ьма терпеливо
качала головой:
   "нет", "нет", "нет"... Но зато, когда Клименко сказал Альме, что
листки, принесенные в термосе, не все, что их мало, она как будто сразу
поняла, в чем дело, и бросилась к забору. Клименко догнал ее и уговорил
обождать день-два.
   К неудовольствию Альмы, в одно прекрасное утро мы накинули на ее шею
нормальный ошейник, и Клименко, держа ее на длинном поводке, пошел впереди.
   Я старался не отставать.
   Альма вывела нас за город. И только тогда, когда мы миновали
станционные пути, я понял, куда она нас вела. Вдали показался забор из
карликовых акаций, переплетенных колючей проволокой, а за ним беленькая
хатка собачника.
   - Теперь понятно, почему она не смогла указать профессию того, кто
избил ее, - сказал Клименко. - Здесь, вероятно, и живет тот самый
собачник, у которого вы ее выкупили?
   Я не успел ответить. Из двери хатки вышел высокий мужчина с охотничьим
ружьем в руках. Это был уже знакомый мне собачник. Альма неожиданно
дернулась с такой силой, что Клименко чуть не упал. К счастью, он не
выпустил поводка.
   Это спасло Альму. Прямо перед нами взрыхлилась от выстрела земля.
   - Ни с места! - раздался голос собачника. - Застрелю! Чтобы и близко ко
мне с этой собакой не подходили!
   Клименко подтянул к себе Альму, отстегнул ремешок и сказал:
   - Беги домой, Альма! Только домой!
   Альма медленно побрела к городу. Временами она останавливалась и рычала
в сторону собачника, но Клименко кричал ей:
   - Домой, Альма, домой!
   И она поворачивала к городу. Вскоре она скрылась из виду. Мы подошли к
собачнику. Ружье он не опустил.
   - Так это вы на меня собаку натравливали? - спросил он меня. - Что я,
не человек, по-вашему? Мне эта сволочь все руки искусала. Нет такого
закона, чтобы на рабочего человека собак науськивать!
   - Я следователь - Клименко показал свое удостоверение. - Пройдемте в
дом.
   Мы вошли в хату.
   - Попрошу вас поподробнее рассказать об этой собаке, - сказал Клименко.
   - Ну, что я? Я специалист, можно сказать, по собакам, но чтобы я,
товарищ следователь, когда кого обижал или что? Вот вам гражданин этот, -
собачник указал на меня, - пусть скажет. Чтобы я когда хозяину собаку не
отдал, да никогда! Вон и собаку вашу я отпустил...
   - А где вы ее поймали, не помните? - спросил Клименко.
   - Где?.. Нет, не припомню. Я, товарищ следователь, в какой день их по
двадцать штук ловлю. Разве припомнишь!.. Утром ее встретил, это точно,
того самого дня, как ко мне этот товарищ за ней пришел. Бежала она по
улице и что-то в зубах несла, а волкодав мой... Есть у меня пес ученый,
Марс по прозвищу. Ну до чего же умная животная, товарищ следователь,
понятливая и спокойная! Поймает приблудную собаку, к земле прижмет. А я с
инструментом - раз... и в клетку. А тут как завидел он эту самую собаку,
как соскочит с телеги - и к ней! Она было с ним сцепилась, да увидела меня
- и ходу, а штуку там одну на землю бросила. Я за ней, Марс спереди
забежал, и...
   - А что за штуку она несла?
   - Да так, бутылка кожаная...
   - Эта? - Клименко раскрыл свой чемоданчик и вынул корпус термоса.
   - Эта! - подтвердил собачник. - У меня вон из-за нее все руки до сих
пор покусаны... Еду это я, значит, по Привокзальной улице, а Марс мой
вдруг как зарычит. Смотрю, стоит возле больницы эта самая ваша собака. Вы
меня, товарищи, извините, но я как специалист могу сказать, что собаки
очень разные бывают. А тут, как глянул я на нее, рука не поднялась. Не
сводит она глаз с больничной двери. На меня взглянула - с места не
двинулась. А ведь меня все собаки знают! Только уж какая дура, что
случайно в город попала, дорогу мне перебежит. А так все знают...
прячутся... Или им знак какой псы подают, что у меня с утра пойманы, или
инстинкт какой... Ну, а ваша-то собачка сама у меня была. Должна была бы
помнить! Взглянула она на меня - и опять отвернулась. "Бери ее! Бери, не
жалей!" - думаю, а сам не могу. Можно сказать, первый раз в жизни не взял.
Вижу - у нее горе: не по себе горюет, раз меня не боится. Больше себя у
нее горе! Не взял!.. Так вместо благодарности забегает она, дней десять
назад, ко мне в дом, прямо .в хату!
   Я лежал это после обеда, отдыхал. Вбегает - прямо к столу. Хвать
вашу-то бутылку за ремешок! Ну, я ее кочергой! Мы тут такой бой устроили,
что вс„ кувырком. За руку пару раз рванула. Я за верхушку термоса
схватился, а она как дернет - и из хаты. Надо мне было дверь первым долгом
закрыть... И убежала. Больше я ее не видел.
   - Давайте подробнее про термос.
   - Ну, когда он распался, то колба, маленькая такая, в руках у меня
осталась.
   А из корпуса бумага белая так и посыпалась. А собачка ваша за ремешок -
и тягу...
   - А бумаги где? Листки эти?
   - Бумаги?.. Да они не по-нашему написаны, товарищ следователь. Не
по-нашему, я их и так поворачивал, и этак. Буквы и те не наши. Должно
быть, для тепла ее, эту бумагу, в термос засунули...
   - И вы выбросили эти листки?!
   - Выбросил, ага. "Ну, думаю, попадись ты мне еще раз!" Хоть месячишку,
мечтал, без уколов от бешенства похожу, так нет...
   - А куда вы их выбросили? Листки эти?
   - Да за хатой, в яму...
   Нет, не все листки были "за хатой в яме", не все! Ветер разбросал их по
полю, и мы долго ходили и собирали их. Да, это было продолжение записей.
Но то, что мы уже знали и что, казалось бы, никакого отношения не имело к
случаю на дороге, приобрело неожиданный и удивительный смысл.
   Вот продолжение записок Карла Меканикуса.
    

                               ГЛАВА СЕДЬМАЯ

             Вторжение. - В старом отаноре снова пылает огонь  

                                     I
  
   "Утром 1 сентября 1939 года телеграф принес известие о начале
наступления главных сил германского командования против Польши. Волнение и
страх охватили Бельгию. "Абсолютный нейтралитет", объявленный королем
Леопольдом, не был надежной защитой моему народу. Полем битвы Европы назвал
Бельгию Наполеон, а мы знали, что и состарившиеся над картами прусские
генералы, и новые гитлеровские выскочки вновь готовы "мимоходом заглянуть"
к нам. В сейфах гитлеровского вермахта лежали покрытые сургучными печатями
пакеты.
   "Вскрыть в день Икс" - так было написано на каждом из них. И "день Икс"
   наступил...
   Десятого мая, в шестую годовщину смерти моего отца Юстуса, меня
разбудило жужжание самолетов Гитлера. Мой сын Ян вбежал ко мне с ворохом
новостей.
   Правда была похожа на раздутую сплетню, слух уже через час превращался
в правду. Опасаясь печального опыта первой мировой войны, когда король
Альберт взрывом плотин задержал армию Вильгельма, немцы на этот раз
бросили эскадрильи пикирующих бомбардировщиков на подрывные станции, от
которых шла сеть проводов к фугасам, спрятанным под плотинами и мостами.
Опора бельгийской армии - форт Эбен-Эмаель был взят немецкими
парашютистами с воздуха. Превосходящие в десятки раз по численности,
вооруженные до зубов фашистские армии хлынули в Бельгию. Вся операция
оказалась только маневром, скрывающим истинные намерения нацистского
генерального штаба. В то время как армия фон Бока захватывала Льеж и
Брюссель, Антверпен и голландский Амстердам, армии фон Рундштедта,
прорвавшись в Арденнах, стремительно катились по проселочным дорогам
Франции на запад, оставляя растерянные, деморализованные французские
гарнизоны в бетонированных крепостях. Наши защитники из Британского
экспедиционного корпуса бежали к Дюнкерку. Свастика в белом кругу покрыла
очертания моей страны на официальных картах гитлеровского штаба...
   Гибельная политика "невмешательства", потакание фашистам внутри самой
Бельгии, неподготовленность военных, трусость короля Леопольда III,
который даже не смог отступать, сражаясь, как делал это король Альберт,
привели к величайшему национальному унижению Бельгии. Двадцать восьмого
мая Бельгия капитулировала.
   Потоки беженцев, словно полые воды, затопили дороги. И всюду, куда бы
ни приходили люди, их обгоняли черные мотоциклы передовых немецких частей.
   Костлявый гость - голод пришел в каждую семью, в каждый дом. Вновь, как
и в былые времена кайзеровской оккупации, застучали по улицам Бельгии
деревянные башмаки голодных рабочих, а мимо них потянулись транспорты
грузовиков, наполненных награбленным добром Франции и Бельгии. Брюссель
превратился в город развлечении для гитлеровских офицеров и солдат,
переполнявших кафе и рестораны замершего, настороженного города.
   В жаркий июньский день прямо по тротуару к моему дому подъехала
огромная штабная машина.
   - Какой-то "Мерседес-Бенц", - сказал мой сын Ян, высовываясь из окна. -
Они к нам, папа!
   Я не пошевельнулся, когда комната наполнилась гитлеровскими офицерами.
   - Вот он! - раздался громкий голос одного из них.- Карл, дорогой Карл!
   Неужели ты не помнишь меня?
   Я всмотрелся в тучного немецкого капитана. Его упитанное лицо
показалось мне знакомым.
   - Ну, маг и алхимик, неужели не узнаешь?
   - Вольфганг? Матерн! - вскрикнул я, узнав своего товарища по лицею.
   - Господа, - обратился Матерн к присутствующим, - я хочу представить
вам своего старинного друга и приятеля Карла Меканикуса!.. (Офицеры
поклонились мне.) Вы свободны, я приду в штаб часа через два.
   Офицеры ушли. Внизу раздался шум мотора. И мы остались с Вольфгангом с
глазу на глаз.
   - Ну, как же ты живешь, Карл? - говорил Вольфганг, выкладывая на стол
пакеты со снедью. (Высокий и жилистый солдат, видимо его денщик, принес
ящик с вином.) - Ты что-то не рад моему приходу? Карл, Карл, какое счастье
для тебя, что я был в частях, занявших Динан! Какое счастье! Ты теперь ни
в чем не будешь нуждаться...
   - Вот мой сын! - сказал я Вольфгангу, показав на вошедшего в комнату
Яна.
   - Он чудесный малый! - закричал Матерн, фамильярно обнимая Яна. -
Чудесный!
   Настоящая белокурая бестия! Он совсем не похож на тебя, Карл, и на
твоего отца! В нем нет ничего "алхимического"... Он, конечно, фламенган!*
Я не сомневаюсь в этом!.. Бедный Карл, - продолжал Матерн, раскупоривая
бутылку вина, - бедный Карл, сколько тебе пришлось вытерпеть из-за своего
фламандского происхождения *, тебе, истинному немцу! Но теперь это уже
позади... Мы в Германии были невероятно возмущены, когда узнали, с какими
трудностями тебе досталась кафедра в Льежском университете. Но теперь мы
покажем этим валлонским выродкам, покажем, на чьей земле они живут! Мы
вспомним древний, как эта земля, клич брюггской заутрени: "Щит и друг! Щит
и друг!"
   Матерн встал, провозглашая клич, с которым во время религиозных войн
ремесленники Брюгге в одно утро вырезали всех горожан, говорящих на
французском языке. Ян поставил свой бокал на стол и направился к двери.
   - Он спешит на работу, - сказал я, стараясь отвести от Яна подозрение.
- Он работает на станции, нам ведь нечем жить...
   Но Ян все испортил.
   - У меня много друзей валлонов! - сказал он, обернувшись к двери. - И
времена средневековья прошли, господин капитан.
   - Дурное воспитание!.. - проворчал Матерн. - Но, Карл, поверь,
проснется расовое самосознание - и этот чертенок себя еще покажет
настоящим солдатом германской армии...
   - Как, разве?.. Неужели вы будете призывать бельгийцев?
   - Не всех, нет, нет, только полноценных, мой дорогой! Отныне фламандцы
под особой защитой немецкого оружия. Мы восстановим их привилегии. И
никакому выродку французишке не позволим командовать людьми германской
крови! Но ты никак не можешь развеселиться, Карл. А-а, понимаю, понимаю. У
тебя нет денег... Эдвин!.. - позвал он своего денщика. - Эдвин, принеси
немного денег из чемодана. Ну, тысяч пятьдесят, сто... Выполняй!
   И Эдвин принес деньги в полах кителя, как носят хозяйки свежеснесенные
яйца.
   Десятки пачек, по нескольку тысяч в каждой, выстроились на столе между
консервными банками и бутылками вина. Вольфганг был в восторге.
   - Вот они, вот они! - говорил он, с треском распечатывая пачку. - Это
все тебе, Карл! Конечно, это более приятная форма сочувствия, чем слова.
Да, друг познается "аморе, море, оре, ре..." Только это я и помню из
лицейской латыни, Карл. Любовью, нравом, словом, делом познается друг. Как
это правильно!
   Я взял одну ассигнацию и с удивлением ее рассматривал.
   - Но, Вольфганг, - сказал я, - это не наши деньги!
   - Карл, ну неужели я стал бы тебя обманывать! Ты обижаешь меня.
   - Но таких денег я не видел!
   - Следовательно, ты еще не видел денег вообще. Это оккупационные марки,
Карл. И за каждую марку ты получишь десять бельгийских франков короля
Леопольда!
   Признаться, в этот вечер я составил компанию Вольфгангу. Мы вспоминали
прежних друзей и юношеские проказы, я быстро охмелел и смеялся солдатским
шуткам Вольфганга. Мое веселье было проникнуто нервозностью. Ужасные
события последних недель, неопределенность, непрестанный страх, страх
перед летящими над головами бомбардировщиками Геринга, перед марширующими
по улицам солдатами, перед какими-то дикими распоряжениями и приказами
немецких комендантов... И вдруг передо мной сидит гитлеровский офицер,
один вид которого внушает моим соседям страх, и это совсем не офицер, это
же мой Вольфганг, мой товарищ, школьный товарищ! Что он такое
рассказывает? А, это действительно смешно!..
   Часть пути к Динану Вольфганг ехал в большом грузовике, в котором была
установлена машина, печатающая оккупационные марки. Они печатали их день и
ночь, а к ним то и дело подъезжали офицеры связи и забирали свежие пачки
для своих солдат. Это действительно смешно! Люди должны трудиться, в поте
лица своего зарабатывать хлеб насущный, профессора толкуют об экономике,
министры разглагольствуют в парламенте о бюджете, а здесь... хлоп - и сто
марок, хлоп, хлоп - и тысяча... Да, Вольфганг прав и в отношении
фламандцев. Нам было труднее получить работу, чем валлонам. Еще бы, у
валлонов покровителем выступала победительница в прошлой войне - Франция,
а у нас сейчас Германия.
   И Германия сильнее Франции, сильнее! Превыше всего Германия! Как это
Матерн сказал? Танки вперед, артиллерию назад, авиацию наверх! Дейтчланд,
дейтчланд убераллес!..
   Утром я проснулся и не сразу мог понять, что произошло.
   Я оторвал голову от стола. Лицо было в чем-то липком. А-а, это вино...
   Бутылки подрагивали на столе в такт грохоту проезжающих по улице
танков. Да, приехал Вольфганг, деньги... Сколько их!
   - Ян! - позвал я. - Ян, иди сюда!
   Мне никто не ответил. Я прошел в комнату сына. Его кровать была
застелена.
   На часах было шесть утра. Значит, он не приходил домой. Это из-за того,
что я принял Вольфганга. Не мог же я указать ему на дверь! Ведь он мой
школьный товарищ, мой друг... Но он пришел сюда не как мой друг... Неужели
Ян не понимает? Ну, я позволил ему сделать мне сюрприз. Ему ведь также
здесь должно быть не по себе, хотя он никогда не отличался
щепетильностью... Но где же Ян? Он обиделся, мой мальчик, он не ожидал от
меня, что я сяду с германским офицером пить вино. А ведь нужно как-то
приспосабливаться - я маленький человек... Кто-то хлопнул дверью? Это Ян,
это конечно Ян!
   - Ян! - позвал я, спускаясь вниз по лестнице. У раскрытых дверей стоял
незнакомый мне человек в черном свитере.
   - Вы Карл Меканикус? - спросил человек.
   - Да, я.
   - Вы отец Яна?
   - Да. Где он? С ним что-то случилось?
   - Ян арестован бошами!
   - За что? Вы говорите неправду!
   - Ян арестован гитлеровцами за порчу кабеля.
   - Он не мог этого сделать, он всегда советовался со мной! Откуда вы
знаете?
   - Я работал вместе с Яном на станции. А когда это произошло, всех, кто
работал на путях, взяли. Нас было шестьдесят человек. Гитлеровцы сказали,
что расстреляют всех, если тот, кто перерубил кабель связи, не выйдет
вперед. Ян вышел. Его взяли...
   - Но он невиновен! Я не могу поверить!..
   - Он не резал кабель! Кабели - это моя специальность... Он вышел для
того, чтобы спасти остальных... Мы раньше не очень доверяли ему - ведь он
сын состоятельного инженера. А он, он... хороший мальчик, ваш Ян.., - А,
это вы? Понимаю, понимаю... Как зовут вас?
   - Жак Фрезер.
   - Валлон? Так, так... Мой мальчик ничего не знал, его даже не
интересовали газеты. Это вы распропагандировали его, вы!.. Но что делать?
Куда пойти?..
   Его нужно спасти, спасти немедленно, а с вами я еще рассчитаюсь!
   - Моя жизнь принадлежит вам, товарищ...
   - Товарищ? Я вам не товарищ! Вы моего сына сбили с прямого пути! Он
учился бы, он стал бы ученым! У него замечательный цепкий и сильный ум! А
сейчас что делать?.. Я пойду... пойду к Матерну. Я найду его и освобожу
Яна! У меня есть друг, большой друг, он офицер и поможет мне...
   Я сразу нашел капитана Матерна - его знали все.
   - Что случилось, Карл? - спросил он меня. - Ты так взволнован!
   - Моего сына арестовали! Он невиновен!.. Вольфганг, спаси его!
   - Арестовали? Мне вообще неприятно заниматься такими делами - я
служака, строевик. А где его взяли, на станции?
   Матерн позвонил, а я как, завороженный смотрел на серый ящик полевого
телефона, от которого змеей шел красный лоснящийся резиновый жгут. Из-за
такого вот куска резины страдает мой Ян, какая глупость!
   - Говорит капитан Матерн. Да, да... Скажи, твои ребята вчера задержали
некоего Яна Меканикуса? Это сын моего... Ах, так? Зо, зо, зо, так...
так.., У меня все сжалось внутри, Матерн, не глядя мне в глаза, все
говорил: "Зо, зо, зо..." Потом он бросил трубку, подписал пропуск и, все
еще не глядя на меня, сказал:
   - Ты дурно воспитал своего сына, Карл! Это ужасно!
   - Что произошло, Вольфганг?!
   - Он плохо себя вел, вызывающе вел себя... Полчаса назад он был
подвергнут экзекуции...
   - Какой экзекуции?! Вольфганг, пожалей меня, попроси их! Ты же всех
знаешь!
   - Он расстрелян, Карл! Мне очень жаль...
   В тот же вечер какие-то рабочие в покрытых углем комбинезонах принесли
мне моего мальчика... Мы похоронили его во дворе, возле стены.
   - Он был настоящим патриотом! - сказал Фрезер. (И его слова падали, как
капли раскаленного металла, в мой мозг.) - Он был смелым, честным! Он
хотел спасти тех, кто уже начал борьбу с фашизмом...
    
                                    II
  
   Жизнь потеряла для меня всякий смысл... Я сидел возле окна и смотрел на
свинцовые воды Мааса. Вот прошли самоходные баржи. На корме, возле
рулевого, германский солдат. Вот прошел катер. На его крыше, болтая ногами
в широких сапогах, сидит германский солдат. По набережной прошла группа
бельгийских предателей-рексистов*. Они вооружены, но их охраняют
гитлеровские солдаты...
   Какая тяжелая поступь у завоевателей!.. Кажется, что каждому их шагу
стоном отвечает земля.
   Вот опять катера, что-то везут? А-а! Это хлеб для солдат. Новый порядок
имеет хороший аппетит. Люди, хлеб, уголь... Все нужно гитлеровскому
"райху".
   Мне принесли какую-то квадратную бумажку. "Хлебная карточка", - так
сказала мне соседка. Она до войны торговала открытками и марками, я ее
помнил...
   Оказывается, что больших трудов стоило ей достать для меня эту карточку.
   Люди, которых я никогда не знал, приходили ко мне. Дверь, в которую
внесли моего Яна, была всегда открыта. Брали из моих рук карточку и клали
на край стола крошечную порцию хлеба... Люди всегда на что-то косились.
А-а, это, вероятно, на деньги. Они так и валялись на полу и на столе,
между бутылками вина и консервными банками. Я не притрагивался к ним.
Грязные, кровавые деньги!..
   Может быть, если я показал бы Матерну на дверь, мой Ян не вышел бы из
толпы?
   И был бы жив? Жив?! Нет, он благородный мальчик - он все равно вышел
бы, чтобы спасти тех, кто борется!
   А борются ли или вот так сидят возле окна и считают баржи с хлебом,
который похищает Германия у моего народа?.. Нет, нет, не может быть! Они
борются! И, если придет Фрезер, я спрошу у него, что они делают, что
делать мне, чтобы отомстить за Яна, за тысячи и тысячи арестованных и
убитых...
   Но Фрезер что-то не идет. Его уже не было семь дней. Целых семь дней!..
Вот кт