ы  на  полдня,  но
продолжал говорить  и  пить  почти  до  самого  рассвета  и  лишь  тогда
проворчал что-то напоследок и отключился. Маленький  и  хрупкий  Иво  не
жаждал схватиться с мощным торговцем героином. Иво почти всегда был  под
легким кайфом от марихуаны. Иногда он дышал клеем или закидывался  парой
таблеток. Он любил кокаин, хотя редко мог его себе позволить. Но  героин
он ненавидел.
   От героина погиб  единственный  человек,  которого  он  по-настоящему
любил. Когда Иво сидел в тюрьме после демонстрации в Цюрихе - его  взяли
за то, что он швырял в полицейских камнями, - малютка Хильда, пятнадцати
лет от роду, умерла от передозировки  в  дамской  комнате  на  Цюрихском
вокзале. Ее нашли уткнувшейся лицом в унитаз. У малютки Хильды  не  было
документов, но ее в конце концов опознали благодаря обнаруженной при ней
тоненькой книжке стихов Иво - тридцать шесть страниц в фотокопиях.
   "Короткая книжка", - заметил цюрихский полисмен, который  только  что
показал сидевшему в камере Иво фотографию Хильды.  Теперь  они  ехали  в
морг на официальное опознание.
   "А какими, по-вашему, должны быть  книги?"  -  спросил  Иво.  Он  был
бледен, но не так уж худ: регулярная кормежка в тюрьме явно пошла ему на
пользу. Странно, но он не чувствовал  враждебности  к  арестовавшим  его
людям. Полисмены и охранники были строги, но справедливы.
   Из глубин своего отчаяния он поклялся вечно мстить продавцам героина.
И вот,  в  возрасте  семнадцати  лет,  Иво  поселился  в  бернском  Доме
независимой молодежи. Он  стал  его  негласным  хранителем.  Большинство
обитателей Дома составляли безвредные и беспризорные юнцы,  бежавшие  от
строгих законов и дисциплины, которые царили в швейцарском  обществе,  -
от  так  называемой  "кондиционированной  тоски   капитализма".   Однако
попадались и более опасные  гости,  пользующиеся  либерализмом  властей,
чтобы торговать сильными наркотиками и прочим смертельным товаром.
   Иво охотился на продавцов героина. С ловкостью и безрассудной отвагой
человека, которому уже нечего терять, он крал у них наркотик  и  спускал
его в канализацию, отдавая таким странным образом дань  почитания  своей
погибшей любви. А иногда, под настроение, сообщал и в  полицию  -  но  с
помощью сложных, обходных маневров, ни в коем случае не лично  и  не  по
телефону, только письменно.
   Молния его грязного спального мешка была  заранее  посыпана  толченым
графитом. Он бесшумно открыл  ее,  выскользнул  из  мешка  и  подполз  к
спящему голландцу. Через несколько секунд маленькая  пачка  пергаминовых
конвертиков уже перекочевала к нему в руки, и Иво на цыпочках  вышел  из
комнаты.
   В туалете он принялся по одному  открывать  конверты  и  высыпать  их
содержимое в унитаз; вскоре вода в нем покрылась толстым слоем  порошка.
Вместо героина он положил в конверты сахарную пудру и снова собрал их  в
пачку. Потом  набросал  на  порошок  в  унитазе  туалетной  бумаги,  но,
опасаясь шума, не стал спускать воду.
   Он вернулся в спальню. Голландец по-прежнему смотрел сны. Иво  вложил
обработанную пачку в карман его потрепанной кожаной  куртки.  Спящий  не
пошевелился. Ободренный, Иво снова выбрался из комнаты  и  на  этот  раз
рискнул спустить воду. Героин исчез в бернской канализационной сети.
   Иво пошел в кухню, вскипятил себе кружку чаю  и  раскурил  первый  за
сегодняшний день "бычок"  с  марихуаной.  Скрестив  ноги,  он  сидел  на
кухонном столе и глядел в окно, за которым уже забрезжил серый  рассвет.
Он напевал что-то себе под  нос  и  слегка  раскачивался  из  стороны  в
сторону. Ему было хорошо. Сегодня он порадовал Хильду.
   Но где же Клаус? Куда пропал  красавчик  Клаус,  который  так  хорошо
умеет делать деньги, доставляя людям удовольствие, по которому сходят  с
ума столько мужчин и женщин? С человеком, который увел  Клауса  на  этот
раз, было что-то не так. Непонятно,  что.  Никаких  видимых  причин  для
тревоги не было, одно лишь смутное беспокойство. Иво стоял  недалеко  от
них, но не разглядел того человека как следует. Было темно, и он заметил
только светлые волосы, светлую бороду и усы. Он слышал разговор и  смех.
Потом они ушли от него в темноту, и тот блондин обнимал Клауса за плечи.
Хлопнула дверца машины - судя по звуку, машина была  не  из  дешевых,  -
потом заурчал мотор, и вскоре наступила тишина. Клаус не вернулся  через
пару часов, как обещал. Иво пришлось спать одному. Клаус был другом Иво.
   Если бы только жизнь была похожа  на  лснноновскую  песню  "Представь
себе". Ах, если б это было  так!  Иво  напевал  и  раскачивался  в  такт
мелодии. Завтра  он  подумает,  где  искать  Клауса,  -  а  может  быть,
послезавтра; а может, он объявится сам.
   Ты только представь себе.
   Все ночные желания, печали и сомнения исчезли  под  колючими  струями
ледяного душа.
   Беат  фон  Граффенлауб  привык  к  жесткой  самодисциплине  и  строго
соблюдал распорядок  дня.  В  половине  седьмого  он  уже  завтракал  за
маленьким столиком в стиле бидермейер <Стиль мебели в Германии и Австрии
первой половины ХIХ века> у окна, выходящего на реку Ааре. На  нем  были
свежая  белая  сорочка  ручной  работы,  черный   шелковый   галстук   и
темно-серый фланелевый костюм. Туфли фон Граффенлауба  свидетельствовали
о любви его камердинера к военной аккуратности: они не просто  блестели,
а буквально сияли. Носки на нем были шелковые, светло-серого цвета.
   В  узкой  хрустальной  вазочке  из  Уотерфорда  <Город  в   Ирландии,
знаменитый своими изделиями из стекла> стояла одна-единственная  красная
роза. Ровно в б часов 55 минут фон Граффенлауб должен был вставить ее  в
петлицу, накинуть темно-синее кашемировое  пальто  и  взять  "дипломат";
когда же часы пробьют семь, он распрощается со слугами  и  покинет  свой
дом на Юнкернгассе, чтобы отправиться в контору на  Марктгассе.  Быстрым
шагом он мог дойти от дома до конторы всего за  десять  минут,  но  хотя
древний город Берн давно был изучен им вдоль и поперек, фон  Граффенлауб
до сих пор прогуливался по  нему  с  удовольствием.  Регулярно  утром  и
вечером, если позволяла погода, он совершал небольшой  крюк,  растягивая
время прогулки до получаса и появляясь в конторе ровно в семь тридцать.
   Сегодня утром, дойдя до конца Юнкернгассе, он свернул к кафедральному
собору пятнадцатого века. Между его стеной и крепостным валом находилась
так называемая Площадка. Отсюда удобно было  глядеть  на  реку,  которая
быстро катила внизу свои воды, холодные и бурные от тающего снега.
   Фон Граффенлауб подошел к низкому парапету, ограждавшему Площадку  со
стороны реки, оперся  на  него  вытянутыми  руками,  глубоко  вдохнул  и
выдохнул. Свежий, прохладный утренний воздух словно  разом  очистил  его
легкие. Вдали виднелись увенчанные снегом вершины Бернского нагорья.
   Он посмотрел на расположенный выше по течению реки  Кирхенфельдбрюкке
- изящный железный мост девятнадцатого  века,  который  соединял  старый
средневековый город с более новым жилым районом Кирхенфельд. Взгляд  фон
Граффенлауба скользнул по  воде  к  старым  сваям  внизу.  Его  внимание
привлекла какая-то суета на берегу.
   У самой кромки воды стояли  две  полицейские  машины,  карета  скорой
помощи и несколько обыкновенных  на  вид  автомобилей.  Он  увидел,  как
полисмены в форме вытаскивают из реки  что-то  похожее  на  человеческое
тело. Там, где должно было находиться лицо утопленника, мелькнуло  белое
пятнышко; затем труп накрыли одеялом. Но пятнышко разрослось  перед  его
глазами, заполнив все поле зрения. Это было лицо его мертвого  сына.  Он
отвернулся. К горлу подкатила тошнота, руки стали холодными  и  липкими.
Фон Граффенлауба вырвало за парапет, и по его телу прошла  конвульсивная
дрожь.

***

   В углу кабинета шефа "крипо", на вбитом в стену крюке, висела веревка
с петлей. Буизар привез ее из Соединенных  Штатов,  с  конференции  глав
полицейских управлений. Он объяснял всем, что это сувенир, точная  копия
веревки, которая применялась палачами в ту пору, когда новая  технология
в форме электрического стула, газовой камеры и  подкожного  впрыскивания
яда еще не завоевала большей части современного мира.
   Наверное,  из  следующей  поездки  он  притащит  электрический  стул,
подумал Медведь. Буизар уверял, что палачи делали  на  веревке  узел  из
тринадцати петель, но как Медведь ни старался, ему ни разу не  удавалось
насчитать больше двенадцати. Глядя на  веревку  краем  глаза,  он  снова
принялся считать. Если верить знаменитому английскому палачу  Пиррпонту,
это  все  равно  был  неэффективный  способ  повешения.   Как   правило,
стандартный американский узел и стандартная высота падения в пять  футов
приводили к медленной смерти через удушение.
   Сам Пиррпонт менял высоту падения от случая к  случаю  и  пользовался
простым скользящим узлом, фиксируя его слева под челюстью приговоренного
с помощью  резинового  кольца.  Во  время  падения  узел  сдвигался  под
подбородок и отбрасывал голову казнимого назад,  ломая  ему  позвоночный
столб, причем почти всегда между вторым и  третьим  шейными  позвонками.
Мгновенная смерть - по крайней мере, так утверждал палач.
   - Хейни, - сказал Буизар, - может,  ты,  наконец,  обратишь  на  меня
внимание? Там все равно тринадцать петель, как ни считай.
   - Ты у нас начальник, - ответил Медведь.
   - И хочу им остаться, - заявил Буизар. Медведь поднял  свои  лохматые
брови.
   - Я не отстраняю тебя от работы, - сказал Буизар, -  хотя  ты  это  и
заслужил. Но из бригады по борьбе с  наркотиками  я  тебя  пока  выведу.
Можешь и дальше сидеть за своим столом, но весь следующий  месяц  будешь
заниматься мелкими преступлениями - от греха подальше.
   - Искать украденные велосипеды и домашних собачек, - сказал  Медведь.
Он нахмурился.
   - Примерно так, - ответил Буизар. - Тебе нужно время, чтобы остыть.
   - Этот сукин сын сам напросился на оплеуху, - сказал  Медведь.  -  Он
был пьян и лез куда не надо.
   - Пускай ты прав, - отозвался Буизар, - но он  входил  в  официальную
делегацию, возглавляемую министром иностранных дел Германии. У него  был
дипломатический паспорт.
   Медведь пожал плечами и поднялся на ноги.
   - Минутку, - сказал Буизар. - Есть еще  кое-что.  К  нам  в  Берн  на
несколько дней пожаловал один ирландец. Мне написал о нем мой дублинский
друг. Он попросил меня в порядке любезности показать ему, что  здесь  да
как.
   - Стало быть, теперь я туристский  гид.  Шеф  "крипо"  чуть  суховато
усмехнулся.
   - Отнюдь, Хейни, - ты одна из местных достопримечательностей.
   - Ну, до тебя-то мне далеко, - дружелюбно заметил Медведь и вразвалку
отправился прочь.
   Начальник полиции подошел к веревке и принялся считать петли в  узле.
У него получилось двенадцать. Он чертыхнулся и начал снова.

***

   День выдался погожий и прохладный, на улицах и в низинах  таял  снег.
Подальше, в предгорьях, лед и снег по-прежнему сковывали землю. Зубчатые
горные вершины на фоне ясного синего неба выглядели почти нереальными.
   Фицдуэйн был очарован Берном. Он ощущал душевный подъем: в нем крепла
уверенность,  что  где-то  здесь,  в  этом  прекрасном,  мирном,  до  не
правдоподобия благополучном средневековом городе кроется  ответ  на  его
вопросы, причина самоубийства.
   Он пробродил по городу несколько часов, более или менее  наугад.  Все
маршруты неизменно приводили его к реке Ааре. Река окружала старый город
с трех сторон,  образуя  естественный  ров,  так  что  крепостную  стену
потребовалось возвести только с одной стороны.  С  ростом  города  стену
отодвигали все дальше и дальше по полуострову. Старый  вал  не  выдержал
испытания временем, но две  башни,  образующие  древние  ворота  города,
сохранились до сих пор.
   Задолго  до  зарождения  европейского  туризма  бернцы   практиковали
странный обычай: они использовали Сторожевую башню, стоящую при входе  в
город, как тюрьму.
   Почти сразу после прибытия Фицдуэйн снял номер в маленькой  гостинице
на  Герехтигкайтсгассе.  Прямо  напротив  дверей  гостиницы,  в   центре
действующего фонтана, возвышалась колонна с каннелюрами, а на ней стояла
статуя очень изящной работы.  Она  была  раскрашена  в  синий,  золотой,
красный и другие яркие цвета. Впечатляющая фигура женщины с  завязанными
глазами - ее великолепные ноги как-то  уж  слишком  приковывали  к  себе
внимание - держала в одной руке меч, а в  другой  -  весы.  Она  венчала
собой так называемый "Герехтигкайтсбруннен", или Фонтан Правосудия.
   У ног этой страшноватой амазонки - там,  откуда  было  удобней  всего
заглядывать ей под  юбку,  -  стояли  четыре  бюста  каких-то  личностей
довольно  кислого  вида.  Приглядевшись,  Фицдуэйн  обнаружил,  что  это
Император,  Султан,  Папа  и  Магистрат,  то  есть  главные  отправители
правосудия в смутную пору постройки фонтана, который  был  воздвигнут  в
1543 году.
   Фонтаны вообще попадались в городе на каждом шагу. Все  они  сверкали
экзотическими красками, и каждый был по-своему запоминающимся. Фонтан на
Крамгассе  был  украшен  статуей  медведя  в  натуральную  величину.  На
медведе, который стоял в позе ландскнехта, был золотой шлем с решетчатым
забралом, а у ног его сидел медвежонок, лакомящийся виноградом.  Медведи
были  повсюду:  каменные,  нарисованные,  напечатанные,  отштампованные,
выкованные из железа, большие, маленькие, даже настоящие.  Фицдуэйн  еще
нигде не видел столько медведей сразу.
   Он читал, что герцог Бертольд Пятый Церингенский,  основатель  Берна,
устроил охоту и объявил, что город будет назван именем  первого  убитого
зверя. Охотникам повезло, что они затравили медведя; город  Кролик  вряд
ли пользовался бы таким же уважением.
   Когда в жизнь бернцев еще не вошли водопровод и ежедневная  программа
новостей, они отправлялись за водой и  свежими  сплетнями  к  ближайшему
фонтану. Возможно, подумал Фицдуэйн,  если  я  посижу  у  фонтана,  меня
осенит какая-нибудь блестящая догадка.
   Однако он так и не дождался  откровения  -  уж  больно  холодно  было
сидеть на мокром камне.

***

   Вернувшись  с  ленча,   Медведь   по   привычке   просмотрел   сводку
происшествий. Он не рассчитывал найти там ничего особенного. Однажды  он
обсуждал  городской  уровень   преступности   с   заезжим   американским
полисменом. Сначала  в  разговоре  возникла  некоторая  неловкость,  ибо
количество преступлений в их городах оказалось схожим. Однако потом  все
стало ясно: цифры, которые они  называли,  относились  к  разным  вещам.
Американец говорил о числе преступлений, совершаемых  за  день;  Медведь
приводил результаты подсчета за год.
   Одним  из  наиболее  устойчивых  показателей  бернской   криминальной
статистики было количество убийств. Менялись лишь десятичные  знаки,  но
сама цифра оставалась практически неизменной - два убийства в год, и так
на протяжении многих лет.
   Медведь вспомнил  ходячую  фразу  о  том,  что  в  Берне  есть  всего
понемножку. Для такого спокойного города два убийства в год  -  это  как
раз столько,  сколько  нужно.  Если  бы  их  было  заметно  больше,  это
отрицательно сказалось бы на туристском бизнесе, и городские власти были
бы огорчены. А если бы убивали  меньше,  то  сразу  возник  бы  законный
вопрос о том, не пора ли сократить штаты уголовной полиции.
   Жители не  должны  чувствовать  себя  в  полной  безопасности,  иначе
охранники останутся без работы.
   Размышляя об этих серьезных материях, Медведь едва не  пропустил  еще
один листок, приколотый над объявлением,  в  котором  красивым  почерком
сообщалось, что дежурный по отделению продает свой пятилетний "вольво" -
машина  в  отличном  состоянии,  на  счетчике  всего   девяносто   тысяч
километров, цена низкая (таким образом, продавец умудрился соврать целых
четыре раза).
   В кратком отчете, на  который  упал  взор  Медведя,  говорилось,  что
сегодня из реки  Ааре  был  выловлен  изувеченный  труп  двадцатилетнего
юноши. Смерть, очевидно, наступила в результате  многочисленных  ножевых
ранений. Тело сразу же отвезли на вскрытие.  Официальное  опознание  еще
предстоит   провести,   однако   найденные   при   мертвеце    документы
свидетельствуют, что его имя - Клаус Миндер.
   А  о  велосипедах  ни  слова,  подумал  Медведь.   Если   бы   убийца
воспользовался краденым велосипедом, чтобы догнать  жертву  или  удрать,
сделав свое черное дело, тогда  Медведь  не  остался  бы  в  стороне  от
расследования - по  крайней  мере,  мог  бы  заявить,  что  оно  отчасти
находится в его компетенции.
   Он  еще  раз  просмотрел  сводки  в  поисках   объявлений   о   краже
велосипедов, но и во второй раз  ничего  не  обнаружил.  Даже  роликовых
коньков ни у кого не стащили.
   "Ну и ну", - хмыкнул про себя Медведь.

Глава 11

   Двери конторы  фон  Граффенлауба  на  Маркттассе  украшала  маленькая
латунная табличка. На  ней  стояли  его  имя  и  лаконичное  "нотариус".
Аккуратный фасад здания был единственной  его  частью,  перестроенной  в
девятнадцатом веке, - все прочее, видимо,  не  менялось  с  незапамятных
времен. Каменные ступени винтовой лестницы, ведущей в  кабинет  адвоката
на втором этаже, были выбиты множеством ног, и посередине  на  них  даже
образовались углубления. Лестницу освещала тусклая  лампочка.  Лифта  не
было. Гвидо говорил, что  бернцы  не  любят  бросать  деньги  на  ветер.
Интерьер  самого  кабинета  мог  оказаться  и  роскошным,  но  остальное
наводило на мысль об  экономности,  граничащей  со  скупостью.  Фицдуэйн
подумал, что ближайшие полчаса надо использовать с полной отдачей:  ведь
на обратном пути  он  запросто  может  свернуть  себе  шею.  Кабы  знал,
прихватил бы с собой фонарь.
   Секретарша фон Граффенлауба смахивала на охотничью собаку,  служившую
хозяину долгие годы и преданную ему всей душой.  Очевидно,  вторая  жена
Беата Эрика позаботилась о том, чтобы ее муж не согрешил одним и тем  же
образом дважды: назвать лицо фрау Хунцикер лошадиным значило  выразиться
очень мягко. С ее шеи свисали очки на  цепочке,  напоминающие  нагрудный
знак гестаповца.
   Фицдуэйн назвал себя. Фрау Хунцикер водрузила очки  на  переносицу  и
оглядела его с головы  до  ног;  затем  многозначительно  посмотрела  на
стенные часы. Ирландец опоздал на пять минут -  в  Ирландии  на  это  не
обратили бы внимания, но тут все было иначе. Судя  по  виду  секретарши,
подобные проступки карались в Берне не  менее  чем  годом  тюрьмы.  фрау
Хунцикер явно сожалела о том, что Сторожевая башня утратила свое прежнее
назначение.
   Фицдуэйн извиняющимся жестом развел руки.
   - Я ирландец, - сказал он. - Это различие двух культур. Фрау Хунцикер
кивнула несколько раз подряд.
   - Ja, ja - поспешно согласилась она, явно  считая,  что  этот  случай
безнадежен, и встала, чтобы проводить гостя в кабинет фон  Граффенлауба.
Фицдуэйн последовал за ней. Он с удовольствием отметил, что адвокат  еще
не совсем утратил вкус к  женской  красоте.  У  фрау  были  великолепные
ножки.
   Адвокат поднялся из-за рабочего стола, вежливо пожал Фицдуэйну руку и
указал на несколько стоящих у  низкого  столика  мягких  кресел.  Подали
кофе. Фон Граффенлауб осведомился, хорошо ли  Фицдуэйн  перенес  дорогу.
Последовал обмен любезностями, который всякий ирландец счел бы  чересчур
официальным.
   Фон Граффенлауб подлил в чашки еще кофе. Когда он поднимал  кофейник,
рука его чуть задрожала. Это  было  единственным  признаком  внутреннего
беспокойства;  в  остальном  же  он  сохранял  невозмутимость.  Фицдуэйн
подавил  в  себе  раздражение,  которое  начинал  вызывать  в  нем  этот
безупречно одетый человек. Черт возьми, ведь у него умер сын. Пускай  он
хорошо владеет собой, но зачем так явно это демонстрировать?
   Фицдуэйн допил кофе, поставил чашку с блюдцем на столик  и  откинулся
на спинку кресла. Фон Граффенлауб сделал то же самое, но как-то  нехотя,
словно предстоящая беседа внушала ему некоторые опасения;  затем  поднял
глаза на ирлан