ели
не могут, по слабости человеческой, выносить бич их ораторского искусства, а
предпочитают вместо этого заниматься чаем и булочками, или  утешаться  менее
страшным обществом львов, слонов  и  медведей,  или  заглушать  Возрождающее
красноречие громом труб и литавр; все равно я  считаю  все  это  разумным  и
правильным, и все равно я восклицаю: ура!
     Но что, если я обнаружу, при более близком  рассмотрении,  что  я  имею
некоторое отношение ко  всему  этому  красноречию,  если  кто-нибудь  вообще
слышит оное, и если оно  не  оказывается  редкостным  составом  выдержек  из
Библии вперемежку с избранными местами из Джо Миллера? * Вдруг  я  обнаружу,
что почтенная толпа отнюдь не принадлежит к тому разряду тихих джентльменов,
которых м-р Карлейль * называет поглотителями собственного  дыма;  наоборот,
окажется, что эти джентльмены изрыгают неимоверное количество дыма и  весьма
сильно коптит своим соседям? В таком случае, как сосед,  я,  возможно,  имею
право говорить.
     В  Бедламе  и  во  многих  других  домах  для   умалишенных,   общество
проклинают, как состоящее в злодейском заговоре против больного. В Ньюгете и
во всех других тюрьмах  общество  проклинают,  как  состоящее  в  злодейском
заговоре  против  преступника.  В  речах  преподобного  Джабеза   и   других
Возрождающих общество  проклинают,  как  состоящее  в  подлом  и  злодейском
заговоре против  данной  Свиньи  Целиком,  и  да  будет  она  проглочена  до
последнего волоска, или свинья - не свинья.
     Доказательство? Общество не желает прийти и подписать обет; общество не
желает  прийти  и   заручиться   поддержкой   Отрядов   Надежды   Малолетних
Трезвенников,  следовательно,  общество  любит  пьянство,  не  видит  в  нем
никакого вреда, одобряет  его,  пьянствует,  как  самым  низкий,  ничтожный,
распущенный негодяй. Отцы и матери,  сыновья  и  дочери,  братья  и  сестры,
священники,  врачи,  законоведы,  издатели,  писатели,   художники,   поэты,
музыканты, королева, лорды,  леди,  общины  -  все  они  в  заговоре  против
Возрождающих человечество, все одержимы пагубной страстью к пьянству, и  все
они тем более опасны, что иногда являются  по  чистой  случайности  примером
умеренности в подлинном значении слова - этот последний  довод  стал  мощным
паровым катком, которым размалываются все возражения.
     Я позволю себе подать робкий протест против этого огульного  и  ложного
обобщения. При  всем  моем  уважении  к  Джабезу,  Глоссу,  Глибу,  делегату
Общества голубя и Скрэджеру я должен заметить,  что,  когда  малаец  одержим
амоком, нельзя считать, что он находится в состоянии душевной умеренности; а
когда  термометр  отмечает  тропическую  жару,  нельзя  утверждать,  что  он
показывает умеренную погоду. Для  того  чтобы  быть  умеренным  в  подлинном
смысле этого слова,  надобно  быть  умеренным  во  многих  отношениях,  -  в
воздержании от  крепких  слов  не  меньше,  чем  в  воздержании  от  крепких
напитков.  И  я   дерзну   заметить,   вопреки   утверждениям   Возрождающих
человечество, что своими тяжеловесными заявлениями они подают пример крайней
неумеренности. Я даже сомневаюсь в том, что такое же количество пьяниц могло
бы, находясь под влиянием самых крепких напитков, подать худший пример.
     И я прошу тех,  кто,  обладая  железной  выносливостью,  простаивает  у
трибуны и внимает ораторам, спросить себя со всей строгостью, размышляют  ли
они достаточно об этом? Знали ли они прежде о чем-либо подобном? Есть у  них
сведения, почерпнутые из собственного опыта  или  полученные  от  других,  о
достойном деле, подвигаемом столь недостойными средствами? Слышали ли они об
обществе людей, выплескивающих преднамеренно с помощью избранных ими  самими
сосудов  мудрости  всякое  усилие,  направленное  на   улучшение   положения
человека, кроме их собственного, при этом бессовестно пороча всех  остальных
тружеников нашего вертограда; клеветнически обвиняя в пособничестве ужасному
пороку, который является, как им известно, предметом всеобщего отвращения  и
подвергается всеобщему осуждению, великую сердцевину общества -  его  разум,
его нравственность, его глубокое  стремление  к  лучшему.  Если,  по  зрелом
размышлении, они обнаружат, что не знают ничего подобного, тогда,  возможно,
в их умах  возникнет  сомнение,  являются  ли  они,  поддерживая  дело,  так
подвигаемое, подлинными поборниками Умеренности, употребляя  слова,  которые
должны быть знаками Правды, в них заключенной.
     Человечество  может  возродиться  лишь  с  помощью  Общества  мира,   -
возвещают Свиньи  Целиком  Номер  Один.  Хорошо.  Я  вызываю  из  ближайшего
Общества мира моего почтенного друга Джона Бейтса, прекрасного  работника  и
хорошего человека, чья родословная восходит к бравому солдату, носившему  то
же имя и говорившего с королем  Генрихом  Пятым  в  ночь  перед  битвой  при
Азенкуре *, "Бейтс, - говорю я. - как там насчет этого  самого  Возрождения?
Почему оно может прийти только через посредство Общества мира?" А Бейтс  мне
в  ответ:  "Потому  что  война  ужасна,  разрушительна   и   противна   духу
христианства, потому что стоит вам побывать хотя бы в одной битве, и  вы  на
всю жизнь разучитесь смеяться. Потому что человек не был  создан  по  образу
Создателя для того, чтобы  его  уничтожали  в  пороховых  взрывах,  пронзали
штыками, или разрубали саблями, или давили  копытами  лошадей,  пока  он  не
превратится в кровавое месиво. Потому что война - это безумие, которое стоит
нам так дорого. Потому что она расточает наши богатства, ожесточает  сердца,
парализует промышленность, подрывает торговлю,  ведет  к  потерям,  бедам  и
сатанинским преступлениям, чудовищным и  бесчисленным".  Тогда  я  говорю  с
грустью в голосе: "Но разве я не знал все это, о Бейтс, еще много-много  лет
назад?" - "Если так, - отвечает Бейтс, - тогда  вступайте  в  наше  Общество
мира". - "Но почему же, о Бейтс?" - "А потому, что мы провозглашаем: "Мы  не
потерпим войны или проповеди войны. Мы не потерпим  армии,  флота,  бивуаков
или кораблей. Англия разоружена, - мы говорим, - и все эти ужасы  кончатся".
- "Каким же образом, Бейтс?" - говорю я. "С помощью третейского суда. У  нас
есть делегат Общества голубя из Америки и делегат Общества мыши из  Франции;
мы установим Союз Братства, и дело с концом". - "Увы, это невозможно, Бейтс.
Я тоже размышляю об ужасах войны и благодати  мира,  о  пагубном  отвращении
умов человеческих от  сей  благодати  с  помощью  барабанного  боя  и  грома
безжалостных орудий. Однако, Бейтс, мир еще не  так  далеко  продвинулся  по
стезе совершенства и есть еще на земле тираны и угнетатели, которые только и
ждут, чтобы свобода ослабла, ибо тогда они смогут нанести ей удар с  помощью
своих огромных армий. О Джон Бейтс,  посмотри-ка  на  Австрию,  посмотри  на
Россию, посмотри на Германию, посмотри в сторону Моря,  распростершегося  во
всей своей красоте за грязными темницами Неаполя! Ты ничего там не  видишь?"
- А Бейтс отвечает (как сестра в "Синей Бороде", но с  большим  ликованием):
"Ничего - только пыль клубится". В том-то и заключается  одно  из  неудобств
откормленной Свиньи Целиком (и полностью), что эта Свинья лежит в  дверях  и
свиноводы не могут ничего разглядеть  за  ней.  "Только  пыль!"  -  отвечает
Бейтс. Говорю я Бейтсу: "Все дело  в  том,  что  за  пылью  -  угнетатели  и
угнетаемые стоят, ополчившись друг против друга, в  том,  что  за  делегатом
Общества голубя и Общества мыши рыскают дикие звери, в том, что я страшусь и
ненавижу несчастья тирании и войны, в том, что я не хочу быть  под  пятой  у
солдата и не хочу, чтобы другие были у него под пятой; - и вот поэтому я  не
за разоружение Англии и не могу быть членом Общества  мира:  все  посылки  я
признаю, но вывод я  отвергаю.  После  чего  Бейтс,  вообще  говоря  человек
справедливый и рассудительный, мрачно заключает, что раз я не за его  Свинью
Целиком (и полностью), значит, я не имею ничего общего ни с какой частью его
Свиньи; и, значит, я никогда не ощущал ничего подобного, не размышлял о том,
что Общество, и только оно, считает своим открытием; и когда мне сообщают  о
таком открытии, мне до него нет дела!
     Человечество  может  возродиться,  питаясь  только   овощами.   Почему?
Некоторые достойные джентльмены, возможно, питались овощами  много  лет  без
всякого ущерба для себя. Незамедлительно эти прекрасные люди, доведя себя до
состояния  крайнего  возбуждения,  предстают  в  объявлениях  как  почтенные
вегетарианцы, взбираются на трибуну, устраивают вегетарианский пир  и  затем
доказывают,  не  без  многословия  и  весьма   посредственных   шуток,   что
вегетарианский стол - это единственно истинная мера и  что,  питаясь  мясом,
человечество пребывает в  глубочайшем  заблуждении  и  отчасти  -  разврате.
Почтенные вегетарианцы! С таким же успехом те, кто носят нанковые панталоны,
могли бы устроить такое же собрание и  стать  почтенными  нанковьянцами.  Да
неужели нельзя есть мяса? Ну ни вот столько нельзя? Если я дам обет есть три
кочана цветной капусты ежедневно в сезон, немножко гороху, когда самое время
на горох, тарелку широких виндзорских бобов, когда бобы "пошли",  и  кочанок
молодой капустки каждое утро перед завтраком, запивая все это,  быть  может,
лимонадом (тоже своего рода вегетарианская ниша - в виде целебной добавки  к
этим яствам, от которых пучит), не будет ли мне  позволено  вкусить  ложечку
мясной  подливки,  чтобы  придать  вкус  картофелю?  Ложечку?  Ни  капельки!
Почтенные вегетарианцы не прощают несовершенное животное. Их  Свинья  должна
быть Свиньей Целиком.
     Право, нам хочется возродить обычай жертвоприношения  животных  и  даже
посоветовать воздвигнуть алтарь  в  честь  Нашей  Страны,  приютившей  такое
множество  этих  неудобных  и  неуклюжих  Свиней,  с  тем   чтобы   наиболее
тяжеловесные  части  "сгорели  и  очистились".   Свинья   Целиком   Общества
умеренности,   освобожденная   от   своего   неумеренного   притязания    на
непогрешимость и неумеренной решимости нестись с хрюканьем  по  пятам  всего
населения Империи, была бы гораздо более чистым и удобным  животным.  Свинья
Целиком Общества мира, признав  духовную  общность  между  собой  и  многими
другими, кто испытывает не менее сильное отвращение к войне, но кто  тем  не
менее верит, что в настоящую  эпоху  подготовка  на  случай  войны  является
хранителем мира и уздой деспотизму, станет столь же образованной, как ученый
предшественник этой  свиньи  Тоби,  вечная  ему  память.  И  если  почтенные
вегетарианцы всех видов разрешили бы употреблять в  пищу  немножко  мяса:  и
если бы почтенные мясоеды всех родов уступили  бы  самую  малость  в  смысле
овощей; и если бы первые,  вкушая  плоды  земли  в  неограниченной  степени,
допустили бы, что есть пюре с мясом не так уж, возможно,  безнравственно,  а
последние согласились бы на шпинат с окороком; и  если  бы  и  те  и  другие
смогли  немного  меньше  ораторствовать  -  поскольку  в   настоящее   время
наблюдается неумеренное преобладание слов над делом; словом, если бы  каждый
из нас пожертвовал хоть кусочек из туши Целиком и Полностью,  это  оказалось
бы в итоге лишь полезным и для нас, и для других.
     В конце концов, мои дорогие друзья и братья, даже лунная Свинья Целиком
(и полностью) может оказаться лишь малой  толикой  высшей  и  более  великой
задачи, именуемой Образованием!

     23 августа 1851 г.


       ^TБУКМЕКЕРСКИЕ КОНТОРЫ^U

     Перевод М. Беккер

     В одной спортивной газете от  воскресенья  14  июня  помещено  двадцать
девять объявлений Пророков, которые сулят  -  за  вознаграждение  от  одного
фунта и одного шиллинга до двух с половиною фунтов  -  точнейшею  информацию
касательно всех "событий", долженствующих произойти на ипподроме. Каждый  из
этих  Пророков  располагает  исключительными   и   неоспоримыми   секретами,
основанными  на  поразительных   сведениях,   сообщенных   ему   знаменитыми
незнакомцами (они, разумеется, предатели, но до этого никому  нет  дела)  из
всех скаковых конюшен. Каждому из этих Пророков  совершенно  ясно,  что  его
просвещенные клиенты и корреспонденты непременно должны победить,  и  каждый
почтительнейше предостерегает чрезмерно доверчивую  публику,  чтобы  она  не
полагалась на других Пророков. Все они филантропы. Один  мудрец  пишет,  что
"когда он окидывает своим  опытным  взором  широкую  поверхность  борющегося
общества и наблюдает терпение и стойкость немногих  и  стремительный  натиск
многих, которые вступили в схватку с житейскими невзгодами,  его  охватывает
непреодолимое желание ярким светильником  осветить  путь  всем".  Он,  сверх
того, чрезвычайно обеспокоен тем, что "не проходит дня, когда бы публика  не
швыряла свои деньги на ветер, ставя на  всякую  дрянь".  Второй  извещает  о
своем появлении среди менее блестящих звезд  небосклона  следующим  образом:
"Пророк-Победитель  грядет!"  Третий  пересыпает   свой   секретный   список
фаворитов цитатами из  Нового  завета.  Четвертый  признается,  что  недавно
совершил небольшую ошибку, которая "привела к  печальным  последствиям",  и,
принеся десяток извинений, заявляет, что в извинениях нет необходимости, ибо
"после беспрецедентного успеха  недавно  приведенных  им  доказательств  его
способности  выуживать  тайное  тайных  ипподрома,  ему,  безусловно,  можно
простить одну  ошибку".  Все  Пророки  пишут  в  торопливой  манере,  словно
вдохновение осеняет их,  когда  они  едут  верхом,  и  они,  сидя  в  седле,
записывают свои новости  прямо  на  лету  ради  просвещения  человечества  и
возвращения золотого века.
     Это процветающее ремесло являет собою прискорбное  свидетельство  того,
как  непомерно  велик  список  пасущихся  везде  и  всюду  двуногих   ослов.
Заслуживает  также  упоминания  то  обстоятельство,  что  великое  множество
учеников и последователей Пророков вначале, без сомнения, можно  было  найти
среди лихих юнцов, которые твердо уверены, что их никоим образом не проведет
ни Шекспир, ни другой подобный ему сентиментальный враль. Страшно  подумать,
что существует целая порода людей,  которые  возомнили  себя  всезнайками  и
которых грабят все Пророки Книги Ставок. Это кажется нам одной из величайших
нелепостей, какие только можно себе представить; впрочем, эта мысль могла бы
возбудить в нас все, что угодно, кроме вражды к Пророкам, если бы  зло  этим
ограничивалось.
     Однако зло это имеет тот недостаток, что оно  этим  не  ограничивается.
Раз  есть  возможность  выведать  столько  секретов,  способных  сделать  их
счастливых обладателей баловнями судьбы, каждый уважающий  себя  мальчик  из
мясной лавки или  рассыльный  считает  своим  долгом  немедленно  приобрести
парочку из тех, что подешевле, сделать ставку и выиграть.  После  того,  как
благородный спортсмен приобрел талисман у Пророка-Победителя, ему необходимо
удобное место, где имеются списки скаковых лошадей, где следят за  последним
положением со ставками и где он может поставить свои (или чужие)  деньги  на
счастливых лошадей, которых многоопытный Пророк ему украдкой указал. Presto!
{Быстрей! (Ит.).}Конторы  вырастают  на  всех  улицах!  Во  всех  маклерских
конторах появляется спрос на старые, засиженные  мухами  цветные  гравюры  с
изображением скаковых лошадей и на любые  увесистые  фолианты,  напоминающие
гроссбухи. Две такие гравюры в витрине любой лавчонки и одна такая книга  на
любом прилавке - вот вам и вся букмекерская контора, да еще  и  с  банком  в
придачу.
     Букмекерская контора может быть табачной лавкой, внезапно преображенной
таким образом, или она  может  быть  букмекерской  конторой  и  ничем  иным.
Устройство конторы может обойтись дешево -  в  этом  случае  просто  убирают
законно находящийся там прилавок и устанавливают в одном  углу  загородку  н
конторку; ее можно, напротив, роскошно обставить  мебелью  красного  дерева.
Иногда через окошко можно лицезреть управляющего конторой субъекта в  сильно
потрепанном костюме - сидя в своем тайное тайных, он, прежде чем  приступить
к делу, попивает джин в обществе исполненною благоговения клиента,  наблюдая
в это окошко за  паломниками,  стремящимися  в  храм.  Порой  эту  должность
исполняет джентльмен, напоминающий  государственного  чиновника,  который  с
безмятежной снисходительностью делает записки в конторской книге, вставив  в
глаз монокль.  Букмекерское  заведение  может  снизойти  до  ставок  в  один
шиллинг; оно может отвергать ставки меньше чем в  полкроны,  может  провести
демаркационную линию между собой и снобами на уровне пяти шиллингов, семи  с
половиной шиллингов,  полсоверена  или  даже  (правда,  очень  редко)  фунта
стерлингов. Расписка о заключенной сделке может  представлять  собой  жалкий
обрывок мягкого картона с неразборчиво напечатанной и еще более неразборчиво
заполненной  формой,  или,  напротив,  окрашенную  в  мягкие  тона  визитную
карточку, адресованную "Кассиру Аристократического Клуба" и уполномочивающую
эту важную особу выплатить подателю сего два фунта  пятнадцать  шиллингов  в
случае, если Новичок выиграет кубок Фортуната *, причем  обязательно  выдать
эту сумму на следующий день после скачек. Но какова бы ни была  контора,  ей
нужно только одно - помещаться где-нибудь, в любом месте, где ходят люди,  -
и стремительные молодые англичане, которые всегда держат ухо востро и всегда
смотрят в оба, явятся туда и  отдадут  свои  деньги,  как  и  подобает  этим
беззащитным невинным существам.

     Резвится, радуясь, что выигрыш велик,
     И лижет руку, что его обчистит вмиг *.

     Мы не можем утверждать, будто редакция "Домашнего чтения" расположена в
средоточии этих заведений, ибо они  кишмя  кишат  по  всему  Лондону  и  его
предместьям. Однако  в  нашей  местности  развелось  множество  букмекерских
контор, и не надо далеко  ходить,  чтобы  с  ними  познакомиться.  На  днях,
проходя по одной грязной и шумной улице близ театра Друри-Лейн, мы  увидели,
что к числу контор, находящихся  под  покровительством  мистера  Весельчака,
прибавилась еще одна.
     Маленькое заведение мистера  Весельчака  до  такой  степени  напоминало
лавку аптекаря из "Ромео и Джульетты",  из  которой  вынесли  всю  мебель  и
наскоро приспособили для целей надежного и выгодного вложения капитала,  что
оно особенно привлекло наше внимание. Кроме того, оно расцвело  чуть  ли  не
накануне скачек в Аскоте, и потому  у  нас  мелькнуло  подозрение  -  уж  не
изобрел ли мистер Весельчак хитроумный способ собирать ежедневно  вплоть  до
самого открытия скачек  как  можно  больше  денег,  после  чет  -  если  нам
позволено будет употребить  столь  грубое  выражение  -  дать  тягу.  Мы  не
сомневались, что  в  контору  мистера  Весельчака  будут  приносить  вклады,
несмотря на крайне неутешительный  вид  его  заведения  (возможно,  что  оно
открылось в то самое утро), ибо даже за то  время,  что  мы  изучали  его  с
противоположной  стороны  улицы,  мы  увидели,  как  два   газетчика,   один
начинающий пекарь, один клерк  и  одни  юный  мясник  вошли  туда  и  весьма
доверчиво заключили сделки с мистером Весельчаком.
     Мы решили сделать ставку у мистера  Весельчака  и  посмотреть,  что  из
этого выйдет. Поэтому мы пересекли улицу, вошли в контору мистера Весельчака
и, взглянув на  висящие  в  ней  списки  (в  это  время  другой  благородный
спортсмен  -  мальчик  с  синей  сумкой  -  тоже  делал  ставку  у   мистера
Весельчака), высказали желание поставить  на  Топану  в  Западном  Гандикапе
смелую  сумму  в  полкроны.  Когда  мы  сделали  это   предложение   мистеру
Весельчаку, мы постарались изобразить все так, будто как свои  пять  пальцев
знаем Топану и Западный Гандикап, тогда как унизительная правда  заключалась
в том, что мы не имели и не имеем ни малейшего понятия о смысле  этих  слов,
если не считать того, что, по нашему мнению, Топана - это лошадь, а Западный
Гандикап - заезд. Поскольку обяз