кратии.
Все, кто заботится сегодня об изменении и улучшении положения, не должны забывать, что свободной парламентарной демократии, с многопартийной системой и правовой государственностью, для Германии нет альтернативы. Это обусловлено помимо прочих соображений просто тем соотношением сил, в которое мы, немцы, включены в системе мировой политики. Впервые в истории объединенная Германия должна всерьез задуматься над состоянием своей демократии. Конечно, ФРГ после войны именно этим, казалось бы, и занималась. В 1968 г. Вилли Брандт заявил: вот теперь начинаем всерьез заниматься демократией. Однако мы отлично знаем, что нынешняя демократия в Германии отнюдь не возникла в нашей стране в результате самостоятельного выбора, сделанного народом, и самоосвобождения немецкого народа. Эту демократическую систему ввели у нас по окончании второй мировой войны державы-победительницы...
Заняться сейчас демократией всерьез означало бы сделать то, что советовал осуществить Гельмут Шмидт. Он установил, в чем состоит коренная проблема ФРГ: ни политический класс, ни федеральное правительство, ни федеральный канцлер не способны к духовному руководству. Политика не в состоянии более дать людям духовную ориентацию. Шмидт видел в этом решающую причину тщетности усилий по преодолению политического кризиса. Совет Шмидта был такого рода, что народ должен теперь сам взять в свои руки осуществление этой задачи - духовного руководства.
Партия ХДС обещала духовный и нравственный поворот в стране, но не осуществила его. Политический класс сделать этого не в силах. Если бы силы для духовного обновления и переориентации Германии нашлись в народе, это стало бы по-настоящему началом возрождения демократии в Германии.
Необходимо, чтобы народ не считал себя более лишь объектом политики. До сих пор ограничивалось тем, что народ выбирал других политиков, лишь когда он был недоволен, да и то если было кого выбирать. Если же не было другого выбора, то люди вообще отстранялись от политики. Теперь же речь идет о том, чтобы народ взял заботу о своей собственной судьбе и вопросах, от которых зависит его выживание, в свои руки.
Проблемы сейчас настолько обострились, что без выполнения этого условия было бы, по моему убеждению, бессмысленно думать об основании каких-то новых партий и об обретении политического влияния.
Из опыта социализма для нас вытекает тот вывод, что потерпела поражение не только утопия, а нечто большее. Решающее обстоятельство состоит в том, что потерпела поражение прежняя постановка цели, сам образ будущего. Все планирование современного общества ориентировалось на осуществление тех целей. Вера в эти цели жила на протяжении двухсот лет. Речь идет о политической вере эпохи Нового времени.
Социализм с самого начала был ориентирован на создание общества, в котором были бы полностью осуществлены свобода и равенство, причем таким образом, чтобы между ними и противоречий даже не было. Все люди должны были стать равными в своей свободе и свободными в равенстве. Формула эта выражает в точности то же самое, что составляет внутреннюю суть и либерализма, то, что он обещал когда-то и до сих пор продолжает обещать.
Только потому что это обещание уже однажды оказалось невыполненным - в середине XIX века, Маркс занялся поисками другого пути для осуществления тех же целей. И только потому что эти цели не реализованы до сих пор, буржуазная интеллигенция, западные интеллектуалы и в наше время по-прежнему восторгаются Марксом. Крушение социализма в действительности нанесло удар по представлениям всей эпохи Нового времени в целом. Речь сейчас идет о том, каким образом могла бы современная эпоха сама, исходя из собственных сил, создать новый проект или программу осуществления свободы и равенства в их единстве.
Ведь Маркс и марксизм притязали не только на идею, на утопию, но и на осуществление революции. Но сегодня мы должны задуматься над таким вопросом: если социализм был единственно мыслимой моделью реального осуществления конечных целей индустриального общества и эта модель рухнула, что же тогда должно занять ее место? В этом состоит вопрос решающего значения.
Наши интеллектуалы, руководящие органы и штабы политических партий должны были бы уяснить себе, что Германия именно при ее открытом положении в общей геополитической структуре настоятельно нуждается в новой модели будущего. Какие цели мы ставим перед собой, к чему мы вообще стремимся, на что рассчитываем?
Не разобравшись самым серьезным образом с этими вопросами, нельзя вообще строить какую бы то ни было политику. Если в обществе даже нет представлений, что, собственно, люди хотят, если политики немы и неспособны ответить на вопросы, которые перед ними ставят, тогда политике приходит конец. Не только идеологическим дебатам, но и всякой политике вообще. Если политика не может в основе своей, во-первых, дать анализ действительности и, во-вторых, ответить, какие цели и на каком пути она собирается осуществить, это уже не политика.
Далее, урок для нас заключается в том, что упадок переживают не только эта идеология, но и все идеологии, обещавшие духовные ориентации и объяснение смысла жизни. Крах социализма лишь подтвердил тот факт, что все идеологические мировоззрения религиозного типа, выросшие на почве Французской революции и философии Просвещения, оказались исчерпаны. И либерализм не имеет оснований чувствовать себя триумфатором. Ход событий в Европе и в мире говорит о том, что начинается агония самих либеральных систем.
Кризисные явления западного либерального общества коснулись нас в ФРГ как раз в тот момент, когда мы оказались перед трудным вызовом, когда перед нами встали тяжелые задачи. Новая ситуация в мире стала хаотичнее, она стала более непредсказуемой, чем во времена прежнего противостояния блоков двух великих держав.
Тогда положение вещей было по меньшей мере предсказуемо. Только благодаря этой предсказуемости Германия так спокойно и выдержала этот сорокалетний период конфронтации между Востоком и Западом. Вполне может быть, что предсказуемость ситуации в Восточной Европе и в Центральной Азии уже утрачена. Ход событий в бывшей Югославии говорит о том, что именно может произойти в ближайшее время.
Балканы - это лишь миниатюрная модель развития событий в пространстве бывшего Советского Союза, в противостоянии государств, образовавшихся там. Конфликты на этнической, религиозной, экономической и культурной почве сопоставимы, их вполне можно сравнить между собой. Если вооруженный конфликт типа балканского разгорится в масштабах бывшего Советского Союза между государствами - преемниками бывших республик Союза, Западная Европа окажется столь же беспомощной, как и сейчас.
То, какая судьба постигла наследие, оставленное Советским Союзом, говорит нам о следующем: чем критичнее положение, тем более основополагающий, решающий характер приобретает вопрос о власти. От него зависят все остальные вопросы.
Лозунг о том, что нельзя решить политические конфликты военными средствами, вооруженным путем, может стать в определенных ситуациях абстрактной формулой. А в отдельных случаях этот лозунг может даже способствовать катастрофе. Будь Европа сплоченной и имей она убедительную позицию, тогда даже одна лишь угроза возможного военного вмешательства в балканский конфликт могла бы спасти жизни сотням тысяч людей. Еще большее количество людей не потеряло бы родину. Таков реальный вывод из дискуссий о пацифизме и милитаризме.
Следствием произошедшего всемирно-исторического перелома явилось также образование единой Германии. Мы уже рассматривали этот вопрос. Хочу обратить внимание в этой связи еще раз на то существенное обстоятельство, что чудовищные проблемы, свалившиеся на нас в плане формирования внутреннего единства страны, кажутся почти неразрешимыми, потому что почти весь официальный политический класс ФРГ даже и не хотел этого объединения.
В решающие недели и месяцы представители правительства и оппозиции пребывали в состоянии отчаяния, они спешно занимались тем, как избежать объединения. Не Гельмут Коль, а Вилли Брандт был первым, кто понял, что объединения избежать нельзя.
В течение по меньшей мере десятилетия в ФРГ не было политики, направленной на воссоединение страны. Массовые демонстрации в бывшей ГДР прошли в переломный момент под лозунгом "Мы - один народ". Тем самым были сломлены прежние духовные, моральные и политические конструкции, на которых держалась до тех пор ФРГ, представления, будто немецкого народа вообще больше нет. Будто из-за преступлений нацистов немецкий народ навеки утратил право быть народом и иметь такие же права, как и всякий другой народ на свете.
Сегодня комментаторы всех крупнейших газет пишут о том, что наш политический класс не владеет уже, дескать, языком, который был бы понятен народу. Что он не в состоянии сформулировать в виде политических интересов настроения и желания народа. Есть много причин, приведших к кризису наших партий.
Но еще хуже, чем кризис политических партий, растущее отчуждение между политическим классом и народом. Тридцать процентов взрослого населения ФРГ не доверяет больше решение проблем никаким партиям. Треть избирателей отказывается от участия в выборах. Они могут стать сильнейшей партией. Между тем хранители общественного мнения в ФРГ оказывают давление, ссылаясь на то, будто наши друзья в других демократических странах Запада могут неправильно понять нас и сделать вывод о возрождении в Германии национализма.
Такое положение ужасно. Ни один народ не может долго выносить подобную ситуацию. Ничто другое не может так легко сдвинуть немцев на ложные пути прошлого, как упрямство властей, не желающих изменить нынешнюю ситуацию. Положение гротесковое.
Самая глубокая проблема германского единства состоит, однако, даже не в беспомощности политического класса и в потере доверия к его представителям, проблема в том, как осуществить именно внутреннее единство. Вилли Брандт выразил суть вызова, перед которым мы оказались, сказав: части единого целого должны вырасти вместе. Однако, замечу, без сознания сопричастности ничто совместно вырасти не сможет.
Важнейшая предпосылка осуществления единства Германии состоит в том, что западные немцы должны прийти к пониманию проблем восточных немцев как наших собственных проблем и принять эти проблемы как собственные. А пока этого нет, никакого германского единства не будет. Если же не состоится внутреннее объединение страны, то завтра у нас могут установиться такие же отношения, какие существуют сейчас между северной и южной Италией.
Отсталая часть страны превратится в своего рода раковую опухоль, что будет иметь смертельные последствия для всего организма. Поэтому мы должны объяснять, что если люди выступают за единство Германии, это не имеет ничего общего с каким-либо всплеском националистических настроений. Мы обречены на достижение внутреннего единства. Если такое единство не будет достигнуто, это заденет нас всех.
Разумеется, существуют различия интересов. Интересы восточных немцев отличаются от тех, которыми живут немцы на Западе. Однако внутреннее объединение Германии - это не выравнивание интересов, а исторический процесс. Это условие самосохранения государства и нации.
Германия оказалась также еще перед одним вызовом. Это мультикультурализм, общество с множественностью культур. За этим скрывается не просто идеология, но и определенная реальность. Во всем мире есть уже миллионы людей, которые стремятся к переселению в ФРГ. Для них это значит попасть в рай. Завтра таких будет еще больше. Люди рассчитывают решить таким путем свои сложные жизненные проблемы, в частности связанные с занятостью. Ситуация развивается на фоне всемирного конфликта между Югом и Севером, обнищания масс. Разумеется, ФРГ не в состоянии решить эти проблемы одна. И если нам и нужна единая Европа, то из причин к тому нужно сразу назвать необходимость ответа на данный вызов.
Если у нас выдвигается уже тезис, что Германия - страна, принимающая переселенцев, то нужно поставить приток мигрантов под определенный контроль, чтобы он проходил в рамках законности. И нужно установить, кто, когда и на каких условиях имеет право переселяться в ФРГ, какие масштабы может иметь такая миграция. Конечно, было бы иллюзией полагать, что Германия может стать такой страной переселенцев, как, скажем, Америка.
Даже в случае правового регулирования миграции наши ресурсы ограничены. В Германии не хватает сегодня трех миллионов квартир. У нас строится ежегодно сто-двести тысяч квартир, и их совершенно не хватает для того, чтобы покрыть существующий дефицит. Германия очень плотно населена.
Опасность утраты своей национальной идентичности здесь выше, чем в какой-либо другой стране. Было бы большим заблуждением полагать, будто страны без четкой культурной идентичности наиболее расположены к приему переселенцев. В действительности обстоит как раз наоборот. Нация со стабильной идентичностью психологически, в моральном и политическом отношении более способна к совместной жизни с людьми, представляющими другие культуры. Бессмысленные, иррациональные вспышки насилия в Германии имеют много причин, но прежде всего они связаны с тем, что эта страна не дает своей молодежи не только немецкой, но и вообще никакой идентичности.
Либеральная концепция универсальной мировой культуры - это, по сути дела, определенная идеологическая программа. Ей не соответствует ни одна из реально существующих культур. Опираясь на концепцию универсальной мировой культуры, нельзя воспитать нормальным образом подрастающее поколение, осуществить его социализацию. Попытка ввести эту либеральную программу в школе, используя соответствующие воспитательные меры, может привести лишь к тому, что дети будут вырваны из той общности, к которой они принадлежат, и окажутся лишенными принадлежности к определенной семье, местности, региону, национальной общности.
Либеральная идеология универсальной мировой культуры не предлагает никакой иной формы идентификации взамен прежней, которая была у человека до этого. Люди, вырастающие в духе этой идеологии, отнюдь не становятся какими-то гражданами мира, отличающимися терпимостью к другим культурам и другому мнению. В действительности эти люди не могут уже быть нормальными гражданами какого-то определенного государства. Вместе с исчезновением лояльности к конкретному объекту пропадает и лояльность к конкретному правовому порядку, и правовое сознание. Жизнеощущение, мировосприятие немцев наиболее глубоко задето тем, что начинают шататься те основы, на которых строилось существование людей последних сорока лет. Возрастает до все более угрожающих размеров безработица. Оживление конъюнктуры не изменит существа положения, потому что речь идет о так называемом "структурном кризисе" экономики ФРГ. Мы недостаточно конкурентоспособны на рынках, не можем уже произвести столько продукции и финансировать столько рабочих мест, как прежде.
Такая ситуация опасна в политическом отношении. Раньше всегда можно было сказать: боннская республика никогда не повторит судьбу Веймара, так как тогда в Германии было шесть-семь миллионов безработных и такая степень обнищания, какая теперь представляется невозможной. Однако сегодня такие прогнозы уже нельзя делать. Структурный кризис означает, что мы вполне можем достичь такого же уровня безработицы как в Веймарской республике.
Далее, многие граждане понимают, что нам угрожает и другая, еще большая опасность: скоро мы окажемся не в состоянии финансировать социальную систему ФРГ в ее нынешнем виде. Именно тот момент, когда мы убедимся конкретно, что впредь эту социальную систему финансировать вообще не в состоянии, - этот момент окажется для Германии исключительно важным. Здесь может произойти поворот в ее судьбе.
На чем основывалась стабильность в ФРГ после 1945 года? На экономических успехах и обеспечении благодаря им все большей социальной безопасности населения. Поддержка демократии, идентификация граждан с основными партиями, все, что делало нашу демократию образцовой в глазах всего мира, в том числе и доскональнейшее соблюдение индивидуальных прав и свобод, - все это было возможно только при условии успехов в экономике и постоянного роста системы социальной безопасности. В будущем это уже становится невозможным. И такая ситуация создает серьезный вызов.
Необходимо уже сейчас осуществить соответствующий поворот в политике. Вопрос выживания для ФРГ состоит в том, окажется ли одна из больших партий или обе партии вместе в состоянии установить соответствие между желаниями и ожиданиями людей, с одной стороны, и реальными возможностями этой системы социальной безопасности - с другой. Речь идет о том, чтобы люди готовы были отказаться от ряда вещей, обладание которыми до сих пор считалось чем-то само собой разумеющимся и совершенно необходимым.
Сейчас у нас часто признается, что трудности должны разделить между собой все. Нужно развить в себе способность отказываться от кое-каких вещей. Помимо того канцлер сделал также совершенно верное замечание на тот счет, что изменения начинаются в головах людей. Но что нужно изменить в головах ответственных лиц, чтобы побудить граждан ФРГ к новому мышлению? Апеллировать к так называемым вечным ценностям и будто бы вечным немецким добродетелям было бы недостаточно.
Кто отважится представить людям элементарный экономический расчет, что лучше отказаться сегодня от 20 процентов благосостояния, чтобы сохранить нынешний уровень благосостояния на 80 процентов, чем ждать до тех пор, пока от него останется всего 40, 30 или 20 процентов, когда большего и спасти будет невозможно?
Никто и во сне не может ожидать того, что при нынешнем соотношении политических сил кто-нибудь осмелится предложить на этой основе концепцию новой политики и взяться за ее осуществление. Поэтому вполне можно предвидеть, что дела у нас пойдут как в бывшем Советском Союзе, и нам придется повторять слова Горбачева: "Того, кто опаздывает, наказывает жизнь". Так что сам ход исторического развития требует изменений, для реализации которых у нас не хватает ни понимания, ни сил.
Политическая проблема состоит, по существу, в том, чем заменить прежнее все возрастающее укрепление системы социальной безопасности, чтобы удержать Германию в будущем от внутреннего распада. Пока что, как мы видим, наступает драматическое ускорение процесса распада тех сил, которые до сих пор сплачивали, интегрировали общество. Об этом свидетельствует то, в каком состоянии находится школа. О том же говорят астрономические масштабы преступности, распад семьи. И это лишь некоторые примеры.
Между тем спасла немцев в 1945 году именно семья. Государство, нация, история, этос уже потеряли влияние, авторитет их был разрушен. Только семья сохранила притягательную силу, только благодаря ей люди обрели вновь волю к выживанию. Сегодня либералы и левые высмеивают каждого, кто обращает внимание на значение семьи. Это безрассудство либералов и левых выглядит скорее трагично, чем комично.
Партия ХДС тоже когда-то понимала, что роль семьи незаменима. В своей новой программе в 1981 г. партия не случайно отмечала, что укрепление и защита семьи составляет важнейшую основу всей социальной политики. Но с 1982 г. происходит драматический процесс распада семьи. Можно без преувеличения говорить о том, что нормальной бюргерской семье приходит конец.
Если в возникающей кризисной ситуации не будет еще и семьи, люди окажутся просто на краю пропасти. Появится такая агрессивность и такая преступная энергия, которую мы сегодня даже и представить себе не можем. Вот уже лет десять мы наблюдаем, как бюргерство воспитывает у подрастающего поколения такое представление, что молодежь должна стремиться освободиться от всего, что ее связывает, и добиваться самоосуществления и бескомпромиссного удовлетворения своих потребностей.
Некоторые люди знают, что я с самого начала выступал против этой самоубийственной программы. Из-за этого меня стали считать особо упорным и отсталым консерватором. Если бы речь шла только обо мне лично, я бы не тратил на все это столько сил и лучше молчал бы. Но дело касается всего немецкого бюргерства, которое начинает сознавать уроки истории, и это болезненный