громко прошептал майор.
   - Перестань, мы все уже решили, - поморщился Егорыч.
   - Он ведь воет потому, что думает,  будто  она  его  любила.  А  если
узнает про американца...
   - Наоборот, - повысив голос, перебил Егорыч, - если узнает, будет еще
хуже. Я же объяснил тебе, у него сегодня прямой эфир на первом канале  в
вечерних новостях. Он должен быть как огурчик.
   -  Да  уж,  огурчик,  -  с  легкой  усмешкой  прокомментировал  майор
очередную волну воя.
   Егорыч ничего не ответил и неприязненно покосился на Арсеньева.
   Все  здесь  были  свои,  а  Арсеньев  чужой.  Ему  это   сразу   дали
почувствовать, никому не представив, не сказав ни слова и  проскальзывая
мимо него глазами, словно он не человек, а пустое  место.  Так  нарочито
невежливо ведут себя братки-быки, середнячки  уголовного  мира,  если  в
каком-нибудь общественном месте, в ресторане  например,  в  их  компанию
попадает  случайный  неопасный  чужак,   которого   почему-либо   нельзя
прогнать.
   Майор слишком устал, чтобы реагировать на такую ерунду. Ему  хотелось
домой, в душ и в койку. Он знал, что проспит часов десять, не меньше,  а
потом, на свежую  голову,  решит,  стоит  ли  докладывать  начальству  о
странном разговоре с ординатором.
   Вой прекратился. Через  минуту  дверь  открылась.  Евгений  Рязанцев,
бледный до синевы, уперся красными сухими глазами  в  лицо  Арсеньеву  и
отрывисто произнес:
   - Вы, как я понимаю, первым оказались на месте преступления.
   - Я приехал по вызову. Первой была домработница убитой.
   - Это я знаю, - кивнул Рязанцев, - я хочу побеседовать  с  вами.  Где
это можно сделать?
   Через несколько минут они сидели в мягких креслах в кабинете главного
врача. Работал кондиционер. Окна были  защищены  от  горячего  закатного
солнца плотными жалюзи.  Хозяин  кабинета,  высокий  пожилой  человек  в
хрустящем  белом  халате,  тактично  удалился,   распорядившись   насчет
прохладительных напитков. Рязанцев залпом выпил ледяной воды, закурил  и
нарочито спокойно спросил:
   - Почему у нее такое лицо? Ее пытали?
   - Ну, это не ко мне, это к медэксперту, - пожал плечами Арсеньев.
   - Ваш эксперт пьян. От него за версту разит.
   - Евгений Николаевич, успокойтесь, эксперт вполне грамотный,  он  вам
все объяснил, - укоризненно заметил Птичкин, - может, вы поедете  сейчас
домой? Вам надо отдохнуть. У вас еще будет  возможность  побеседовать  с
майором, и не раз.
   - Что там было, кроме выстрела? Ограбление? Ее пытали? Насиловали?  Я
должен знать! - повысил голос Рязанцев, нарочно не обращая  внимания  на
майора и приближая свое плакатное лицо к Арсеньеву почти вплотную.
   Сейчас эта мужественная физиономия совсем не годилась для съемки. Пот
тек градом, ко лбу прилипли мокрые темные пряди, глаза покраснели,  губы
пересохли и запеклись.
   - Ничего, - сказал  Арсеньев,  -  ничего  не  было,  ни  насилия,  ни
ограбления. Убийца вошел в квартиру и выстрелил ей в затылок.  Она  даже
не успела проснуться.
   Краем глаза он заметил, как одобрительно шевельнулись усы Птичкина.
   - Но тогда почему так изменилось лицо? - закричал Рязанцев. -  Почему
распух  нос,  откуда  эти  пятна  на  коже?  Почему  такие  воспаленные,
окровавленные губы? Что с ней сделали?
   - Евгений Николаевич, ее убили, - Егорыч положил ему ладонь на плече.
- Поехали домой, а?
   - Да, сейчас поедем, - кивнул Рязанцев, уже вполне спокойно. -  Обыск
был? - обратился он к Птичкину.
   - Нет еще. Нам нужен человек, который хорошо знает квартиру. Она ведь
жила одна, и трудно понять,  пропало  ли  что-нибудь  из  вещей,  бумаг,
ценностей. Нам неизвестно, какие суммы она могла держать дома,  какие  у
нее имелись  ювелирные  украшения,  -  важно  объяснил  Птичкин,  -  при
первоначальном осмотре вроде бы все на месте, никаких следов ограбления,
в квартире идеальный порядок.
   - Что? - Рязанцев достал платок, вытер лоб, помахал рукой перед носом
у Птичкина. - Идеальный порядок? Можно подробней?
   - Не понял, - Птичкин кашлянул, - как это - подробней?
   Рязанцев резко отвернулся от майора и опять обратился к Арсеньеву.
   - Вот вы, - он покосился на погоны, - вы, майор, должны знать  точно.
На полу что-нибудь валялось? Одежда, белье, халат, полотенце?
   - Ничего не валялось.
   - А где? Где все это было?
   - Одежда и белье в гардеробной комнате, халаты и полотенца в  ванной.
- Арсеньев вдруг отчетливо вспомнил, что в спальне действительно  он  не
заметил  ни  одного  лишнего  предмета,  даже  тапочек.  Гильз  от  двух
смертельных выстрелов тоже не нашли.
   - Что на ней было надето? - спросил Рязанцев совсем тихо.
   - Ничего - Совсем?
   - Совсем ничего, кроме часов и украшений.
   - Каких именно украшений?
   - Серьги, кольца, образок на цепочке  на  шее...  Экспертизу  еще  не
проводили, но и так понятно, что  все  это  очень  дорогие  вещи.  Белое
золото, сапфиры, бриллианты, часы фирмы ?Картье?.
   Рязанцев стукнул кулаком по подлокотнику и пробормотал, ни к кому  не
обращаясь:
   - Она никогда не спала голышом, даже в жару, и всегда снимала на ночь
часы и украшения.  -  Он  налил  себе  еще  воды,  расплескав  половину,
отхлебнул и крепко зажмурил  глаза.  Арсеньев,  сидевший  ближе  других,
заметил, что по щекам его текут слезы.
   - Женя, - осторожно окликнул его Егорыч,  -  поехали  домой.  У  тебя
через три часа прямой эфир.
   Рязанцев сжал кулаки так сильно, что побелели костяшки,  и  заговорил
хриплым, отрывистым фальцетом:
   - Порядок в ее квартире - это  нонсенс!  Чушь!  Домработница  убирала
через два дня на третий, и к ее очередному приходу все было вверх  дном.
Вы до сих пор не допросили  домработницу!  Вы  не  провели  обыск  и  не
знаете, похищено ли что-нибудь из квартиры. Прошло двенадцать  часов!  И
никто ни хрена не шевелится! Вам нужен  человек,  который  хорошо  знает
квартиру? Этот человек вас вызвал.  Этот  человек  был  в  полном  вашем
распоряжении. Лучше Лисовой Светланы Анатольевны никто не знает, где что
лежит у Вики, даже сама Вика!
   - Но мы беседовали с Лисовой,  она  сначала  была  в  шоке,  а  потом
отказалась отвечать на вопросы, - попытался оправдаться Арсеньев.
   - Что значит - отказалась?
   - Она заявила, что у нее нет привычки рыться  в  чужих  вещах  и  она
понятия не имеет, где у ее  хозяйки  лежат  деньги,  какие  суммы  могли
находиться в доме.
   - Чушь! Все она отлично знает. Ладно, я сам с ней  поговорю.  Значит,
что же у нас получается? Если это заказное убийство, зачем  понадобилось
входить в квартиру? Вика ездила без охраны. Куда проще убить на улице, у
подъезда. В квартиру проникли потому, что им надо было туда  проникнуть.
Ее,  конечно,  допрашивали,  просто  делали   это   профессионально,   и
практически никаких следов не осталось. Наверняка они там все  перерыли,
а потом убрали за собой, - он тряхнул головой, тяжело поднялся, - ладно,
Егорыч, поехали. Перед эфиром мне надо принять душ и побриться.

***

   Двор был тихий, просторный  и  почти  пустой.  Никого,  кроме  стайки
сонных бомжей на  сдвинутых  скамейках  у  ограды  спортивной  площадки.
Стивен Ловуд даже пожалел, что назначил встречу именно  здесь.  Все-таки
не очень приятно общаться с бандитом в безлюдном месте.
   Впрочем, собеседник Ловуда совсем не был похож на  бандита.  Выглядел
он скорее убого, чем устрашающе. Лет сорока  пяти  мужчинка,  маленький,
болезненно худой, с редкими пегими волосами,  уродливо  постриженными  и
давно немытыми, с нечистой рыхлой кожей, он вполне мог  бы  вписаться  в
бомжовскую стайку у спортивной  площадки.  И  одет  был  соответственно.
Мятая  ситцевая  рубашка  в  мелкий  горошек  заправлена  в   спортивные
трикотажные брюки на резинке, сверху засаленная джинсовая куртка.
   Они беседовали уже минут  двадцать  и  совершенно  не  понимали  друг
друга.
   - Заказ был? - тупо повторил бандит в десятый раз.
   - Да, конечно, - терпеливо кивнул Ловуд, - и аванс вы получили.
   - Ну, и чего теперь? - спросил бандит, пуская дым из ноздрей.
   - Теперь обстоятельства изменились, и я бы хотел получить назад  свои
деньги.
   - Так они не  по  нашей  вине  изменились,  обстоятельства,  блин,  -
резонно заметил бандит.
   - А по чьей же?
   - Вот это у вас надо  спросить,  -  бандит  равнодушно  пожал  хилыми
плечами.
   - У меня? - Ловуд сделал надменно-недоуменное  лицо.  -  Вы  хотя  бы
отдаете себе отчет,  какую  сейчас  чушь  говорите?  Вы  взяли  на  себя
определенные обязательства, получили деньги. Тут выясняется, что вы не в
состоянии контролировать ситуацию.
   - Так чего там контролировать? - вяло возразил бандит. - Уже,  как  я
понял, и ситуации никакой нет, и контролировать нечего.
   - Замечательно, что  вы  хотя  бы  это  поняли,  -.  -  саркастически
усмехнулся Ловуд,  в  очередной  раз  поражаясь  непроходимой,  дремучей
тупости собеседника.
   Он видел перед собой жалкий профиль бандита, плоский  маленький  нос,
изрытую шрамами от фурункулов  щеку,  скошенный  подбородок,  подернутый
редкой светлой щетиной. Вообще сам факт, что он, дипломат,  образованный
человек, старый опытный разведчик,  вынужден  общаться  с  такой  жалкой
скучной тварью, вызывал у него легкую, но настойчивую тошноту, словно он
съел что-то несвежее.
   - Да я-то, допустим, понял, - процедил  бандит  задумчиво,  -  а  как
насчет вас?
   - В каком смысле?
   - Ну, заказ-то сделан.
   От группы бомжей отделилась сгорбленная черная фигура и направилась к
ним. Бандит встрепенулся, распрямил сутулую спину, напряженно прищурился
и  на  миг  перестал  казаться  таким  жалким.  Что-то  внутри  у   него
включилось, будто лампочка вспыхнула в темной комнате. Он  окинул  бомжа
острым внимательным взглядом и тут же  расслабился,  погас,  стал  опять
тупым и скучным.
   Бомж выглядел вполне натурально: рваный, грязный, вонючий и  с  такой
рожей, что Ловуда слегка передернуло. Тяжелые, низкие  надбровные  дуги,
раздутые  синюшные  губы,  нос  не  правдоподобных  размеров,  пористый,
бугристый, как гигантская перезрелая клубничина.
   - Мужики, сигаретки не найдется? - спросил он грубым гулким голосом.
   - Акромегалия, - прошептал Ловуд, ежась от омерзения.
   - Чего? - покосился на него бандит, приветливо кивнул бомжу и дал ему
пару сигарет из своей пачки.
   Бомж,  с  трудом  растягивая  вздутые  губы  в   чудовищной   улыбке,
забормотал ?вот спасибочки!? и поспешно вернулся к своим собратьям.
   - Хорош мужик, да? - подмигнув Ловуду,  заметил  бандит.  -  Ну,  так
чего, как решаем с заказом?
   Ловуд  закрыл  глаза  и  потряс  головой.  Он  окончательно  перестал
понимать своего собеседника. Он знал, что теперь  ему  еще  долго  будет
мерещиться чудовищная рожа бомжа.
   Стивен Ловуд был  ипохондриком.  Случайный  чих  он  воспринимал  как
начало тяжелого гриппа с последующими  смертельными  осложнениями.  Если
болела голова, сразу возникали  мысли  об  инсульте,  изжога  и  боль  в
желудке заставляли думать о раке. Но  более  всего  пугали  его  болезни
редкие,  загадочные,  возникающие  непонятно  почему  и  не  поддающиеся
лечению. Именно к  ним  относилась  акромегалия,  которой  страдал  этот
несчастный бомж.
   Она  начинается  незаметно,  вкрадчиво.  Легкая  слабость,   онемение
конечностей, бессонница, потливость, тупая головная боль в области  лба.
С кем не бывает? Ловуд в последнее время дурно спал, по утрам был вялым,
обильно потел, страдал тупой головной болью  и  каждый  раз  чрезвычайно
внимательно разглядывал себя в зеркале.
   При акромегалии меняется внешность, очень медленно,  каждый  день  по
чуть-чуть. Сам человек сначала вообще ничего  не  замечает.  Черты  лица
грубеют.  Выпячиваются  надбровные  дуги,  расширяются  скулы  и  нижняя
челюсть. Происходит  разрастание  мягких  тканей  лица,  разбухает  нос,
вздуваются губы. Усиленно растут волосы на туловище и конечностях, кисти
рук и ступни расширяются, как лапы животного, сипнет голос,  потому  что
распухают голосовые связки. Человек постепенно превращается в сказочного
монстра, в оборотня,  окружающие  шарахаются  от  него.  А  все  дело  в
маленькой, размером с фасолинку, железке,  которая  называется  гипофиз.
Просто  она  вдруг  начинает  вырабатывать  больше  гормона  роста,  чем
необходимо.
   Грипп - это лишь инфекция, если быть осторожным, можно не заразиться.
Инсульт в большинстве случаев - результат гипертонии и сильного нервного
перенапряжения. Риск заболеть раком существенно снижается, если  следить
за  своим  питанием,  не  курить,  не  нервничать   и   повышать   общую
сопротивляемость организма. Но есть хвори  настолько  таинственные,  что
поневоле приходит в голову всякая  мистическая  дрянь  о  дурном  глазе,
проклятии, каре Божьей.
   Как материалист и здравомыслящий человек, Стивен Ловуд  не  верил  во
всю эту дребедень. Но если бы кто-нибудь мог  внятно  объяснить,  почему
вдруг крошечная железка гипофиз, ни с того ни с сего, так жестоко шутит?
Как можно застраховаться от этих шуток? Почему и зачем такое  происходит
с  человеком  и  существует  ли  реальный  способ   остановить   процесс
превращения приятного джентльмена в сказочное чудовище?
   Сидя на лавочке в тихом пустом  дворе  неподалеку  от  Ленинградского
проспекта, Ловуд прилип взглядом к стае бомжей и все искал среди  темных
фигур несчастного с акромегалией. Он знал,  что  нельзя  смотреть  в  ту
сторону, нельзя застревать на дурных впечатлениях,  но  ничего  с  собой
поделать не мог.
   Между тем его собеседник явно заспешил, то и дело поглядывал на часы,
кстати, весьма серьезные часы, настоящий золотой  ?Харвуд?,  и  повторял
все более настойчиво:
   - Так чего с заказом решаем?
   Вопрос сам по себе был настолько нелеп, что Ловуд, вникнув,  наконец,
в его суть, успокоился и снисходительно усмехнулся:
   - Ну вы же взрослый человек, занимаетесь серьезным бизнесом.  Неужели
вам не  ясно,  что  в  таких  случаях  просто  расторгают  соглашение  и
возвращают заказчику аванс?
   - Это как это? Я чего-то не понял, - нахмурился бандит.
   - Да очень просто. Вы отдаете мне мои четыре тысячи, и мы расстаемся.
Вы свободны от своих обязательств.
   - Ага, конечно, - кивнул бандит  и  уставился  на  Ловуда  маленькими
острыми глазами.
   Повисла долгая пауза, стал слышен дальний гул  проспекта  и  хриплый,
тихий смех бомжей.
   Бандит смотрел на Лову да, не моргая. Смотрел и молчал.
   - Ладно, - вздохнул Стивен,  -  мне  пора.  Сейчас  у  вас  с  собой,
разумеется,  этой  суммы  нет.  Давайте  условимся,  где  и   когда   мы
встретимся. Мне удобно завтра, часов в одиннадцать утра, можно здесь же.
   - Пять кусков, - тихо, внятно  произнес  бандит,  продолжая  сверлить
Ловуда своим невозможным взглядом.
   - Ну что вы, - удивился Ловуд, - четырех вполне достаточно...
   -  Я  сказал  пять!  -  повторил  бандит  и  сунул  Стивену   в   нос
растопыренную тощую пятерню. - Вы нам должны еще пять  тысяч.  Срок  три
дня. Потом включаем счетчик.
   - Погодите,  -  Ловуд  недоуменно  потряс  головой,  достал  бумажный
платок, вытер мокрый лоб, - если я вас правильно понял, вы не только  не
собираетесь возвращать мой аванс, но и хотите, чтобы я вам заплатил  еще
пять тысяч?
   - Угу,  -  кивнул  бандит  и  улыбнулся,  показывая  идеально  ровные
фарфоровые зубы, совсем не бомжовские.
   -  Вы  с  ума  сошли?  -  сочувственно  спросил  Ловуд,  внимательней
вглядываясь в его глаза. - За что я вам должен платить, интересно?
   - За моральный ущерб, - невозмутимо объяснил бандит и сплюнул. - Срок
три дня. Потом включаем счетчик.
   - Да вы в своем уме? - Ловуд тоже встал, схватил портфель и преградил
ему путь. - Вы мне должны, а не я вам.
   - Короче, вы платить неустойки отказываетесь? - уточнил бандит, опять
сплюнул и посмотрел на часы.
   -  Разумеется,  отказываюсь!  Я  же  нормальный  человек!  Неустойки,
моральный  ущерб!  Нет,  это  бред  какой-то!  Вы  думаете,  так   можно
заниматься бизнесом? Это не  бизнес,  а  черт  знает  что!  Так  нельзя,
дорогой мой, так невозможно!
   - Ясненько, ясненько, - задумчиво пробормотал бандит, глядя уже не на
Ловуда, а сквозь него, и зашагал прочь, не оглядываясь.
   Стивен стоял посреди дорожки, смотрел вслед тощей  нелепой  фигуре  в
трикотажных штанах, стоял долго, до тех  пор  пока  не  подошел  к  нему
давешний больной бомж и не приблизил к его лицу свою кошмарную  раздутую
рожу:
   - Слышь, мужик, у тебя рубликов трех не  найдется?  Очень  надо,  тут
видишь, какое дело, как раз трех рубликов не хватает.

Глава 10

   Уснуть  в  самолете  было  невозможно.  По  радио  без  конца  что-то
объявляли. После зон гранулентности и  товаров  ?Аэрошопа?  опять  стали
разносить напитки. Толстый сосед перегнулся через  Машу  и  принялся  на
ломаном английском умолять католическую монахиню, чтобы  она  взяла  ему
пива.
   - Вы же сами можете взять, - ответила монахиня по-русски.
   - В одни руки мало дают.
   - Вам вполне достаточно. Вы перед этим водку пили. Нельзя смешивать.
   - А ты откуда знаешь? - оскалился толстый  и  выругался  в  очередной
раз, негромко, но отчетливо и совсем уж грязно. Монахиня  вспыхнула,  но
сделала вид, что ничего не слышала.
   Маша слегка  дернулась  и  даже  открыла  рот,  чтобы  потребовать  у
толстяка извинений перед монахиней, но сдержалась, понимая, что в  ответ
прозвучит  только  очередная  порция  матерщины,  и  вообще  не  следует
привлекать к себе внимание. Тележка с  напитками  приближалась.  Толстый
пихнул Машу локтем под ребра.
   - Слышь, ну е-кэ-лэ-мэ-нэ, может, возьмешь пивка, а?
   - Только если вы извинитесь и больше не будете материться, -  сказала
Маша.
   Толстяк часто, удивленно заморгал и спросил с искренним недоумением:
   - А я что, блин, нецензурно выражаюсь, да?
   - Да, молодой человек, - тяжело вздохнула монахиня,  -  вы  постоянно
сквернословите, даже когда спите.
   - Че, правда, что ли? - Он повертел головой, глядя то на монахиню, то
на Машу.
   Телега между тем оказалась рядом, стюардесса спросила, кто что  будет
пить.
   - Ну возьми пивка, а? -  взмолился  толстяк,  почти  касаясь  мокрыми
губами Машиного уха.
   - Не надо, деточка, он тогда будет себя вести  совсем  неприлично,  -
предупредила монахиня.
   - Неприличней уже некуда, - громко заметил сосед сзади.
   - Таких просто нельзя на борт пускать. А если уж пустили, то выдавать
парашют и высаживать из самолета, - откликнулся сосед спереди.
   - Высаживать, но парашюта не давать! - уточнила Маша.
   Толстяк разразился такой длинной и звонкой матерной тирадой,  что  им
занялась стюардесса, пригрозила штрафом, он наконец затих, залпом осушил
свою законную банку пива и  через  несколько  минут  уснул.  Во  сне  он
храпел, подергивал ногой и ругался. Глаза его  оставались  приоткрытыми.
Маше вдруг  почудилось,  что  он  потихоньку  наблюдает  за  ней  из-под
опущенных век.
   "С ума сошла? Если бы это был ?хвост?, он ни  за  что  не  уселся  бы
рядом, он не вел бы себя так безобразно?,  -  подумала  она,  машинально
впечатывая в память мятую  физиономию,  тонкий  кривой  шрам  над  левой
бровью, наколку на пухлой правой кисти.  Интересная  наколка.  За  время
полета она имела возможность  не  только  рассмотреть  подробно  овал  с
портретом длинноволосого мужчины, но и узнать его. Всего лишь  президент
Франклин, отпечатанный на купюре в сто долларов.
   Кисть хулигана была покрыта  густыми  светлыми  волосами,  и  портрет
выглядел как лицо утопленника под слоем  белесых  подвижных  водорослей.
Маша пожалела, что свет недостаточно яркий. Ей  захотелось  рассмотреть,
настоящая это татуировка или камуфляжная, нарисованная на коже.
   "Почему,   собственно,   это   должен    быть    ?хвост??    Операция
сверхсекретная, в самолете меня сопровождает как минимум двое наружников
Макмерфи, они бы его в момент зафиксировали. Если только он не  один  из
них. А что, вполне не возможно, такие шутники вполне во вкусе Билли.  Он
еще в школ