едовательная перефокусировка внимания - вещь столь привычная и
знакомая, что мы с большим трудом можем осознать, что она на самом деле
происходит. Нам требуется некоторое усилие, чтобы заметить, что всякий
цвет, который мы видим, начинает бледнеть с того самого момента, как мы
впервые его увидели. Регулируя свое внимание, мы не заставляем работать
по-другому наши органы чувств, мы не приподнимаем наши чувства как таковые
над общим потоком. Мы получаем опыт нового рода, двигаясь, так сказать,
вместе с потоком. Таким образом в течение ощутимого времени "я" и объект
оказываются в некотором подобии покоя друг относительно друга. То, что мы
сделали, - это, без сомнения, самая малость, однако эта малость крайне
важна. На мгновение мы освободились из потока ощущений и сохранили что-то
перед глазами достаточно долго, чтобы это можно было рассмотреть. В то же
самое время мы преобразовали это видение из впечатления в идею. Мы осознали
себя хозяевами и разрушили господство ощущений над нами. Мы повелели
ощущениям замереть, и они замерли, пусть даже только на мгновение.

Мгновение означает короткий отрезок времени, но насколько же он короток?
Насколько далеко поток ощущений может унести звук или цвет, прежде чем
попытки сознания скомпенсировать их постепенное исчезновение потерпят
неудачу? Очевидно, определенного ответа дать здесь нельзя. После того как
уляжется приступ злобы, в наших действительных ощущениях остается его
затухающий след, постепенно тонущий среди ощущений другого рода, и это
затухание длится в течение весьма долгого времени. Пока в ощущениях
остается хоть какой-то след, внимание может его выделить и, посредством
описанной методики, восстановить изначальное ощущение в форме идеи.
Подобные следы сохраняются значительно дольше, чем мы можем предположить.
Вполне вероятно, что то, что мы называем воспоминанием эмоции, является
всего лишь фокусированием внимания на следах, которые эта эмоция оставила в
наших нынешних ощущениях. То же самое, наверное, справедливо и в отношении
воспоминаний о цвете, звуке или запахе. В этом плане память становится
каким-то двусмысленным словом, возможно, она оказывается только свежим
вниманием к следам чувственно-эмоционального опыта, которые еще не
полностью развеялись в потоке ощущений. Этим можно объяснить, почему с
течением времени все труднее вспомнить такие переживания. Юмова "идея
красного, которую мы создаем в темноте", становится все менее и менее
доступной в соответствии с временем, которое протекает с момента, когда мы
в последний раз пережили ощущение красного цвета, пока мы наконец вообще не
теряем способность воссоздать эту идею.

Таков смысл, который мы можем пока придать утверждению Юма о том, что все
идеи выводятся из впечатлений. Эту формулу можно принять за утверждение
истины, которая не обесценивается от того, что Юм ошибочно применил ее к
случаю понятий.



                                     6

                        § 6. СОЗНАНИЕ И ВООБРАЖЕНИЕ

Нам предстоит еще долгий путь, прежде чем мы сможем полностью оправдать
дерзкий язык, которым философы пользуются в разговоре о "чувствах". Они
говорят как люди, привыкшие вызывать духов из бездонной глубины, причем в
уверенности, что эти духи непременно явятся. Их не интересует работа
сознания, быстро или медленно перерабатывающего впечатления в идеи, - та
работа, которую я попытался описать в предыдущем параграфе. Они хотят не
только возрождать исчезающие чувства, но даже лицезреть те, что они никогда
не испытывали, хотят знать, какие чувства ожидают их в определенных
гипотетических условиях, и те чувства, что сейчас испытывают окружающие. Я
не сомневаюсь, что такие чудеса можно совершать, однако они исполняются не
простым усилием сознания. Все это можно делать только тогда, когда сознание
уже развилось в интеллект или дополнено им. Опыт, к которому обращаются эти
философы, столь далек от простого чувственного опыта, что его существование
зависит от вполне развитого мышления.

Однако эти рассуждения уведут нас за пределы темы нашей книги. Сейчас нас
интересует вопрос, как представление о воображении, развернутое в этой
главе, соотносится с тем, что было выдвинуто в главе IX. Два эти
представления выглядят, разумеется, очень по-разному, и если к обоим мы
пришли в результате анализа Юмова различия между впечатлением и идеей,
можно сделать вывод, что, если только наши рассуждения не содержат ошибок,
сам Юм смешивал два совершенно особых различия, употребляя для них одну и
ту же пару терминов. Теперь мы вынуждены задать вопрос, было ли оправданно
такое смешение.

В последней главе мы пришли к пониманию, что различие между впечатлениями и
идеями эквивалентно различию между реальными и воображаемыми чувствами, и
решили, что все это означает различие между чувствами,
проинтерпретированными мыслью, и чувствами, которые не были
интерпретированы. Здесь же мы представили это различие как
противопоставление между простым чувством и чувством, видоизмененным под
воздействием сознания, причем работа сознания во втором случае приводит к
господству над чувством, а также к возможности его задержать и продлить.

Начнем с того, что проанализируем второе расхождение: в одном случае перед
нами идея как чувство, не проинтерпретированное мыслью, в другом - идея как
чувство, задержанное сознанием и подчиненное его господству. Мы уже
говорили, что работа по определению связей между вещами должна зависеть от
чего-то, ей предшествовавшего, а именно от удержания этих вещей перед нашим
сознанием таким образом, чтобы мы могли сравнивать их друг с другом,
оценить степень их сходства и т. п. Прежде чем решить, как связаны между
собой рассматриваемые вещи, мы должны знать, что каждая из этих вещей
представляет сама по себе. Знать, что некая вещь представляет сама по себе,
разумеется, не то же самое, что знать, к какому роду эта вещь принадлежит.
Говоря о том, что мы видим "это красное пятно", мы уходим далеко вперед по
сравнению с простым знанием, что эта вещь представляет сама по себе. Мы уже
успеваем оценить ее отношение к установленной системе цветов с
установленными названиями. Говоря: "красное здесь и сейчас", мы уходим еще
дальше и представляем эту вещь в пространственной и временной связи с
другими вещами. Наше знание о том, что вещь представляет сама по себе, если
мы попытаемся выразить его словами, будет сформулировано фразой "вот что я
вижу" или, поскольку, говоря о видении, мы уже что-то классифицируем,
фразой "вот что я чувствую". Именно такого рода вещи должны быть у нас на
устах, прежде чем мы начнем интерпретировать, то есть обсуждать
взаимосвязи. Право на такие высказывания мы получаем не благодаря чистым
опущениям, а благодаря осознанию ощущений. Мы имеем возможность говорить
эти слова, поскольку в результате работы внимания мы избираем и удерживаем
некий элемент, обнаруженный в поле ощущений, и соответствующий элемент в
акте чувствования.

Таким образом, два описания, предложенные мной для "воображения" или
"идей", не являются несовместимыми. Чувство, осознанное нами, - это
чувство, готовое к интерпретации, а не чувство, которое уже начали
интерпретировать. И наоборот, непроинтерпретированное чувство, если мы
имеем в виду чувство, готовое для интерпретации, может быть только
чувством, которое мы осознали. Эти два описания не только совместимы, они
взаимно дополняют друг друга и должны относиться к одной и той же вещи.

Что касается первого расхождения, то есть противоречия между впечатлением
как реальным чувством (то есть чувством, проинтерпретированным мыслью) и
впечатлением как чистым ощущением, то здесь дело обстоит по-другому. Жизнь
ощущения мы разделили, по сути, на три последовательных этапа. (1)
Во-первых, как чистое ощущение, пребывающее ниже уровня нашего сознания.
(2) Во-вторых, как ощущение, которое мы осознали. (3) В-третьих, как
ощущение, которое мы не только осознали, но и поставили в определенные
отношения с другими ощущениями.

Не стоит задаваться вопросом, всегда ли эти три этапа разделены во времени.
В принципе связь между ними не временная, а логическая. Если А логически
предшествует В, то А не обязательно должно существовать само по себе еще до
того, как началось существование В. Логическая связь может сохраниться и в
том случае, если А и В возникли в один момент.

Вторая из перечисленных трех ступеней представляет собой то, что Юм имел в
виду под словом идея. Две характеристики, показавшиеся нам противоречивыми
и оказавшиеся впоследствии совместимыми и согласующимися, - это связи,
существующие между второй и, соответственно, первой или третьей ступенями.
Сначала эти характеристики показались противоречивыми потому, что мы еще не
ввели разграничение между первым и третьим этапом. Предшествовавшую главу
мы закончили интерпретацией слова впечатление в смысле третьей ступени, в
настоящей главе мы интерпретируем его в смысле первой ступени. Правда
заключается в том, что Юм не мог различить эти два значения. Для него
впечатление отличается от идеи только своей силой и живостью, однако эта
сила может быть двух родов. Это может быть грубая сила самовластного
ощущения, еще не обузданного мыслью. С другой стороны, это может быть
устойчивая сила чувства, четко поставленного на свое место в результате
интерпретирующей работы мысли. Юм не осознал этого различия, и его неудача
стала damnosa hereditas13 для всей последующей философии, по крайней мере
для тех эмпирических учений, которые принадлежат к позитивистскому крылу
нашей традиции. Для таких учений стало общим местом, что известный нам мир
сконструирован каким-то образом из чувственных данных и что наши
утверждения об этом мире основываются прежде всего на опыте, а затем
проверяются обращением к нему же, причем опыт здесь понимается как склад
или запас чего-то, называемого чувственными данными. Мы увидели, что при
современном использовании этих и родственных им слов различие Юма между
впечатлениями и идеями полностью игнорировалось и это привело к пагубным
результатам. В начале этого параграфа мы увидели и нечто большее, а именно
то, что на самом деле упомянутые слова применимы не только к первому и
второму этапу, но даже, притом весьма часто, и к третьему этапу. Слова
чувственные данные или чувства применимы не только к чему-то, данному в
ощущениях (и в этом случае они немедленно будут у нас отняты), не только к
чему-то, удержанному сознанием или воображением (в этом случае единственной
областью, из которой их можно будет вызвать, окажется мир прошедших
ощущений), но и к чему-то, полученному путем выведения благодаря работе
интеллекта. Если уже стало привычкой смешивать все эти три вещи, то часть

вины за эту путаницу лежит на Юме, если-только я правильно читал его работы.



                                     7

                           § 7. СОЗНАНИЕ И ИСТИНА

Как мы видели, деятельность сознания преобразует впечатления в идеи, то
есть сырые ощущения в воображение. В качестве названия для определенного
рода или уровня опыта слова сознание и воображение являются синонимами -
они обозначают одно и то же, а именно уровень опыта, на котором происходит
это преобразование. Однако внутри единого опыта такого рода существует
различие между тем, что осуществляет это преобразование, и тем, что его
претерпевает. Сознание - это первое, воображение - второе. Таким образом,
воображение является новой формой, которую принимают ощущения, когда они
трансформируются под воздействием сознания.

В этом свете приобретает новый смысл замечание, которое я обронил в конце
главы VIII, замечание о том, что воображение являет собой отдельный уровень
опыта, промежуточный между ощущением и интеллектом, ту точку, в которой
жизнь мысли сталкивается с жизнью чисто психического опыта. Теперь это
утверждение можно сформулировать по-новому: данные для интеллекта
поставляют не чувства как таковые, а чувства, которые благодаря работе
сознания преобразованы в идеи воображения.

В главе VIII я дал предварительное описание структуры опыта, основанное на
двучленном различии между чувством и мыслью. Сейчас может показаться, что я
отбросил это построение и заменил его трехчленным различием, в котором
сознание предстает как промежуточный уровень опыта, связующий чувство и
мысль. Однако это не входит в мои намерения. Сознание не является чем-то
отличным от мысли, это и есть сама мысль, только это тот уровень мысли,
который еще не является интеллектом. То, что я называл мыслью в главе VIII,
оказывается, как теперь можно видеть, не мыслью в широчайшем смысле,
включающей в себя и сознание, а мыслью в более узком смысле, мыслью par
excellence, то есть размышлением. Впрочем, все, что говорилось о мысли в
первом параграфе этой главы, применимо не только к размышлению, но и вообще
к мысли, а следовательно, и к сознанию. Целью настоящего параграфа будет
осмысление именно этого момента.

Работа интеллекта состоит в понимании или создании взаимосвязей. Эта
работа, как объяснялось в главе VIII, принимает две формы - первичную и
вторичную. Интеллект в своей первичной функции осознает связи между тем,
что в главе VIII мы назвали ощущениями. Теперь мы знаем, что это было
неточно: это не просто сырые ощущения или чисто психический опыт, который я
теперь называю впечатлениями. Это ощущения, видоизмененные под воздействием
сознания и преобразованные в идеи. Интеллект в своей вторичной функции
осмысляет связи между актами первичного размышления или между тем, о чем мы
в этих актах думаем.

Сознание является такой деятельностью мысли, без которой мы не имели бы тех
объектов, между которыми интеллект в своей первичной форме мог выявлять или
создавать отношения. Таким образом, сознание является мыслью в своей
абсолютно фундаментальной и изначальной форме.

В качестве мысли оно должно обладать той же биполярностью, которая присуща
мысли как таковой. Это деятельность, которую можно исполнять хорошо или
плохо; то, что мыслится, может быть истинным или ложным. Однако это кажется
парадоксальным. Поскольку сознание не касается отношений между вещами и,
следовательно, не мыслит в терминах концепций и обобщений, оно не может,
подобно интеллекту, заблуждаться, соотнося с вещами неверные концепции.
Оно, к примеру, не может думать: "это собака", когда в качестве объекта
перед ним кошка. Если, как мы говорили выше, выражение того, что оно
думает, примерно таково: "Вот как я чувствую", - подобное утверждение,
казалось бы, не может быть ложным. В таком случае сознание будет обладать
странной привилегией: это будет мысль, не подверженная заблуждениям, а это,
в свою очередь, равноценно утверждению, что сознание и вовсе не мысль.

Однако утверждение "вот как я чувствую" в самом деле предполагает двойную
полярность. Для него существует противоположное утверждение: "Вот как я не
чувствую", - и, делая такое заявление, мы отрицаем утверждение, сделанное
раньше. Даже если бы на самом деле сознание никогда не ошибалось, оно все
равно имело бы эту общую черту со всеми формами мысли - оно должно жить,
отвергая ошибки. Истинное сознание - это признание наших чувств, ложное
сознание будет отказом от них, то есть мыслью: "Эти чувства не мои".

Возможность такого отказа уже присутствует в разделении
чувственно-эмоционального опыта на то, к чему обращено внимание, и на то,
что игнорируется, в признании первого из объектов "своим". Если данное
чувство добивается такого признания, оно преобразуется из впечатления в
идею и таким образом приручается, подчиняется сознанию. Если оно не
признается, оно просто пересылается по другую сторону разделительной линии
- оно остается без внимания или игнорируется. Однако существует еще и
третья альтернатива. Признание может оказаться преждевременным. Может быть
сделана попытка признания, но она окажется неудачной. Примерно так же мы
поступаем, когда приводим в дом дикого зверька, надеясь его приручить, но
когда оказывается, что он кусается, мы теряем терпение и отпускаем его на
волю. Наш гость оказывается не другом, а врагом.

Придется расплатиться по векселям этого сравнения. Прежде всего, мы
направляем наше внимание на определенное ощущение или осознаем его. Затем
мы пугаемся того, что осознали, - не потому, что чувство как впечатление
оказалось пугающим, а потому, что идея, в которую мы его преобразуем,
оказывается пугающей идеей. Мы не видим путей для ее подчинения и
отказываемся от попытки сохранить это чувство. Мы отпускаем его на волю и
переключаем внимание на что-то менее пугающее.

Я называю это "коррупцией" сознания, так как сознание в таких случаях
позволяет себя подкупить, извращает свою функцию, обращаясь от трудной и
опасной задачи к чему-то более простому. Описанное здесь не просто
надуманная абстрактная возможность, а крайне часто встречающийся факт.
Вернемся к примеру с ребенком, который от безотчетного яростного крика
переходит к сознанию себя и к осознанию гнева как собственного чувства.
Новое положение вещей, если оно развивается должным образом, дает ему
возможность подчинить этот гнев собственной воле. Однако если единственная
цель состоит в избавлении от господства гнева, добиться ее можно двумя
путями. От хлыста можно увернуться, но можно его и перехватить. В первом
случае мы спасаемся от господства одного чувства, направляя внимание на
другое. Внимание ребенка отвлекают от его гнева, и его крик стихает. Во
втором случае мы избегаем господства чувств, концентрируя собственное
внимание на том самом чувстве, которое угрожает нас поработить, и таким
образом учимся подчинять его своей собственной власти.

Чувство, от которого внимание отвлечено глупыми родителями, нянькой или
нашим собственным неразумным самоуправлением, не ускользает полностью от
внимания. Сознание его не игнорирует, а отрекается от него. Вскоре мы
научаемся подкреплять этот самообман, приписывая отвергнутый опыт другим
людям. Будучи по утрам не в духе, но отказываясь признать, что вся тяжесть,
висящая в воздухе, есть порождение нашего же собственного состояния, мы
бываем неприятно удивлены, заметив, что вся семья за завтраком с трудом
сдерживает приступы раздражения.

Биполярность, присущая сознанию как форме мысли, передается и создаваемому
им воображению. Если сознание коррумпировано, воображение разделяет его
коррумпированность. В случае простого воображения чего бы то ни было эта
коррупция не может существовать. Воображение является лишь элементом в
чувственно-эмоциональном опыте, на котором я остановил внимание и таким
образом продлил его существование уже в виде идеи. В моем опыте не может
быть элемента, не заслуживающего права на внимание, поэтому воображение как
таковое никогда не может быть коррумпировано. Однако каждый раз, когда
сознание отказывается от какого-то элемента опыта, тот другой элемент, на
котором теперь фокусируется внимание, оказывается обманом. Сам по себе он в
действительности не принадлежит сознанию, объявляющему на него свои права.
Говоря: "Вот как я чувствую", сознание говорит правду, однако отвергнутый
элемент с соответствующим ему утверждением "А так я не чувствую" заражает
эту истину ложью. Картина, которую сознание строит из собственного опыта,
оказывается не просто избирательной (и в этом случае она вполне могла бы
быть правдивой) - теперь это уже баудлеризованная14 картина, или картина,
пропуски в которой - фальсификации.

Коррумпированностью сознания, со своей стороны, немало занимались
современные психологи. Отречение от опыта они назвали вытеснением из
сознания, приписывание этого опыта другим людям - проекцией, слияние
отвергнутых ощущений в однородную массу опыта (а такое происходит, если
отречение от ощущений совершается систематически) - диссоциацией, а
строительство баудлеризованного опыта, который мы пытаемся объявить своим,
- погружением в фантазии. Психологи показали, сколь разрушительно
воздействие коррупции сознания, если эта коррупция становится привычной, на
личность, предраспо