настоящее время
все усилия направлены на сбор  средств  для  поддержания  только  церковного
образования. Я мог бы показать, как самая природа этих людей, обреченных  на
нищету, забытых обществом, восстает даже против простейшей религии, так  что
научить их хотя бы в самой общей форме различать  добро  и  зло  значило  бы
разрешить труднейшую задачу, ради которой следует оставить все распри  из-за
форм и таинств. Не будет ли это слишком остро для "Обозрения"?

                                                               Искренне Ваш.

                                  132

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

                                                            1 ноября 1843 г.

     ...Пусть Вас не пугает новизна и  размах  моего  замысла.  Я  сам  было
испугался сначала,  но  теперь  глубоко  убежден  в  его  своевременности  и
разумности. Я опасаюсь журнала - пока. По-моему, ни время, ни обстановка ему
не благоприятствуют. Боюсь, что после такой книги,  как  "Чезлвит",  которая
взяла у меня столько сил, может показаться, будто я  пишу  слишком  много  и
кое-как, ради дневного пропитания. Боюсь, что не сумею  с  честью  выдержать
такое испытание. Что ни говорите, я знаю, что новый  журнал  -  да  и  любое
новое предприятие - целиком ляжет на мои плечи, и мне волей-неволей придется
(как это было с "Часами") отдать ему, по  обыкновению,  все  силы.  Я  боюсь
намерения Брэдбери и Эванса поспешить с дешевым изданием всех моих книг  или
даже  какой-нибудь  одной  из  них  -  это   предприятие   может   оказаться
преждевременным. Я убежден, что такое издание в  ближайшие  месяцы  принесет
неисчислимый вред и мне и моему материальному положению. Вполне естественно,
что издатели  питают  такое  намерение,  но  раз  дело  обстоит  так,  я  не
сомневаюсь, что они смотрят на меня сейчас только как на партнера в  деловом
предприятии. Я вижу, что и Вы такого же мнения, но я не вижу смысла в  таком
случае рвать с Чепменом и  Холлом.  Если  бы  я  заработал  достаточно,  то,
несомненно, скрылся бы на год с глаз публики, чтобы  обогатить  запас  своих
наблюдений и сведений, чтобы увидеть незнакомые мне страны -  это  для  меня
совершенно необходимо, а если не отправиться в путешествие сейчас,  мне  уже
вряд ли доведется его совершить, так как моя семья все увеличивается. Я  уже
давно лелею это намерение, и хотя еще не заработал необходимых денег, все же
могу - иди, по крайней мере, мне так кажется - наконец осуществить его.  Вот
каков мой план. После того как "Чезлвит" выйдет полностью (к  этому  времени
долг значительно уменьшится), я собираюсь забрать у Чепмена и Холла мою долю
- векселями или наличными, большой разницы не составит.  Я  намерен  заявить
им, что в ближайший год ничего писать не стану и что пока ни с кем  не  буду
входить в деловые переговоры - и наши деловые отношения останутся в  прежнем
положении. То же самое с Брэдбери и Эвансом. Я сдам  дом,  если  сумею,  или
поручу заняться этим агенту. Затем я заберу всю свою  семью  и  двух  -  ну,
самое большее трех слуг, - куда-нибудь в Нормандию или Бретань, побывав  там
заранее и сняв на шесть - восемь  месяцев  дом  в  каком-нибудь  местечке  с
хорошим климатом, а главное - дешевом. За  эти  шесть  -  восемь  месяцев  я
пройдусь пешком по Швейцарии, перевалю через Альпы, объеду Францию и  Италию
(Кэт я, быть может, возьму с собой в Рим и Венецию, но и только) - и, короче
говоря, увижу все, что стоит увидеть. Время от времени я буду  посылать  Вам
свои впечатления, как в дни моей поездки  по  Америке,  и  Вы  сами  сможете
решить, годятся ли они как основа для новой интересной книги. В то же  время
я смогу заняться задуманным романом, который, как я склонен думать, было  бы
выгодней напечатать сначала в Париже, - но об этом поговорим  отдельно.  Но,
конечно, я еще не решил, за что взяться раньше: за эту книгу путешествий или
за роман. "Все это очень мило, - скажете Вы, - при том, однако, условии, что
у вас найдутся  для  этого  деньги".  Что  ж,  если  мне  удастся  раздобыть
необходимую сумму, никак себя не связав, без процентов и  не  давая  никаких
обеспечений, кроме полиса страхового общества "Орел" на пять  тысяч  фунтов,
то Вы откажетесь от этого возражения. И я буду свободен от  обязательств  по
отношению  к  книгопродавцам,  типографщикам,  ростовщикам,   банкирам   или
меценатам, а также сохраню доброе  отношение  моих  читателей,  вместо  того
чтобы мало-помалу его терять, как это неизбежно произойдет  в  любом  другом
случае. Вы согласны со мной? И ведь это наиболее приемлемый  и  удачный  для
меня выход. Насколько я могу понять, Вы сами не  считаете,  что  первый  мой
план был удачным выходом из подобного  положения?  Я,  как  и  предупреждал,
изложил Вам свои намерения очень сбивчиво. Отдаю себе  отчет  в  недостатках
моего  нового  плана,  которые  в  какой-то   степени   уравновешивают   его
преимущества, необходимость расстаться с Англией, с домом, с друзьями, -  но
в столь критическое время  это  представляется  мне  единственно  правильным
решением. Да будет благословен мистер Мариотти,  учивший  меня  итальянскому
языку, вместе со своим учеником!.. Если у Вас еще  остались  силы,  сообщите
Топпингу *, как у Вас дела.


                                  133

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

                                                            2 ноября 1843 г.

     ...Я ждал, что Вы удивитесь. Если я и сам  изумился,  когда  этот  план
поездки пришел мне в голову много месяцев  назад,  то  насколько  же  больше
должен он был поразить Вас, когда Вы получили его лишь через несколько часов
после его завершения! Все же я  полон  решимости  выполнить  его  -  твердой
решимости. Я убежден, что  за  границей  мои  расходы  сократятся  вдвое,  а
перемена обстановки окажет на меня огромное влияние. Вы не хуже меня знаете,
что, на мой взгляд, "Чезлвит" в сто  раз  лучше  любого  из  остальных  моих
романов. Что я сейчас чувствую свою силу, как никогда раньше. Что я уверен в
себе, как никогда раньше. Что я твердо убежден в следующем: если только  мое
здоровье позволит, я смогу удержать уважение мыслящих людей, хотя бы  завтра
появилось пятьдесят новых писателей. Но сколько читателей не умеет  мыслить!
Сколь многие из них принимают на веру утверждения негодяев и идиотов,  будто
писатель, который пишет быстро, обязательно губит  свою  вещь.  Как  холодно
принимали эту самую  книгу  в  течение  стольких  месяцев,  прежде  чем  она
завоевала себе признание, так и не завоевав покупателей! Если бы я писал для
сорока тысяч Форстеров или для сорока тысяч людей, понимающих, что я не могу
не писать, мне незачем было бы уходить со  сцены.  Но  именно  эта  книга  и
предостерегает меня: если я все-таки в силах на время перестать писать,  мне
надо это сделать - мне необходимо это  сделать.  Однако  и  помимо  этого  я
чувствую, что долгий отдых будет мне полезен. Вы  говорите,  что  достаточно
было бы двух-трех месяцев, но просто  Вы  за  восемь  лет  привыкли,  что  я
обхожусь без отдыха. Двух месяцев мало. Нельзя вечно так перенапрягать  свои
мозг. Этот ТРУД  после  его  завершения  всегда  вызывает  тяжелую  гнетущую
апатию, и для  умственных  способностей  не  может  не  быть  вредным  такое
постоянное и редко прерывающееся напряжение. Чего бы не дал  бедняга  Скотт,
чтобы только иметь возможность побывать за границей в молодости, вместо того
чтобы дряхлым старцем бессмысленно переезжать там с места  на  место!  Я  же
написал Вам - предвосхищая Ваш вопрос, - что нужно  решить  только  одно:  с
чего мне начать. Путевые заметки, если уж я решу ими заняться,  не  причинят
мне больших хлопот, но их опубликование сможет покрыть  большую  часть  моих
расходов. Мы уже обсудили, как быть с малышом *, - о нем позаботится Кэтрин.
Переезд детей во Францию при всех обстоятельствах будет им только полезен. И
вопрос заключается в том, как он скажется на их средствах к существованию, а
не на них самих... Я забыл об этом пункте в переговорах с Б. и Эч но они, во
всяком случае, предлагают переиздать все мои книги или хотя бы часть из  них
- и тогда, как Вы указываете, я, само собой,  смогу  получить  то,  что  мне
нужно. Таким образом, с  моей  точки  зрения,  все  превращается  в  простую
сделку, на которую и надо смотреть только так. А если это  -  моя  сделка  с
ними, или с кем-нибудь другим, или с читателями, то разве  через  год  я  не
буду в лучшем положении, чем сейчас,  раз  за  этот  срок  я  смогу  увидеть
столько нового? Причина, которая заставляет Вас отнестись к  этому  плану  с
неприязнью - столь долгая разлука, - полагаю, так же тяжела и для меня. Я не
думаю, что он принесет мне много радости, если откинуть естественное желание
самому побывать во всех этих прославленных  местах.  Для  меня  эта  поездка
теперь - вопрос политики и долга. У меня есть еще  тысячи  причин  -  но  мы
скоро увидимся...



                                  134

НЕИЗВЕСТНОМУ

                                                           Девоншир-террас,
                                                            2 ноября 1843 г.

     Дорогой сэр!
     То, о чем Вы мне сообщили, ужасно и отвратительно, О,  если  бы  я  мог
добраться до родительского сердца Н, я бы так отделал этого субъекта, что он
не знал бы, куда скрыться. Но если бы я вывел в моей книге такого отца,  как
он, все ныне живущие отцы (и особенно скверные) воздели бы руки к небу  и  с
негодованием отвергли бы столь неестественную карикатуру.  Очень  многие  (и
особенно те, кто мог бы  послужить  ему  прототипом)  считают  даже  мистера
Пекснифа невероятным  гротеском;  а  миссис  Никльби,  усевшись  собственной
персоной напротив меня во вполне реальное кресло, как-то спросила, неужели я
ве