шления, чистой мысли и праведной жизни. Суфии усвоили много мистических обрядов, свойственных индусам, Древней Греции и некоторым современным западным культам и мистическим орденам. Сюда относятся танцы, ритмические и грациозные телодвижения, сопровождаемые пением, а также "молчание", во время которого душа может наслаждаться мистическим общением с высшими плоскостями бытия. Часты экстатические состояния, причем высшим последователям секты иногда бывает доступно космическое сознание. 
Суфии полагают, что человек есть Бог в миниатюре, поскольку его тело есть миниатюра вселенной. Отсюда вытекает утверждение авторитетов, будто суфизм учит, что человек в одно и то же время и микротеос, и микрокосмос. Они считают, что существует пять плоскостей бытия, а именно, (1) абсолютно невидимое, (2) относительно невидимое, (3) плоскость подобий, (4) плоскость видимости и (5) плоскость ниже видимости. Плоскости эти иногда грубо различаются как три плоскости: невидимая, промежуточная и видимая. Необразованные и простые последователи развитых учителей говорят о двух лишь плоскостях, видимой и невидимой, так что, похоже, существуют и эзотерическое, и экзотерическое учение об этих плоскостях. Но это еще не все. Наиболее посвященные говорят о плоскости, лежащей гораздо выше даже абсолютно невидимой. Они говорят, что плоскость эта недосягаема ни для слов, ни для мысли. Один ученый сравнивает ее с "беспространственными эмпиреями" Данте. Дух, или, как некоторые говорят, "душа", считается бессмертной и предсуществующей в том смысле, что прежде, чем начать цикл воплощений, она пребывала на лоне божества. Она сохранила память о прежнем блаженном состоянии, - так как свойственная ей оценка красоты объясняется смутным воспоминанием красоты духовного существования в Едином. Вселенная, как мы уже говорили, представляется панорамой фантасмагорий, где сцены постоянно меняются, а актеры появляются, играют свою роль и сходят со сцены. Дух человека - это эманация божества, а его тело лишь случайный покров, созданный в целях показного мира и, следовательно, ценный лишь как принадлежность комедии. Судьба и рок - вот директивы божественного Хозяина сцены; - божественной цели и воли нельзя ни избежать, ни ослушаться. Но дух всегда тоскует по родине, томится и мечтает вновь соединиться с Возлюбленным. Подобно Авиценне, поэт суфиев воспел тоскующую душу, ищущую Возлюбленного: 
Вот она, брошенная среди придорожных столбов и развалин зданий этого благословенного мира. Она рыдает, вспоминая свою родину и тогдашний мир и покой. Слезы беспрерывно текут из ее глаз, и с жалобным воплем она вспоминает о тех следах ее дома, какие ураган после себя оставил. 
Итак, строго говоря, суфизм есть философия Единства Всебожия, в самом точном смысле этого слова. Суфизм же как религия есть религия любви к Богу, в самом строгом смысле этого слова. Даже самые радикальные и передовые ведантисты не могут представить себе более абсолютного божества, чем суфии. Даже снедаемые любовью индийские бхакти-йоги не могут претендовать на большую "божественную влюбленность", чем суфии. А потому суфизм представляет собой любовь к Богу в самой деятельной ее форме. Рассмотрим же эту любовь к Богу и ее выражение у суфиев, в словах и в действии, а также в связи с индийской бхакти-йогой. Западным умам трудно понять восточные представления и выражения "любви к Богу", многочисленные указания на которую мы находим в индийских и персидских поэмах, гимнах и сказаниях. Западный ум признает спокойное и сдержанное выражение любви создания к Создателю, которое редко выходит за пределы спокойного, сосредоточенного выражения детской любви к отцу. В некоторых случаях выражение любви к Христу и Спасителю сопровождается большим пылом и чувством, и, в связи с этим, термины вроде "Возлюбленный" нередки. Некоторые западные религиозные авторы в поэтической форме намекали, что отношение Создателя к созданию похоже на любовь матери к младенцу. Но даже такие примеры редки. Правда, что, при возбуждении, страстности и горячности возрождения старых времен, мы часто слышали восторженные и страстные выражения любви к Богу, которые по временам несколько приближались к восточным формам выражения. Но даже эти чрезвычайные проявления чувств как будто уже вымирают. 
Совершенно иначе на Востоке. Горячая поэтическая природа восточных народов проявляется в употреблении самых жгучих терминов в излияниях нежной любви по отношению к божеству. Там, на взгляд, западного человека, самые сумасбродные формы выражения родства с божеством практикуются совершенно свободно. Индийские бхакти-йоги - а большинство последователей религиозных вероисповеданий признают этот вид йоги - делают из выражения этой любви к Богу один из главных религиозных обрядов и обязанностей. Со всех сторон слышатся голоса правоверных, возбужденные молитвой и хвалой божества, причем самые нежные титулы в общем ходу. Индийские Кришна-Вайшнава бхакти часто обращаются к Господу, называя Его: "возлюбленный милочка, сердечко мое, сокровище, свет сердца моего, прекрасный, Бытие восторженного блаженства" и т. п. Некоторые находят соответственным созерцать Господа под аспектом материнской любви (что на Востоке встречается). Такие богомольцы обращаются с молитвой к "блаженной божественной матери", ссылаясь на ее "божественные груди, вечно вскармливающие младенца", и т. д. Известны примеры, когда индийских женщин, - для которых представление о величайшей любви совмещается с любовью матери к своему ребенку, - нередко можно было встретить перед образом младенца Кришны. Они обращаются к божеству с такими словами: "О, возлюбленный младенец, - любимое дитя мое, - ты, кого я всегда и вечно буду вскармливать грудью моей", и т. д. Западные путешественники по Индии, ознакомившись с переводами некоторых религиозных молитв и экстатических обращений к божеству, немало смущаются выражениями страстной нежности, обычно применяемыми в случаях интенсивной любви между мужчиной и женщиной. Для восточного человека Бог не только отец, но еще и мать, и брат, и сестра, и дитя, и друг, и муж, и жена, и любовница, и любовник. Одним словом, в его глазах Господь доступен для всякого чистого, достойного уважения чувства любви и нежности и отвечает на них любовью. Для восточных людей все чистые человеческие любовные отношения находят трансцендентальное соответствие в любви божественной, и они не колеблются предлагать Господу и просить у Него даровать им любовь. На Западе такая идея свойственна лишь религиозной поэзии, и даже там существуют лишь сдержанные на нее намеки; на Востоке же она выражается вполне свободно и без всяких ограничений. Европеец, изучающий восточный религии, должен знать это, чтобы не растеряться при ознакомлении с восточными формами мышления и с проявлением религиозного чувства. 
Вышесказанное особенно верно по отношению к персидским поэтам суфиям. Персидские суфии, еще более пылкие и несдержанные, чем индийские бхакти, выражают свою любовь к Единому в поэмах, заключающих в себе (согласно с традициями страны и культа) "внутренний и скрытый смысл". За страстной поэмой к "возлюбленной деве" кроется нежное чувство суфия к Единому. Подобно тому как за "вином, вином, вином!" Омара Хайяма проявляются доктрины и мысли суфия, так у других персидских поэтов "любовь к Единому" проявляется за "любовью к блестящеглазой деве", за "садом роз" и за "соловьем и розою" - в эротических персидских любовных песнях. Многие западные писатели сомневаются в этом и смеются над попыткой видеть, божественный экстаз между строками жгучих, любовных стансов персидских поэтов. Но все, изучавшие персидскую литературу вместе с философией и религией персидских суфиев, согласны с вышеизложенными фактами. Поэмы суфиев, неверно понятые, могут, конечно, показаться богохульным смешением чувственности и религии. Поэтому едва ли можно упрекать авторов, вроде пастора В. Р. Инга, который утверждает, что "суфии или магометанские мистики совершенно открыто пользуются эротическим языком и являются истинными азиатами в своих попытках придать священный или символический характер потворству своим страстям". Пастор Инг обвиняет также суфиев в самом возмутительном богохульстве. Но его представление о возмутительном богохульстве легко понять, если вспомнить, что он и Эмерсона упрекает в "заигрывании с пантеистическим мистицизмом восточного типа", обвиняя Эмерсона в том, что он в некоторых отношениях напоминает персидских суфиев. Пастору Ингу просто не доставало хрустальных очков сметливости, когда он читал персидские поэмы, - в этом и вся беда. 
Позвольте привести вам кое-что из творений этих возмутительно богохульствующих эротических персидских поэтов - этих опьяненных Богом душ, согласно поэтическому изображению их страны, служащему для выражения силы любви ко Всеблагому - Всепрекрасному. Нижеследующие строки взяты из поэм Джалал-уд-дина-Руми, одного из величайших поэтов суфизма: 
"Наш путь ведет к саду роз Единения". 
*  *  *
"Приди, приди! Ты душа, душа столь любимая, вращающаяся! 
Приди! приди! Ты кедр, верхушка кедра, вращающаяся! 
О, приди! Фонтан света, струясь, брызжет, 
и утренние звезды радостно ликуют, вращаясь!" 
*  *  *
"Я молчу. Говори ты, душа души моей; 
Жаждая увидеть лик твой, каждый атом оживляется". 
*  *  *
"О, Ты, который каждое мгновение облегчаешь скорби 
сотен таких же беспомощных, как я. 
Дай молока моему младенцу - сердцу, избавь нас 
от его рыданий. 
От начала веков очаг Твоего сердца - есть Твой град Единения: 
Доколе Ты оставишь в изгнании это затерянное сердце?" 
*  *  *
"Князь красоты гордо выступает на охоту поутру; 
Пусть наши сердца падут жертвой стрел Его взгляда! 
Что за послания беспрерывно перебегают от Его глаз к моим! 
Пусть глаза мои возликуют и опьянеют от его послания!" 
*  *  *
"Тело мое подобно луне, тающей от любви; 
Сердце мое как лютня Зуры, - пусть же порвутся его струны! 
Не смотри на ущерб луны, ни на горе Зуры: 
Думай о прелести его любви; да возрастет она в тысячу раз!" 
*  *  *
"Какая на уме чудная невеста! 
Пусть мир отражением ее лица освежится 
и зарумянится как лица новобрачных!! 
*  *  *
"Жизнь вечная, мне кажется, есть время Единения 
Потому что, по-моему, там нет места времени. 
Жизнь есть сосуд; Единение - чистый напиток в нем. 
Без тебя какое мне дело до страданий сосуда?" 
*  *  *
"Покажи мне лик Твой, я жажду сада и цветника из роз. 
Открой уста, мне нужен сахар в изобилии. 
О, Солнце, покажись из-за облаков. 
Я жажду видеть этот лучезарный горячий лик". 
*  *  *
"Движимые любовью вращаются души, 
Как ручьи, бегущие к великому царю океану. 
Ты солнце мыслей всех людей. 
Поцелуи твои - весенние цветы. 
Заря бледна, тоскуя по любви. 
Месяц в слезах скорбит. 
Ты роза и для Тебя, глубоко вздыхая, поют соловьи". 
*  *  *
"Становясь Всем во Всем, я ясно теперь во Всем вижу Бога; 
И сознаю, что от порыва к Единению взлетает крик любви". 
*  *  *
"В эту его брачную ночь, в присутствии невесты, 
Чистая его душа стремилась поцеловать ее руки. 
Любовь и госпожа укрыты и скрыты. 
Я не ошибусь, назвав его "невестой"". 
*  *  *
"Секта любовников отлична от всех других. 
Любовники исповедуют свою собственную религию и веру. 
Какая в том беда, что на рубине нет клейма? 
Любовь бесстрашна посреди моря страхов". 
*  *  *
"Любовь души одна на всю жизнь и к одному живому". 
*  *  *
"Вечная жизнь достигается крайним забвением 
своей собственной жизни. 
Когда Бог объявляется его страстному любовнику, 
любовник поглощается в Нем. 
И от него не остается даже одного волоска. 
Истинные любовники подобны теням, 
а когда светит солнце в зените, 
Тени исчезают. 
Тот истинный любовник, кому Бог говорит: "Я твой, а ты Мой!"" 
*  *  *
"Кто достиг Единения с Богом, не нуждается в посредниках". 
*  *  *
"Земные формы - лишь тени солнца Истины - 
колыбель для младенцев, но слишком тесная колыбель 
для тех, кто дорос до духовной зрелости". 
*  *  *
"Благодаря Твоей милости, я не свожу 
влюбленного взора с вечности". 
Поэт, из стихов которого мы позаимствовали вышеприведенные выдержки, когда еще был очень молодым человеком, однажды посоветовал петь и плясать на похоронах друга. На упреки пораженных ужасом и негодующих присутствующих, он ответил: "Не уместно ли радоваться, благодарить и плясать, когда дух человеческий после многих лет пленения в клетке и темнице тела освобождается наконец и летит к тому Источнику, откуда прибыл?" 
Джами, другой поэт суфиев, так воспел божественную любовь: 
"Созерцал, смотрел столь пристально, пока сам не стал той, которую созерцал. Нет уже ни ее, ни меня, а лишь одно слитное нераздельное Бытие. Все, что не едино, должно страдать вследствие печали разлуки". 
"Кто входит в град любви, находит в нем помещение только для Одного и только в Единстве, в Единении". 
Омар Хайям, поэма которого "Рубаи" хорошо известна на Западе благодаря переводу Фитцджеральда, много говорил о любви, возлюбленном и любовнике. Но кроме нескольких стихов, приведенных нами в начала этого чтения, Фитцджеральд дает нам мало характерного по этому предмету. Главных мест он не перевел и не использовал, отдавая, по-видимому, предпочтение образным символам "вина". Однако Фитцджеральд все же включил строки, указывающие, что древний Омар понимал доктрину и преподавал философию. Следующие выдержки удостоверяют в этом: 
Одни мечтают о мирской славе; 
Другие вздыхают об обещанном пророками рае. 
Ах, бери наличность и не заботься о кредите, 
Не обращай также внимания на отдаленный гул барабана. 
(В приведенном четверостишии Омар оценивает одинаково и земное и небесное блаженства, так как оба они преходящи. Он приглашает лишь стремиться к осуществлению Единения с Богом, оставляя без внимания будущие плоскости и состояния, которые представляют собой лишь новые виды преходящего, непостоянного). 
"В этот мир, не зная ни "почему", ни "откуда", 
Мы, подобно воде, волей-неволей вливаемся. 
И из этого мира, подобно ветру в пустыне, 
Не зная "куда", против нашей воли, скрываемся". 
Гонят нас сюда, не спрашивая "откуда"? 
И, не осведомляя "куда", торопят вон отсюда! 
О, не одну чашу нужно этого запретного вина 
Чтобы потопить воспоминание о такой дерзости!" 
*  *  *
"Тогда то, что от Тебя во мне, нечто действующее 
За завесой, стало искать 
Света во мраке и я услышал, 
Как бы извне, - "Мое в тебе ослепло". 
*  *  *
"Тюльпан, для утренней услады 
Небесным даром винограда, подымается над землей; 
Поступай и ты так же, пока не опрокинешь небо 
На землю - как опорожненную чашу. 
Не смущайся впредь ни человеческим, ни божественным, 
Предоставь заботы о завтрашнем дне ветрам. 
И запусти свои пальцы в локоны 
Стройного как кедр, чудного винограда. 
И если вино, которое пьешь, и губы, которые прижимаешь, 
Кончают тем, чем все начинается и все замыкается - т.е. "да". 
Думай, что ты сегодня то, чем был вчера 
И что завтра ты не уменьшишься. 
Когда же ангел более темного напитка, 
Наконец встретит тебя на берегу реки 
И, предлагая тебе чашу, пригласит твою душу 
Опорожнить ее - ты не задрожишь". 
*  *  *
"Не бойся, будто жизнь, покончив счеты 
С твоим и моим существованием, уже не даст подобных нам. 
Вечный Саки из своей трубки пустил миллионы пузырей 
Таких, как ты и я, - и будет пускать". 
*  *  *
"Его тайное присутствие, пробегая как ртуть по венам вселенной, 
Избегает всех наших страданий. 
Принимая различные образы, все изменяется 
И погибает. - Он один остается". 
"Момент угадан, - затем назад за загородку, 
В область мрака по окончании драмы, 
Которую для развлечения в Вечности, 
Он сам придумывает, ставит и ею любуется". 
*  *  *
"Мы не что иное, как подвижный ряд 
Волшебных теней, стройные образы, скользящие 
Вокруг солнца - этого фонаря, зажженного 
В полночь Хозяином представления. 
Мы лишь беспомощные игрушки, которыми Он играет 
На шахматной доске дней и ночей. 
Туда и сюда он движет нами и бьет, и убивает; 
И кладет по одиночке обратно в свой чулан. 
Мячик вовсе не спрашивает - да или нет; 
Туда, сюда он мчится, куда швырнет его игрок. 
И Тот, кто кинул тебя в пространство, 
Он знает обо всем - Он знает, Он знает!" 
*  *  *
"А я знаю вот что: загорится ли во мне 
Истинный свет любви, или гнев меня снедает, 
Одна вспышка огня, захваченная в таверне, 
Лучше совершенно потерянной во храме". 
Эти стихи дают представление о древнем Омаре, в котором так тесно переплелись и любовь, и печаль. Надежда и вера в рок, как близнецы, поделили его душу. Недоверие к философским умозрениям всегда побуждало его искать вино учения суфиев, которое приводит к опьянению божеством. Жизнь для него была лишь "игрой, которую Он разыгрывает на шахматной доске дней и ночей". Освобождение исходит только от "винограда, винограда!" 
Мы заглянули в пропитанную благоуханием цветов страну персидского суфизма. Мы надеемся, что цветы, сорванные в саду роз, не завянут за время пути к вам, читатель. Мы надеемся, что тернии ствола не помешают вам увидеть красоту цветка. Пусть до вас достигнут и соловьиные трели. 
Мы не будем указывать ни на точки соприкосновения, ни на разногласия между учениями суфиев и внутренними учениями философии йогов. Изучив и то и другое, вы легко сделаете это сравнение сами. Вы укажете место, где суфизм вытекает из общей ветви мыслей, и направление, в котором он отклоняется от нашего собственного ствола истины. 
Вы будете в состоянии анализировать идею суфиев, отделив их замечательное представление о вечно лучезарном Едином и выражение любви к нему от роковых черт пессимизма, фатализма и веры в "мировой балаган", где все лишь театральная сцена и марионетки на веревочках, который дергает "Хозяин балагана". Вместо этого, вы должны понимать вселенную как постоянно развивающееся проявление Единой Жизни, подчиненной Единой Воле, под руководством Единого Разума и оживленной Единым Духом. Вселенная движется ко все большим и большим высотам и все более чистым выражениям божественной воли, согласно божественным предначертаниям. Ни мы, ни Омар не знаем, в чем заключаются эти предначертания. Мы должны удовлетворяться лишь ответом: "Он знает, Он знает!" 
Особое послание (8) йога Рамачараки
На этот месяц мы приглашаем вас прослушать вот эти, привнесенные издалека мелодии, исходящие из арф духовной Истины и наигранные умелыми пальцами индийских мудрецов: 
"Истина охватывает все реальное сознание и, охватывая его, объединяет деятеля, дело и свидетеля дела; актера, действие и зрителя; мыслящего, мысль и мыслимое; живущее, жизнь и свидетелей превратностей жизни. Как люстра в театре освещает своими лучами зрителей, актеров, театр и сцену, всех в равной мере и в один момент, и как та же люстра продолжает проливать свой свет, когда все зрители и актеры уже удалились, - таково отношение и Истины ко вселенной". 
"Ты не увидишь Видящего твое зрение; ты не услышишь Слышащего твой слух; ты не умыслишь Мыслящего твои мысли; ты не узнаешь Познающего твое знание. Нет, этого не будет, пока ты не превзойдешь все смертное и не дойдешь до знания, что ты - То". 
"В тебе - твое реальное Я, Истина, всепроникающая Все; остальное все смертно, обманчиво, ничтожно - не истина. Истина есть невидимый Зритель; неслышный Слушатель; немыслимый Мыслитель; непознаваемый Всезнающий. Вне Истины нет никакого другого Зрителя, нет другого Слушателя, нет другого Мыслителя, нет другого Всезнающего. Истина есть То, твое реальное Я, всегда бессмертное, всегда сущее, вездесущее, всесильное, всезнающее; - все остальное смертно и не реально". 
"Познайте вы одно! Познайте все! Все есть Единое; единое есть Все. В начале безначалия было лишь Единое. В конце бесконечности есть лишь Единое. Начало и конец едины и тожественны, и обоих нет. Истина - все то, что есть, что когда-либо было и что когда-либо будет". 
"Брахма, Индра, Праджапати и все второстепенные божества, все пять элементов, все, что дышит, движется, или взлетает, или что стоит прочно и недвижно - все это существует посредством мысли, зависит от мысли, пребывает в мысли, -- мысли Единого. Иначе их нет вовсе. - Единое же не зависит ни от чего, ни даже от мысли, потому