А  если
ты все-таки волнуешься, значит, твое алиби гроша ломаного не  стоит.  Просто
нужно знать, как его развалить. Только и всего.
   Только и всего.
   Андрон протянул мне большой стакан с "устрицей пустыни".
   - Держите. Для вашей ненормальной. Что-то тихо  сегодня...  Заснула  она,
что ли?
   - Спасибо...
   - Вы приходите  сюда.  Когда  эта  змея  актерская  на  боковую  отойдет.
Поболтаем... Здесь тоска по ночам,  а  я  компании  люблю...  Чтобы  музыка,
девочки  у  шеста,  хари  потешные...  Приходите.  Я  вам   еще   что-нибудь
интерес-ненькое расскажу...
   Я не знала, к кому именно отнес меня Андрон Чулаки -  то  ли  к  потешным
харям, то ли к девочкам у шеста, но пообещала зайти еще. Если удастся.
   Стараясь  не  пролить  "устрицу",  я  двинулась  к  выходу  и  обернулась
напоследок: чтобы бросить еще один благодарный взгляд на Андрона. Но тот уже
снова углубился в книгу.
   Агата Кристи. "Убийство в Восточном экспрессе". Эта книга  была  покруче,
чем мои "Детективные загадки...". Но  теперь,  во  всяком  случае,  понятно,
откуда скучающий бармен черпает вдохновение.
   - Я не хотел...  Не  хотел...  -  Тихий,  едва  внятный  эстонский  Калью
Куллемяэ заставил меня вздрогнуть.
   Пока я заседала у стойки Андрона, Калыо успел прийти в себя.
   Он покинул столик и на нетвердых ногах поплелся за мной. Я даже прижалась
к стене, чтобы пропустить его.  Терять  "устрицу  пустыни"  из-за  какого-то
пьяного придурка мне не хотелось. Но у Калью, судя  по  всему,  были  совсем
другие планы.
   - Moldaavlae . - Он ткнул в меня пальцем и хихикнул.
   Я хотела было ответить  ему  на  чистокровном  эстонском  с  вкраплениями
ненормативного русского, но вовремя сдержалась. Пусть пьянчужка думает,  что
защищен хотя бы своим нетерпимым, маленьким и гордым язычишкой.
   Калью хотел сказать еще что-то, но махнул рукой  и  побрел  к  выходу.  Я
двинулась следом.
   Но  наша  лестница  слишком  затянулась.  Он  останавливался  на   каждой
ступеньке, бормотал себе под нос более чем скромные эстонские ругательства и
обреченно посмеивался.
   Но, дойдя до второго этажа, он не свернул к себе, как  этого  можно  было
ожидать, а поплелся на третий. Я поставила стакан с "устрицей" на  площадке,
против мясистой пальмы, и отправилась следом за Калью.
   Все последующее напомнило мне мелодраматические сопли, которыми время  от
времени исходил мой любимый  журнал  "Дамский  вечерок".  Калью  остановился
против номера своего покойного патрона и, не прекращая шмыгать носом, достал
из кармана ключ. Но на то, чтобы открыть дверь, ему  понадобилось  несколько
минут. Я даже порывалась выйти из своего временного укрытия (напольной  вазы
с лилиями, остро и  сладко  пахнущими  лежалой  мертвечиной),  чтобы  помочь
бедолаге.
   Наконец Калью справился с замком и завалился в номер. Выждав  контрольные
три минуты, я  двинулась  за  ним.  И  снова  нырнула  под  своды  недавнего
преступления.
   В номере было темно даже свет от окна не  проникал.  Очевидно,  что  его
плотно зашторили: запах убийства и память о нем не должны никого тревожить.
   Глаза никак не хотели привыкать к темноте, она плавала вокруг  меня,  как
туман, забиралась в ноздри и покалывала затылок. Я вдруг вспомнила о  слепой
жене красавчика Филиппа: вот кто ориентировался бы здесь, как рыба  в  воде,
вот для кого не было бы никаких тайн в бархатистом черном. Уж она  бы  сразу
определила месторасположение Калью.
   А я...
   Потерянная, я стояла посреди темноты, боясь  сделать  хотя  бы  шаг:  еще
неизвестно, что последует за этим шагом и кто меня  будет  за  ним  ожидать.
Черт, черт, черт, что за детские страхи! Здесь нет и не может  быть  никого,
кроме налакавшегося вусмерть эстонца.
   Нет и не может быть.
   Не опоздавший же на поезд убийца здесь прячется, в самом деле!
   А  если  Калью  и  есть  убийца?  Ведь  убийц  всегда  тянет   на   место
преступления, об этом я сама читала в журнале "Дамский вечерок", в  интервью
с одной популярной писательницей, имя которой никак не могла запомнить...
   А если Калью и есть убийца?
   Если он узнал меня еще тогда, в баре? Если он просто ждал меня, как  ждет
змея зазевавшегося тушканчика? Если он специально заманил меня сюда и...
   Плохо соображая, что  делаю,  я  нашарила  рукой  стену  и  стала  искать
выключатель. Поиски заняли вечность, но в  конце  этой  вечности  меня  ждал
свет, заливший номер. Тот самый номер, в котором  произошло  убийство  Олева
Киви.
   Убийство, которое я проспала.
   ...Номер казался не просто  убранным  -  вылизанным.  Подготовленным  для
долгой стерильной  смерти,  как  какой-нибудь  склеп  сразу  после  похорон.
Родственники покойного дают себе и друг другу слово навещать его, зная,  что
не придут никогда. Интересно, как долго номер будет стоять пустым?..  Совсем
потеряв осторожность, я прошлась по нему и даже  посидела  в  кресле  -  том
самом кресле, в котором выслушивала россказни  Олева  Киви  о  его  покойной
жене. Возможно, в нем сидел и сам убийца, перед  тем  как  направить  нож  в
грудь Олева.  Он  видел  все  то,  что  вижу  сейчас  я:  зашторенные  окна,
видеодвойку,  стеклянный  журнальный  столик,  ковер  на  полу,  абстрактную
картину на стене, керамическую лампу  в  латиноамериканском  стиле  -  точно
такую же, какую разбила Чарская...
   И он видел меня.
   Меня.
   И  я  осталась  жива  только  потому,  что  не  проснулась.  А  если   бы
проснулась?.. А если он и сейчас в городе? Если он и сейчас в гостинице -  и
решит, что я просто притворялась. Что не спала?..
   Мурашки поползли у меня по телу, а потом я  услышала  тонкий  застенчивый
храп. И двинулась на него.
   Так и есть.
   На кровати, где еще совсем недавно почивали мы с  Олевом  Киви,  раскинув
руки, спал Калыо. Эта картинка была такой невинной, что я даже  рассмеялась.
И все стало на свои места. Вдрызг напившийся Калью Куллемяэ просто перепутал
этажи. Как я могла  забыть  -  ведь  на  плане  Сергуни  Синенко  его  номер
находился прямо под номером  Олева  Киви!  Он  просто  перепутал  номера.  А
поскольку их планировка вряд ли отличается особыми архитектурными новациями,
то совершенно нормально, что он завалился на кровать.
   Я осторожно прикрыла дверь спальни и вышла из номера.
   Никакой загадки. Ну почему эстонцы не преподносят никаких загадок?..
   Спустившись на второй этаж, я  нагнулась  было  за  оставленным  стаканом
"устрицы пустыни" - и с удивлением обнаружила,  что  он  пуст.  Нет,  стакан
стоял на том же самом месте, на котором я оставила его, вот только ни джина,
ни виски в нем уже не было.
   Интересно, кто мог так пошутить?
   Сама Чарская вряд ли вышла бы из номера ("пусть это  делают  те,  которым
деньги платят"), Калью на моих глазах оккупировал номер Киви, бармен  Андрон
Чулаки привязан к своей стойке и к "Убийству в Восточном  экспрессе".  Немец
Гюнтер Кноблох, если верить тому же Андрону, не пьет ничего  крепче  воды...
Глава алкогольной империи Аурэл Чорбу вряд ли будет менять свои вина и  свой
коньяк  на  какое-то  сомнительное  пойло...  Разве  что  Илья   Слепцов   с
кордебалетом. Или охранники. Наверняка охранники поднимаются на этажи...
   Да и черт с ней, с этой "устрицей в пустыне", вот  только  перед  Чарской
неудобно.
   Вспомнив об актрисе, я вздохнула и направилась к ее  номеру.  Дверь  была
приоткрыта, а Чарская...
   Полина Чарская тоже спала.
   Свернувшись клубком на кресле, среди изувеченных вещей, осколков стекла и
пластиковых воспоминаний о телефонном  корпусе.  Она  спала  так,  как  спят
маленькие дети: подложив ладонь под щеку и надув губы.
   Очень мило.
   Наверное, это и есть лучшая ее роль...
   Я осторожно прикрыла дверь в номер, развернулась на пятках и... уткнулась
в жесткую грудь Аурэла Чорбу.
   - Вот ты где! - Он как ни в чем не бывало  улыбнулся  мне.  -  Почему  ты
сбежала?
   - Я не  сбежала...  Просто  вышла  в  коридор  и  встретила  свою  старую
знакомую.
   - Эту маленькую дрянь? - Судя по всему, Чарская и Чорбу  ненавидели  друг
друга взаимно.
   - Эту Суку, - поправила Аурэла я. - Все называют ее Эта Сука.
   - Значит, встретила старую знакомую...
   - Пришлось немного поболтать.
   - Я слышал, - Аурэл ощетинил усы. - Вы  очень  громко  разговаривали.  И,
по-моему, даже прибегали к помощи... э-э... некоторых предметов.
   Я развела руками: что же тут поделаешь, вулканический темперамент.
   - А ведь я заглядывал к ней, - помолчав, добавил он. - Тебя там не было.
   - Я спускалась в бар. Хотела заказать что-нибудь выпить...
   Чорбу укоризненно посмотрел на меня.
   - Для Полины. Не для себя... После ваших фантастических коньяков  я  вряд
ли скоро отойду...
   - Может быть, еще по чуть-чуть пропустим?
   Я умоляюще поднесла руки к груди.
   - Думаю, на сегодня достаточно...
   - Как знаешь. Так где ты была? В голосе Чорбу вдруг послышались  стальные
нотки. И эти нотки заставили меня насторожиться.
   - В баре. Я говорила вам.
   - Я только что из бара. Ты ушла оттуда чуть раньше...
   - Я не думала, что вы будете волноваться.
   - Разве? Ведь это я тебя пригласил... Признавайся!
   - В чем?
   Молдаванин молчал, а я так и не смогла найти подсказки в его глазах.  Как
ни пыталась.
   - Ты ведь была наверху. Возле номера покойного, - он наконец-то  сжалился
надо мной. - Правда?
   Я опустила голову и уперлась взглядом в мягкие кошачьи постолы:  в  такой
обуви легко следовать тенью за кем угодно.
   -  Правда,  -  вздохнула  я.  -  Я  ведь  журналистка...  Очень  хотелось
посмотреть...
   - На что?
   - На место преступления. - Слава богу, хоть в этом мои  позиции  выглядят
незыблемо: профессиональный долг плюс простое человеческое любопытство.
   - Обнаружила что-нибудь интересное?
   - Ничего, - я нисколько не лукавила. - Самое интересное, что есть в  этой
гостинице, - это вы.
   - Тогда пойдем? - Он ухватил меня за руку, - Только дай  мне  слово,  что
больше не сбежишь...
   Но возвращаться в номер Аурэла мне не хотелось. Именно потому, что он был
таким чертовски привлекательным мужиком.  Привлекательным  и  опасным.  И  я
могла бы не устоять...
   - А если мы посидим в баре?
   - Отродясь там не бывал.... Но если ты настаиваешь...
   - Настаиваю.
   - Тогда пошли.
   .. Андрон Чудаки по-прежнему читал об ужасах железнодорожных  путешествий
в большой компании. Но теперь он был уже не так одинок: за ближним к  стойке
столом восседала полусонная двойня. Двойня пялилась в  беззвучно  работающий
телевизор и синхронно потягивала томатный сок.  Обоих  персонажей  я  видела
всего лишь мельком, но и  они  были  запротоколированы  в  досье  у  Сергуни
Синенко.
   Вотяков и Лисовских.
   Официант, привезший ужин  нам  с  Олевом  (потенциальный  отравитель),  и
портье (потенциальный сообщник отравителя).
   На наше  появление  в  дверях  бара  они  никак  не  отреагировали,  и  я
успокоилась окончательно: как бы то ни было,  с  моей  внешностью  произошли
кардинальные   изменения,   и   судить   обо   мне   могут   теперь   только
правоохранительные органы. И только по отпечаткам пальцев.
   Я мысленно поблагодарила вновь преставившегося Стасевича: ведь это именно
ему принадлежала идея максимально приблизить меня к Алле Кодриной. Да,  черт
возьми, убийца-потаскушка, выползшая из  номера  с  трупом,  гораздо  больше
походила на Аллу Кодрину, чем на меня нынешнюю - с экстремальной стрижкой  и
неожиданно открывшейся, почти  нимфоманской  страстью  размышлять.  В  любом
месте и по любому поводу.
   Я не преследовала никаких целей, когда усадила себя и Аурэла  за  столик,
который совсем недавно занимал Калью Куллемяэ. Здесь до сих пор  стояли  его
стакан и недопитая бутылка коньяка. И валялись скорлупки от фисташек. Должно
быть, увлеченный Агатой Кристи бармен напрочь забыл о своих  обязанностях  и
даже не удосужился убрать за посетителем.
   Аурэл чинно расположился напротив меня, положил на стол смуглые,  увязшие
в венах руки и склонил голову.
   - Сколько тебе лет? - спросил он.
   - Двадцать шесть.
   - Давно занимаешься журналистикой?
   - Не очень. Это что, допрос?
   - Почти. Журналистика тебе не идет. И эта стрижка тоже.
   - Да? - Я сделала вид, что обиделась. - А мне говорили, что у меня  очень
хорошая форма головы...
   - Голова хорошая, а стрижка не очень. Хочешь поехать со мной в Кишинев?
   - В качестве кого?
   - В качестве  моей  сотрудницы.  Я  же  говорил,  у  тебя  отменный  нюх.
Поднатаскаю  тебя,  будешь  дегустатором.  Сама  сможешь  составлять  винные
букеты. Ты как?
   - Не знаю...
   - Соглашайся, девочка.  Виноградники  -  лучшее  место  на  земле...  "Не
смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей
разгневались на меня, поставили стеречь виноградники..." - нараспев прочитал
он. - Песнь Песней...
   Песнь Песней. Кажется, это из Библии... Или я ошибаюсь?.. Если бы я  была
Монтесумой, то нашлась  бы  что  ответить.  И  даже  поддержать  поэтические
излияния Аурэ-ла Чорбу. Но Монтесумой я не была и потому спросила:
   - А дальше что?
   - Что?
   - После того, как меня поставили стеречь виноградники?
   Аурэл загнал улыбку в усы.
   - Поймала. Изволь: "Моего собственного виноградника я не стерегла"...
   Намек был более чем прозрачный. И я укоризненно сказала молдаванину:
   - Вот видите!
   - Ну, ты не Суламифь, а я не Соломон. Так что остается  только  виноград.
Без всякой задней мысли.
   - Можно я подумаю?
   - Через три дня я уезжаю. Начинай думать прямо сейчас.
   И я принялась думать: на глазах у моего неожиданного друга и  покровителя
Аурэла Чорбу. И чем больше я думала, тем более  захватывающей  казалась  мне
его  идея.  Захватывающей  и  безнадежной.  Во-первых,  журналисткой  Риммой
Карпуховой я  не  была.  Во-вторых,  у  меня  не  было  никаких  документов.
В-третьих, на выездах из города меня  ждали  сотрудники  линейных  отделений
милиции с моим родным фотороботом в руках. И, наконец, в-четвертых: я до сих
пор не знала, кто же такой на самом деле Аурэл Чорбу  -  хитрый  молдаванин,
цыганский барон и один из нескольких кандидатов на  роль  убийцы.  Если  это
так, если окровавленная грудь Олева Киви его рук дело, то плохи мои дела. Он
не мог не видеть меня в постели  с  маэстро.  И  тогда  понятно,  почему  он
выделил меня из толпы в "Каса Марэ". И привез сюда.  И  теперь  играет,  как
кошка с мышкой...
   - Почему вы так на меня смотрите? - дрожащим голосом спросила я.
   - Жду ответа.
   - Я не могу так сразу.
   - В двадцать шесть лет нужно решать  сразу...  Я  в  двадцать  шесть  лет
бросил аспирантуру и уехал в село. И до сих пор  там  живу.  И  до  сих  пор
счастлив. И хочу сделать счастливой тебя.
   - А может, я уже счастлива. Откуда вы знаете?
   - Не думаю,  чтобы  ты  была  особенно  счастлива,  -  он  приподнял  мой
подбородок.
   Я дернулась, вырываясь из-под опеки его пальцев, и задела  локтем  пустой
стакан Калью. Он сорвался вниз, но, вопреки моим ожиданиям, даже не  подумал
разбиться. Я полезла за ним и задержалась под столом.  На  несколько  лишних
секунд.
   И все из-за  маленького  разноцветного  клочка  бумаги,  валявшегося  под
столом рядом со стаканом и фисташковыми  скорлупками.  Машинально,  сама  не
понимая зачем, я ухватилась за бумажку и сунула ее себе в карман.  Если  так
будет продолжаться и  дальше,  то  в  скором  времени  карманы  моих  штанов
разбухнут и превратятся в филиал городской свалки...
   Прихватив стакан, я вылезла из-под стола и снова уставилась на Аурэла.
   - А я уже успел соскучиться, - промурлыкал он. - Что-то ты долго... Нашла
что-нибудь интересное?
   - Ничего интересного...  -  проницательность  Чорбу  стала  не  на  шутку
волновать меня. - На чем мы остановились?
   - На том, что ты не особенно счастлива.
   - Слушайте, Аурэл, - только что поднятая бумажка жгла мне карман. - Я  не
совсем понимаю... Почему вас это так сильно заботит?
   - Потому что ты мне нравишься. Потому что я хочу заполучить этот  нос,  -
он снова потянулся к моему лицу.
   Теперь я была начеку и вовремя  уклонилась.  И  еще  этот  чертов  клочок
бумаги... Интересно, когда я смогу достать его и спокойно рассмотреть?..

***

   Ночь в гостинице, казавшаяся мне бесконечной, все-таки кончилась.
   Аурэл проводил меня до Каменноостровского проспекта,  передал  с  рук  на
руки первому попавшемуся частнику на подержанном "Фольксвагене" и всучил  на
прощание бутылку коньяка "Белый аист".
   В экспортном варианте.
   Я пообещала Чорбу, что позвоню вечером в "Каса Марэ", и  даже  умудрилась
поцеловать его в подпаленные трубкой усы.
   И забыла о нем тотчас же, как только за мной захлопнулась дверца машины.
   Эту ночь можно считать удавшейся. Те разрозненные сведения,  которые  мне
удалось добыть, ожидали своего часа. Так же как и квитанция из  антикварного
салона "Бирюза". И лишь одно не терпело отлагательств - бумажка,  которую  я
нашла под столом Калыо Куллемяэ.
   Я сунула руку  в  карман  джинсов,  вытащила  ее  и  расправила.  И  даже
присвистнула от удивления.
   Бумажка не была бумажкой в общепринятом смысле этого слова. Я  держала  в
руках банкноту в двадцать  австрийских  шиллингов.  Должно  быть,  ее  долго
таскали в кармане: банкнота почти до дыр протерлась на сгибах и имела весьма
плачевный вид. Прямо посередине экзотической денежки шла  странная  надпись:
"5101968".
   И все. И больше никаких намеков. Ни на что.
   Но я знала только одно: эту банкноту выронил Калью. Он был  единственным,
кто сидел за столом. Кто вообще находился в баре. Он  грыз  фисташки  и  пил
коньяк. И вряд ли вся эта помойка сохранялась с утра.  Статус  VIP-гостиницы
исключал всякую возможность невытертых столов. Да и  невытертый  стол  Калью
тоже оказался случайностью: если бы книгочей Андрон Чулаки  не  увлекся  так
"Убийством в Восточном экспрессе", я никогда бы не обнаружила  эти  двадцать
шиллингов.
   Интересно, что на них можно купить? Классную помаду или чашку кофе? И что
означает этот достаточно произвольный набор цифр?
   Больше всего это походило на телефон. Вот только чей это телефон?  Должно
быть, Калью знал - чей, и не стал утруждать себя дополнительными записями.
   А если эта банкнота принадлежала не  Калью,  а  самому  Олеву?  Не  стоит
забывать, что бумажка была австрийской, а Киви постоянно проживал в Вене...
   В любом случае имеет смысл позвонить по этому телефону. Завтра же утром.
   Закрыв тему с банкнотой и номером телефона на  ней,  я  переключилась  на
Андрона Чулаки и его не лишенные рационального  зерна  выкладки.  Почти  все
прореагировали на известие о смерти Олева Киви неадекватно, почти всем  было
что скрывать, - именно к этому сводился пафос обличительной речи бармена.
   Следствию даже в голову не пришло заподозрить кого-либо из постояльцев  -
убийца (то есть - я) был  налицо.  Но  все  они  страшно  переполошились.  И
принялись хлопаться в обморок. И  врать.  С  Чарской  все  более  или  менее
понятно: она истерила из-за таинственной видеокассеты и возможного обвинения
в краже драгоценностей. Но почему Тео Лермитт  скрыл  знакомство  с  Олевом?
Ведь у него-то - в отличие от Чарской  -  было  железное  алиби.  Он  и  еще
несколько энтузиастов квасили коньяку  Аурэла,  а  потом  бегали  накалывать
камеры слежения.
   Именно в ночь убийства и именно в следующем составе:
   1-СамАурэл.
   2. Калью.
   3. Слепцов с соской - знатоком электрических цепей.
   4. Немец Гюнтер Кноблох, который, по утверждению Чулаки, спиртного в  рот
не берет (?).
   5. Неуловимый Тео.
   Когда я подсчитала общее количество людей, участвующих в групповом алиби,
то даже скрипнула зубами от досады: их  было  пятеро!  Пятеро  из  семи!  Не
охваченными этим чертовым алиби оставались лишь Чарская и сам покойный Киви.
   Но Чарская не могла  убить  виолончелиста  -  мертвый,  он  был  для  нее
опаснее, чем живой... Кажется, я уже приходила к этой скорбной мысли...
   Но кто тогда о