ы временами допускаем в отношении наших чувств,
проецируя эти ошибки на сами чувства.



                                     9

§ 9. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Теперь вернемся к воображению и начнем с наблюдения, что, когда в обыденной
речи мы говорим, что вообразили какой-то предмет, то, что мы воображаем, не
обязательно должно быть чем-то, "реально здесь не присутствующим". Передо
мной лежит спичечная коробка. Три ее грани обращены ко мне, и вижу я только
их. Однако я воображаю и три остальные - одну желто-черную, одну синюю и
одну коричневую. Кроме того, я воображаю внутренность коробки вместе со
спичками, которые там лежат. Я воображаю, какая она на ощупь, воображаю
запах ее коричневых граней с их покрытием из фосфорной смеси. Все эти вещи
в самом деле существуют, почти как я их вообразил. Более того (этот момент
отметил Кант), лишь потому, что я все это воображаю, я сознаю, что
спичечный коробок является пространственным телом. Человек, способный
видеть, но не способный воображать, увидел бы не пространственный мир тел,
но всего лишь (как сказал Беркли) "разнообразно расположенное многоцветье".
Итак, по словам Канта, воображение является "неотъемлемой функцией" для
познания окружающего нас мира.

С этим нельзя не согласиться, однако все еще можно настаивать, что в
случаях другого рода то, что мы воображаем, оказывается просто призраками,
вещами без реального существования. Я не совсем понимаю, что это значит.
Когда я смотрю на радугу, я не думаю, что смотрю на раскрашенную арку, по
которой можно карабкаться, на которой ласточки могут вить гнезда и которая
стоит двумя концами на каких-то определенных участках земли. Я думаю, что
смотрю на дождь (хотя, конечно, я не вижу самих капель), освещенный солнцем
и разбивающий его белый цвет на радужные составляющие. Когда я говорю это,
я отрицаю одну интерпретацию своих чувств и признаю другую. Радуга
действительно существует, причем не в одном смысле, а в двух. Как чувство
или совокупность чувств она на самом деле передо мной, в том смысле, что я
ее вижу. В этом же смысле реально существует мой воображаемый зверь в
темном углу комнаты. Точно так же существуют змеи белой горячки. В другом
смысле то, что реально существует, - это дождь и солнечный свет, то есть те
вещи, посредством которых я интерпретирую свои чувства.

Человек, страдающий от разлития желчи, может увидеть перед глазами рисунок
из зигзагообразных линий. Когда я слишком быстро поднимаюсь в гору, в
центре поля зрения я вижу зернистое пятно зеленого света, яркое посредине и
переходящее в красноту по краям. Я полагаю, что это пятно имеет какое-то
отношение к работе моего сердца, в то время как упомянутые выше линии
связаны с болезнью внутренних органов. Обладают ли эти вещи "реальным
существованием"? В первом смысле - да. Эти чувства воспринимаются на самом
деле. Во втором смысле ответ можно дать только тогда, когда мы их
проинтерпретируем, как мы проинтерпретировали радугу в терминах дождя и
солнца. Однако это уже сделано. Если, глядя на радугу, мы видим капли дождя
и белый солнечный свет, то в зигзагообразных линиях мы видим разлитие
желчи, а в зеленом свете - работающее сердце. Точно так же, видя, как у
человека краснеет лицо, мы видим его гнев, а видя, как раскачиваются ветви
деревьев, мы видим ветер.

А вот случай еще одного, третьего типа. Мальчику снится пожар, разрушающий
его дом, в то время как он беспомощно стоит рядом. Это

явный случай воображения, усложненный, без сомнения, иллюзией. Когда
мальчик проснется, иллюзия рассеется, однако воображение (если он "будет
помнить" свой сон, то есть будет переживать его дальше в воображении)
останется. "Реально ли существует" этот пожар? Опять-таки, в первом смысле
- да. Чтобы ответить на этот вопрос во втором смысле, нам необходимо
проинтерпретировать этот сон, и наш ответ будет зависеть от выбранного
толкования. Если мы решим истолковать его как то, что дом его отца скоро
будет сожжен, или как то, что дом его друга уже жгут сейчас, то тогда нам
придется признать, что огонь не настоящий, и таким образом присоединить
свой голос к мнению большинства, "гласящему, что в снах нет правды, а все
они суть ложь"; или, проще говоря, что у нас есть толкование, но, хотя мы и
сознаем его неправильность, ничего лучше предложить все равно не можем.
Современные психологи свяжут этот сон с пробуждающимися страстями
отрочества, которые терзают тело подростка, пугают его душу, разрушая
спокойную и защищенную жизнь, которую он до этого вел. Если эта
интерпретация верна, пожар так же реален, как радуга или зигзагообразные
линии. Именно так ребенок видит подступающий к нему кризис.

Таков результат нашего исследования. Чувства нельзя разделить с помощью
какого-либо теста на реальные и воображаемые, ощущения нельзя разделить на
реальные ощущения и воображение. Опыт, который мы называем ощущением,
принадлежит только к одному классу и не поддается разделению на реальный и
нереальный, истинный и ложный, соответствующий действительности и
иллюзорный. Истинной или ложной может быть мысль, а наши чувства называются
реальными или иллюзорными в зависимости от того, истинно или ложно мы о них
думаем. Думать о чувствах - значит их интерпретировать, то есть
устанавливать связи между ними и другими чувствами, действительными или
возможными. Реальное чувство - это чувство, правильно истолкованное;
иллюзорное чувство - чувство, истолкованное ложно.

Воображаемое чувство - это такое чувство, которое вообще не получило
истолкования, либо потому, что мы пытались это сделать, но не смогли, либо
же потому, что вообще не пытались. В мире не существует трех типов чувств,
не существует также и чувств, соответствующих трем типам актов
чувствования. Это не чувства, которые, если их правильно
проинтерпретировать, окажутся связаны с другими чувствами отношениями трех
разных типов. Это чувства, в отношении которых интерпретирующая работа
мысли либо была проведена правильно, либо неправильно, либо же вообще не
была сделана.

Соответствующее здравому смыслу различие между реальными и воображаемыми
чувствами оказывается не беспочвенным. Различие есть. Однако это не
различие между чувствами. Это различие между теми связями, которые могут
существовать между чувствами и интерпретирующей работой мысли.



                                     1

                           ВООБРАЖЕНИЕ И СОЗНАНИЕ

                    § 1. ВООБРАЖЕНИЕ КАК АКТИВНЫЙ ФАКТОР

Мы еще не закончили с теорией интроспекции. Зародыши этой теории мы нашли у
Локка, ее первую формулировку - у Беркли, а у Юма, как мы уже видели, в ней
заключено все значение его теории знания. Мы от нее отказались, поскольку
примеры idees fixes и галлюцинаций лишили нас возможности соотнести
различие между реальными и воображаемыми чувствами с различием между
ощущениями, которые не подчиняются управлению со стороны нашей воли, и
ощущениями, которые находятся под ее контролем. Однако это оказалось
единственным недостатком упомянутой теории, так что ради справедливости
следовало бы выяснить, отрицаем ли мы ее как целиком ошибочную или только в
чем-то преувеличенную, и если устранить преувеличение, она окажется
истинной.

Сам Локк, и это встречается у него достаточно часто, колеблется в своих
выражениях между умеренными и крайними взглядами. Называя фантастические
идеи "фантазиями для собственного удовольствия", он выступает как
максималист; говоря, что "Разум Человека пользуется некоторого рода
Свободой" в создании этих фантазий, он встает на гораздо более умеренные
позиции. Какой же свободой пользуется разум? Именно этим вопросом мы теперь
и займемся.

Необходимо разобраться в тезисе, что в некоторых, еще не определенных ясно
отношениях воображение противостоит ощущению как нечто активное чему-то
пассивному, нечто совершаемое чему-то претерпеваемому, нечто, находящееся
под нашим контролем чему-то, не поддающемуся нашему воздействию, как
творимое воспринимаемому. Здесь я преднамеренно выбираю туманные выражения,
поскольку сейчас моя цель - простая констатация представлений здравого
смысла, которые, согласно тому же здравому смыслу, приобретая
определенность, теряют всякий смысл. Если мы согласимся предварительно
взять на вооружение этот тезис в столь туманной форме, у нас останется
надежда в будущем сделать его более точным.

Большая часть людей принимает это на веру совершенно бездумно. Это можно
увидеть хотя бы из популярности термина чувственные данные. Люди,
употребляющие его, говорящие о том, что "дано" нам в ощущениях, видимо, и
не задаются вопросом, что же они имеют в виду. Разумеется, они не думают о
понятном и обычном значении слова давать. Тогда бы это значило, что они,
например, считают цветовое пятно чем-то передающимся в особых случаях из
собственности одного человека, называемого донором, в собственность
другого, называемого реципиентом, которому донор передает это пятно либо из
чистого великодушия, либо потому, что сам на него уже достаточно
насмотрелся. Есть еще специальный смысл слова dari на схоластической
латыни, порожденный терминологией логического спора. Здесь datur означает
то, что вы допускаете как утверждение в этом месте спора. В этом смысле
если философ-схоласт удовлетворительно на собственный взгляд доказал
существование Бога, он кончает свое рассуждение словами Ergo datur Deus\.
Однако люди, говорящие о чувственных данных, имеют в виду, разумеется,
нечто большее, хотя не меньшее по сравнению с предполагаемым в основном
смысле слова. Похоже, они употребляют этот термин в каком-то таинственном
собственном смысле, полагая, что он (здесь мы можем только догадываться)
привлечет наше внимание к различию между воображением и ощущением, которое
смутно напоминает им различие между, скажем, изготовлением ножа для
разрезания бумаги для себя и получением такого ножа в подарок от друга.

Разумеется, противопоставление такого рода имеет место. Как обычно, здравый
смысл безошибочно указывает на имеющееся различие, но не способен
объяснить, в чем же оно состоит. Когда мы сами пытаемся ответить на этот
вопрос, сначала нам удается только сказать, к чему это различие не имеет
отношения.

Так, например, это не различие между действием и бездействием как таковыми.
Само ощущение представляет собой действие. Даже если мы совершаем это
действие, побуждаемые силами, нам не подвластными, все равно оно
представляет собой то, что делаем мы. Реакция на стимул в некотором смысле
пассивна, поскольку она не может возникнуть без стимула, однако в то же
время она и активна, поскольку является реакцией. Если я представляю собой
что-то вроде фабрики, преобразующей длины электромагнитных волн в цвета, а
воздушные флуктуации в звуки (так думают материалисты, а вместе с ними и
Локк), такое преобразование требует совершения каких-то действий,
выполнения какой-то работы. Станки этой фабрики делают свое дело, даже если
ими не управляет мастер или фабрикант. Воск и воду тоже можно считать в
определенных отношениях активными - иначе воск не смог бы воспринять и
сохранить оттиск печати, а вода не смогла бы прийти в движение после
падения камня.

Точно так же это и не различие между разными видами бездействия (событиями,
которые с нами происходят, в отличие от событий, которые мы совершаем
сами), в соответствии с точкой зрения Мальбран-ша, согласно которой в одном
случае это результат воздействия на нас посторонних тел, а в другом -
результат изменений, произошедших в нашем собственном организме. Ведь
ощущение, так же как и воображение, в телесном плане представляет собой
изменение, происходящее в нашем собственном организме и полностью зависящее
от энергии, которую предоставляет сам же организм. Периферийные нервы,
позволяющие нам ощутить прикосновение к кончикам пальцев, вовсе не
монолитные стержни, передающие давление непосредственно к мозгу. Они
действуют особым образом как специфический вид живой ткани, и если они
прекратят эти действия, никакое давление на палец не породит сколько-нибудь
заметного ощущения.

Но это и не различие между видами деятельности (тем, что мы совершаем) как
между тем, что мы делаем по собственному выбору, и тем, что мы делаем,
поскольку не можем не делать. И действительно, значительно легче перестать
видеть эту страницу (просто закрыв глаза), чем остановить воображаемые
картины катастрофы, увиденной за день до этого.

Если мы отбросим эти ошибочные решения, но сохраним убежденность, что
изначальное различие все-таки не беспочвенно, наша проблема примет такие
очертания. В том или ином смысле воображение является более свободной
силой, чем ощущение. Однако даже и ощущение нельзя считать абсолютно
несвободным - это спонтанная деятельность живущего и ощущающего организма.
Впрочем, свобода воображения - это свобода следующего, более высокого
порядка. Если же считать, что воображение не свободно (в том смысле, в
котором свободно сознательное выполнение осознанных намерений), поскольку
свобода, которой оно располагает, - это не свобода выбора, все равно оно
располагает той степенью свободы, которая не дана ощущениям. По степени
проявления свободы воображение, видимо, занимает промежуточное место между
менее свободной деятельностью простых ощущений и более свободными
действиями того, что принято называть мыслью. Наша задача состоит в
определении этого промежуточного положения.



                                     2

          § 2. ТРАДИЦИОННАЯ ПУТАНИЦА МЕЖДУ ЧУВСТВОМ И ВООБРАЖЕНИЕМ

Теперь нам следует вернуться к той трудности, которая была констатирована в
конце главы VIII. Сложность была связана с таким вопросом: как мы можем
говорить об отношениях между чувствами? В качестве возможного решения я
предположил, что, когда люди (включая нас самих) говорят об отношениях
между чувствами, на самом деле они говорят не о чувствах, а о вещах другого
рода, в некоторых отношениях напоминающих чувства, но в других отношениях
не имеющих с чувствами ничего общего. Я предположил, что эти "другие
отношения" принадлежат к сфере опыта, которую мы называем не ощущением, а
воображением. Так, согласно моему предположению, воображение создает
некоторого рода связь между ощущением' и разумом - подобного же мнения
придерживались Аристотель и Кант. Если нам удастся обосновать это
предположение, перед нами откроется путь к ответу на вопрос, как, в
отношении своей свободы, воображение оказывается на промежуточном месте
между чувством как явлением менее свободным и разумом как явлением более
свободным.

В главе VIII мы узнали, что ощущение следует считать неким потоком
деятельности, в котором независимо от того, мало или много отдельных
чувственных актов протекает одновременно, каждый, как только бывает
выполнен, сразу уступает место следующему. В каждом из этих актов мы
ощущаем цвет, звук, запах и т. п., которые предстают перед нами только в
процессе его выполнения. Как только акт выполнен, чувство исчезает, чтобы
уже никогда не вернуться. Его esse2 есть sentiri.

Последние слова могут вызвать протест как слишком смелое утверждение. Можно
сказать так: "Естественно, мы не можем видеть цвет, не видя его. Но что
может быть абсурднее утверждения, что, поскольку мы перестали его видеть,
цвет исчез? Ведь мы прекрасно знаем, что цвета вполне могут продолжать
существовать, когда мы на них не смотрим"4. Такое возражение может
послужить отличным примером "метафизики" в том смысле этого слова, который
в некоторые периоды становился оскорбительным. Ведь мы прекрасно знаем, что
химеры могут размножаться в вакууме и что на кончике иглы может поместиться
сто ангелов. Погружаясь в эти метафизические сказки, можно испытать своего
рода удовольствие - что-то вроде удовольствия от права говорить глупости.
Это наслаждение испытывает перегруженный и вымотанный интеллект, когда
позволяет себе взлетать в эмпиреи без всякого груза за спиной. Философские
размышления тоже сулят удовольствия, но удовольствия совершенно другого
рода. Те, кто любят рассказывать сказку о существовании неощутимых чувств,
без сомнения полагают, что предаются философским размышлениям. Их
обоснование веры в эти предрассудки состоит в том, что, если они не
истинны, утверждения вроде следующего окажутся бессмысленными: "Если эти
условия будут выполнены, я буду воспринимать чувственные данные, внутренне
связанные с этими данными и именно этим образом"5. Однако даже если бы
анализируемое суеверие было истиной, утверждения такого рода все равно
остались бы бессмыслицей, если только не признать, что чувство существует
отдельно от нашего ощущения и, более того, что в этом состоянии
отделенности, оно доступно для наших наблюдений, что оно в таком виде
предстает перед нашим разумом, что мы можем оценивать его качества,
сравнивать их с качествами других чувств и т. п. Вопрос, существуют ли
цвета или нет, когда мы их не видим, не вопрос метафизики - это вопрос
эпистемологии, и заключается он в том, можем ли мы поставить их "перед
нашим разумом" (в указанном выше смысле), обходясь без прямого наблюдения,
и если можем, то как это у нас получается. Если мы этого сделать не можем,
обсуждаемое утверждение и все подобные ему оказываются бессмысленны. Если
же можем, описание цветов как "чувственных данных" (или "чувств")
оказывается ложным, и спасти его от опровержения можно только признанием
неоднозначности слова ощущение и родственных ему.

Я процитировал профессора Мура не потому, что он исключителен в этом
отношении, а потому, что он типичен, не потому, что он необычайно путаный
мыслитель, а потому, что необычайно ясный. Просто он развивает традиционную
теорию ощущения, в которой систематическая путаница между ощущением и
воображением стала, вопреки протесту Юма, догмой. Чувства могут быть нам
даны единственным способом - нашим ощущением их; и если существует что-то,
позволяющее нам говорить о "чувствах", не ощущаемых в данный момент, то это
не может быть в строгом смысле ощущением, а обсуждаемые чувства не могут
быть в строгом смысле чувствами. Это очевидная истина, однако ее отрицание
стало общепринятым, и мы должны исключить, что любое ее проявление будет
встречено с неописуемым изумлением или гневным протестом, как торговля
парадоксами.

Эта ошибка восходит к Локку. Она откровенно сформулирована на первой
странице его основополагающих рассуждений ("Опыт о человеческом разуме",
книга II, гл. I, начало): "Предположим, что ум есть, так сказать, белая
бумага без всяких знаков и идей. Но каким же образом он получает их? Откуда
он приобретает тот [их]6 обширный запас, который деятельное и беспредельное
человеческое воображение7 нарисовало с почти бесконечным разнообразием?"8
Ответ дается с помощью доктрины идей с их двумя классами - классом идей
ощущения и классом идей рефлексии. Из первого источника, наших чувств, мы
получаем идеи "Желтого, Белого, Горячего, Холодного, Твердого, Горького,
Сладкого и все те Идеи, которые мы называем чувственными Качествами". Из
второго источника мы обретаем идеи "Восприятия, Мышления, Сомнения, Веры,
Рассуждения, Знания, Желания и самые разнообразные Действия нашего Разума".
Происхождение, которое он приписывает, например, "Идее Желтого", делает его
чувством, конкретным желтым пятном, которое появляется и исчезает, сразу
как только появилось. Функции же, которые он возлагает на это явление,
требуют от него чего-то совершенно другого, чего-то повторяющегося и
узнаваемого, постоянного добавления к нашему опыту. Ощущение ничем не
"снабжает" наш разум, оно не оставляет никаких знаков ни на какой белой
бумаге внутри нас. То, что оставляет ощущение, писано по воде. Задача
построения для разума всей обстановки из наших ощущений, которую Локк
возлагает на понимание, подобна тому, чтобы заказать столяру обстановку для
комнаты из теней, отбрасываемых на пол этой комнаты оконными переплетами.

Первым осознал эту проблему Юм. Он попробовал ее решить, отделив идеи от
впечатлений. Он был прав, когда писал, что непосредственны