ся быть ведьмой. Мне нравится способ, которым
ведьмы объясняют события, даже сознавая то, что им трудно понять его.
     Октавио нуждается во мне.  Я  облегчаю  его  бремя  с  помощью  своих
заклинаний. Он чувствует, что без моего вмешательства  он  повторит  жизнь
Виктора Джулио точь в точь.
 
 
 
 
                              ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
 
 
                                    8 
 
     Я ожидала громких стуков и скрипов, которые оглашали  по  утрам  весь
дом каждый четверг, когда Канделярия начинала переставлять тяжелую  мебель
в гостиной. Шума не было и, подумав, уж не снится ли мне  это  во  сне,  я
пошла по темному коридору в ее комнату.
     Лучи солнечного света проникали сквозь  щели  в  деревянных  ставнях,
открывающих два окна на улицу. Обеденный стол с  шестью  стульями,  черный
диван, обитое кресло, зеркальный кофейный столик и даже вставленные в рамы
эстампы пасторальных ландшафтов и сцен корриды - все было на  тех  местах,
куда их расставила Канделярия в прошлый четверг.
     Я вышла во двор, где за  кустами  заметила  Канделярию.  Ее  жесткие,
курчавые, выкрашенные в красный цвет  волосы  были  причесаны  и  украшены
красивыми гребнями. Мерцающие зеленые кольца болтались в мочках ушей. Губы
и ногти отливали глянцем  и  соответствовали  цвету  ее  яркого  ситцевого
платья. Глаза почти скрывали веки.  Это  придавало  ей  мечтательный  вид,
который, однако, расходился с ее угловатыми чертами и решительными,  почти
резкими манерами.
     -  Зачем  ты  так  рано  поднялась,  Музия?  -  спросила  Канделярия.
Поднявшись, она поправила свою широкую юбку и низкий лиф, который открывал
ее пышную грудь.
     - Я не услышала, как ты двигаешь мебель, - сказала  я.  -  может,  ты
забыла?
     Не  ответив,  она  заторопилась  на  кухню;  ее  свободные   сандалии
засверкали пятками, словно она бежала стометровку. - я сегодня ни с чем не
справляюсь, - заявила она, остановившись на  миг,  чтобы  всунуть  ногу  в
свалившуюся сандалию.
     - Я уверена, ты успеешь сделать все, - сказала я. - хочешь, я  помогу
тебе? - я разожгла дрова в печи и села за стол, посмотрев на часы. - всего
семь тридцать, - отметила я. - ты отстаешь всего на полчаса.
     В отличие от доньи Мерседес, которая была  совершенно  безразлична  к
любому распорядку, Канделярия делила свой день на дела,  точно  выверенные
по времени. Для того, чтобы завтракать в одиночестве, она садилась за стол
ровно в семь. В восьмом часу она натирала полы и вытирала пыль  с  мебели.
Ее высокий рост позволял ей, вытянув руки, доставать  паутину  в  углах  и
пыль на притолоке. К одиннадцати часам у нас на плите уже кипел  горшок  с
супом.
     Как только это было  выполнено,  она  начинала  ухаживать  за  своими
цветами. Поливая их, она начинала обходить патио, а затем  двор,  одаривая
любовной заботой каждое растение. Ровно в  два  часа  она  принималась  за
стирку, даже если стирать надо было только одно полотенце. Погладив белье,
она читала иллюстрированные романы. Вечером вырезала картинки из  журналов
и наклеивала их в фотоальбомы.
     - Прошлой ночью здесь был крестный отец Элио,  -  прошептала  она.  -
донья Мерседес и я проговорили с ним до  рассвета.  -  она  потянулась  за
ступкой и начала мешать белое  тесто  для  маисовых  лепешек,  которые  мы
обычно ели за завтраком. - ему, наверное, лет восемьдесят. Он все  еще  не
может прийти в себя после смерти Элио. Лукас Нунец обвиняет себя в  смерти
юноши.
     - Кто такой Элио? - спросила я.
     - Сын доньи Мерседес, - ответила  тихо  Канделярия,  делая  из  теста
круглые лепешки. -  ему  было  всего  восемнадцать,  когда  он  трагически
скончался. Это было давно. - она зачесала прядь  волос  за  ухо,  а  затем
добавила: - лучше не говори ей, что я рассказала тебе, что у нее был сын.
     Она положила лепешки на жаровню и повернулась ко  мне  с  дьявольской
улыбкой на устах. - ты не веришь мне, а? - спросила она и тут же  удержала
меня от ответа. - сейчас я сосредоточусь на кофе. Ты же знаешь, как злится
донья Мерседес, если он недостаточно крепок и сладок.
     Я  подозрительно  посмотрела  на  Канделярию.  У  нее  была  привычка
рассказывать мне необычайные истории о целителях, к примеру  про  то,  как
донья Мерседес была схвачена десантом нацистов  во  время  второй  мировой
войны и находилась в плену на подводной  лодке.  -  она  лжет,  -  однажды
сообщила мне по секрету донья Мерседес. - и даже, говоря тебе правду,  она
так ее преувеличивает, что та становится ничем не лучше лжи.
     Канделярия, совершенно не заботясь о моих подозрениях,  вытерла  лицо
передником, который она  обвязала  вокруг  шеи.  Затем  быстрым  и  резким
движением она повернулась и выбежала из кухни. -  следи  за  лепешками,  -
крикнула она из коридора. - я сегодня ни с чем не могу справиться.
     Несмотря на шум передвигаемой мебели,  который  в  этот  четверг  был
громче,  чем  обычно,  так  как  Канделярия  спешила,  Мерседес   Перальта
проснулась только в полдень.
     Она нерешительно остановилась у  дверей  своей  комнаты  и  прищурила
глаза от яркого света.  Постояв  секунду,  опираясь  о  косяк  двери,  она
рискнула выйти в коридор.
     Я бросилась к ней, взяла ее  за  руку,  отвела  на  кухню.  Ее  глаза
покраснели,  она  нахмурила  брови  и  печально  поджала  свой  рот.  Меня
заинтересовало, спит ли она ночами. Всегда могло оказаться, что Канделярия
говорит правду.
     По-видимому чем-то озабоченная, она критически  осмотрела  тарелку  с
лепешками и, не взяв ни одной, отломила два банана от грозди, висевшей  на
одном из стропил. Очистив их и насадив на щепку, она элегантно их съела.
     - Канделярия хочет, чтобы ты повидала ее родителей,  -  сказала  она,
деликатно вытирая уголки рта. - они живут на холме, недалеко от плотины.
     Прежде чем я успела сказать, что буду от этого в  восторге,  в  кухню
ворвалась Канделярия. - ты полюбишь мою маму, - убедительно заявила она. -
она такая же маленькая и худая, как ты, и ест тоже целый день.
     Я как-то  не  представляла  себе,  что  у  Канделярии  есть  мать.  С
восхитительными улыбками обе женщины слушали мои разъяснения о том, что  я
думаю об этом. Я уверяла их, что причисляю некоторых людей, так сказать, к
"безматеринскому" типу, причем с этим никак не связан ни  возраст,  ни  их
взгляды, но какое-то  неуловимое  качество,  которое  я  не  могла  вполне
объяснить.
     Больше всего Мерседес Перальта была восхищена  пояснением  того,  что
оно не может создать какого-либо чувства. Она  задумчиво  смаковала  кофе,
затем посмотрела на меня.
     - Может ты думаешь, что я родила себя сама?  -  спросила  она.  Донья
закрыла свои глаза и сморщила рот, затем задвигала  губами,  как  если  бы
сосала грудь. - или ты считаешь, что я вылупилась из яйца?
     Она взглянула на Канделярию и серьезным  тоном  произнесла:  -  Музия
совершенно права. Она хотела сказать, что ведьмы очень  мало  привязаны  к
своим родителям и детям. Однако они любят их со всей  своей  силой,  когда
стоят лицом к лицу с ними, и никогда, если те повернулись  к  ним  спиной.
Мне стало интересно, боится ли Канделярия того, что я вспомню об Элио. Она
отошла за спину доньи Мерседес и делала мне оттуда отчаянные жесты хранить
молчание.
     Донья Мерседес, будто прочитав  наши  мысли,  посмотрела  сначала  на
меня, а затем на Канделярию. Вздохнув, она обхватила руками свою кружку  и
выпила остатки кофе.
     - Элио было всего несколько дней, когда его мать, моя сестра, умерла,
- сказала она, посмотрев на меня. - я обожала его. Я любила его, как будто
он был моим собственным ребенком. - она слабо улыбнулась и после  короткой
паузы продолжила свой рассказ об Элио. Она сказала, что никто  не  мог  бы
назвать его красивым. У него был широкий чувственный рот,  плоский  нос  с
большими  ноздрями  и  дикие  курчавые  волосы.  Но  то,  что  делало  его
неотразимым одинаково и в юные годы, и с возрастом, так это  его  огромные
черные и блестящие глаза, которые сияли от счастья и полного благополучия.
     Донья Мерседес долго рассказывала об эксцентричных наклонностях Элио.
Хотя он и стал целителем подобно ей самой, он редко тратил время на  мысли
о лечении. Он был слишком занят встречами и проводами любви. В течение дня
он  беседовал  с  молодыми  женщинами  и  девушками,   которые   приходили
повидаться с ним. Вечером, с  гитарой  в  руках,  он  пел  серенады  своим
покровительницам. Еле живой, он  возвращался  домой  только  на  рассвете.
Правда, бывали случаи, когда ему не везло в его любовных затеях. Тогда  он
приходил рано и развлекал ее остроумным пересказом своих неудач и успехов.
     Я с нездоровым любопытством стала ожидать рассказа о его  трагической
смерти. И почувствовала разочарование, когда она взглянула на Канделярию и
прошептала: - иди и принеси мой жакет. Ветер дует как раз  с  тех  холмов,
где живут твои родичи. - она встала и, опираясь на  мою  руку,  прошла  во
двор. - сегодня Канделярия удивлена тобой, - по секрету сообщила она  мне.
- у нее полным-полно восхитительных причуд.  Если  бы  ты  знала  хотя  бы
половину из них, ты, вероятно, упала бы в обморок от потрясения.  -  донья
Мерседес засмеялась легко, как ребенок, скрывающий чей-то секрет.
 
 
 
                                    9 
 
     Смех, хриплые голоса и звуки музыки из игрального автомата вырывались
из небольших ресторанов и баров,  которые  в  ряд  выстроились  на  улице,
ведущей из Курмины. За заправочной станцией на обочинах  дороги  появились
крупные деревья.  Переплетая  свои  ветви  в  форме  арок,  они  создавали
неестественную картину, возможную, казалось бы, только во сне.
     Мы проезжали мимо одиноких лачуг, сделанных из тростника и обмазанных
илом. Все они имели  узкую  дверь,  несколько  окон  и  соломенную  крышу.
Некоторые из них были побелены, другие сохраняли грязно-песочный цвет. Под
крышами, в непригодных более горшках и консервных  банках,  висели  цветы,
большей   частью   герань.   Величавые   деревья,   пылающие   золотым   и
кроваво-красным цветением, затемняли тщательно убранные дворы, где женщины
стирали белье в пластмассовых тазах или  развешивали  его  на  кустах  для
просушки. Некоторые приветствовали нас улыбками,  другие  -  еле  заметным
кивком головы. Дважды мы останавливались у придорожных  лотков,  где  дети
продавали фрукты и овощи со своих огородов.
     Канделярия, усевшись на заднем сидении  моего  джипа,  указывала  мне
направление. Мы проехали скопление хижин на окраине небольшого  городка  и
через минуту очутились в полосе тумана. Он был  так  плотен,  что  я  едва
могла видеть конец капота машины.
     - О, господи, - начала молиться Канделярия, - спустись и  помоги  нам
выбраться из этого дьявольского тумана. Прошу тебя, святая  мария,  матерь
божья, приди и защити нас. Блаженный святой  Антоний,  милосердная  святая
тереза, божественный дух святой, поспешите к нам на помощь.
     - Лучше брось это, Канделярия, - вмешалась  донья  Мерседес.  -  что,
если святые на самом деле услышат тебя и ответят на твою  мольбу?  Как  мы
разместим их всех в этой машине?
     Канделярия рассмеялась и тут же  запела  песню.  Снова  и  снова  она
повторяла несколько первых фраз арии из итальянской оперы.
     - Тебе нравится? - спросила она меня, поймав в зеркале заднего обзора
мой удивленный взгляд. - этому меня научил мой  отец.  Он  итальянец.  Ему
нравится опера, и он учил меня ариям Верди, Пуччини и прочих.
     Я взглянула на донью  Мерседес,  ища  подтверждения,  но  она  спала,
откинувшись на сидении.
     -  Это  правда,  -  настаивала  Канделярия,  затем  она  пропела  еще
несколько строк из другой оперы.
     - Как, ты их знаешь? - спросила  она  после  того,  как  я  правильно
угадала названия опер, отрывки из которых она напевала. - твой  папа  тоже
был итальянцем?
     - Нет, - засмеялась я. - он немец. На самом деле я ничего не смыслю в
опере, - призналась я. - единственно, что в меня пытались вдолбить  -  это
то, что бетховен почти полубог. Каждое воскресенье, покуда  я  жила  дома,
мой отец играл симфонии бетховена.
     Туман поднялся так же быстро, как и появился, открывая цепь за  цепью
голубоватые горные пики. Казалось, что они  протянулись  в  бесконечность,
поперек пустоты воздуха и света. Следуя указаниям Канделярии,  я  свернула
на узкую грунтовую дорогу, ширины которой едва хватило для моего джипа.
     - Это здесь, - взволнованно закричала она,  указывая  на  двухэтажный
дом в конце улочки. Побеленные  стены  пожелтели  от  времени,  а  красная
черепица посерела и обросла мхом. Я остановилась, и мы вышли из машины.
     В окне второго этажа показался старик, одетый в  потертую  майку.  Он
махнул нам рукой, затем исчез, и его громкий возбужденный голос зазвенел в
тишине дома: - Рорэма! Ведьмы прикатили!
     Едва мы дошли до парадной двери, как  маленькая  морщинистая  женщина
выбежала приветствовать нас. Улыбаясь, она обняла Канделярию,  а  затем  и
донью Мерседес.
     - Это моя мать, - гордо сказала Канделярия. - ее зовут Рорэма.
     После некоторых колебаний Рорэма обняла и  меня.  Она  была  одета  в
длинное  черное  платье.  Удивительны  были  ее  черные  густые  волосы  и
блестящие глаза птицы. Она провела нас через темный вестибюль, где неяркий
огонек освещал образ святого иосифа, и, сияя от  удовольствия,  пригласила
следовать за  собой  на  широкую  галерею,  окружавшую  внутреннее  патио.
Лимонные деревья бросали приятную тень в открытую  гостиную  и  просторную
кухню.
     Мерседес Перальта шепнула что-то Рорэме и пошла по коридору в  заднюю
часть дома.
     На миг я нерешительно остановилась, затем вместе с Канделярией  и  ее
матерью поднялась по каменной лестнице на второй этаж, пройдя ряд  спален,
выходящих на широкий балкон, который протянулся на всю длину патио.
     - Сколько у вас еще детей? - спросила я, когда мы прошли пятую дверь.
     - У меня есть только Канделярия. - жесткие морщинки  на  лице  Рорэмы
стали еще резче, когда она улыбнулась:  -  но  внучка  из  каракаса  часто
приезжает сюда провести свой отпуск.
     Ошеломленная, я повернулась к Канделярии и  посмотрела  в  ее  черные
внимательные глаза, в которых едва различались озорные  огоньки.  -  я  не
знала, что у тебя есть ребенок, - сказала я, заинтригованная мыслью, знает
ли об этом донья Мерседес. И все же было какое-то разочарование.
     - Как же я могу иметь ребенка? - возмущенно сказала Канделярия.  -  я
девушка.
     Я расхохоталась. Ее заявление означало, что она не только незамужняя,
но и девственна до сих пор. Надменное выражение на ее  лице  не  оставляло
сомнения, что она очень гордится этим фактом.
     Канделярия перегнулась через перила, затем повернулась и взглянула на
меня. - я никогда не говорила тебе, что у меня есть брат. Вернее,  он  мне
брат лишь наполовину. Он намного старше меня и родился в италии. Как и мой
отец, он приехал в Венесуэлу в поисках счастья. Сейчас он богат и  владеет
строительной компанией.
     Рорэма утвердительно кивнула головой. - у ее полубрата восемь  детей.
Они любят проводить лето здесь, с нами, - добавила она.
     Внезапно сменив настроение, Канделярия  рассмеялась  и  нежно  обняла
свою мать. - вообрази! - воскликнула она. -  Музия  не  могла  представить
себе, что у меня есть мать. - с проказливой улыбкой она добавила: - и  что
еще хуже - она не верит, что у меня есть итальянский папа!
     Немедленно одна из дверей спальных комнат открылась и старый мужчина,
которого я видела в окне, вышел на балкон. Довольно низкорослый, с резкими
угловатыми чертами,  он  сильно  походил  на  Канделярию.  Старик,  видно,
одевался в спешке.  Его  рубашка  была  застегнута  косо,  кожаный  ремень
выскочил  из  петли,  а  шнурки  на  ботинках  были  развязаны.  Он  обнял
Канделярию.
     - Гвидо Микони, - представился он и извинился, что не встретил нас  у
двери. - малышкой Канделярия была такой же симпатичной, как  и  Рорэма,  -
сказал он, удерживая свою дочь в жарких объятиях.  -  но  повзрослев,  она
стала точной копией меня.
     Очевидно разделяя какую-то общую шутку, они весело захохотали. Сделав
утвердительный кивок, Рорэма взглянула на мужа и дочь с  восхищением.  Она
взяла меня под руку и повела на первый этаж.  -  пойдем,  присоединимся  к
донье Мерседес, - продолжала она.
     Громадный двор был обнесен колючей изгородью. В самом  дальнем  конце
стояла открытая хибара  с  соломенной  крышей.  В  гамаке,  привязанном  к
поперечным балкам хибары, сидела Мерседес  Перальта.  Она  с  наслаждением
пробовала самодельный сыр Рорэмы.
     Гвидо Микони нерешительно встал перед доньей Мерседес;  казалось,  он
не знал, пожать ли ей руку  или  обнять  ее.  Она  улыбнулась  ему,  и  он
заключил ее в объятия.
     Мы все расположились вокруг гамака, а Рорэма села  рядом  с  Мерседес
Перальтой. Она задавала ей вопросы обо мне, а донья Мерседес  отвечала  на
них так, как будто меня здесь не было вообще.
     Некоторое время я слушала их беседу, но  вскоре  жара,  неподвижность
воздуха, голоса женщин и Гвидо Микони перемешались, я  слабо  хихикнула  и
опустилась на землю. Должно быть, меня одолел сон. Спустя некоторое  время
донья Мерседес  разбудила  меня  и  отослала  к  Канделярии,  помогать  ей
готовить обед. Я и не заметила, что Канделярия и ее отец уже покинули нас.
     В глубине дома, с одной из  спален,  густой  спокойный  голос  шептал
заклинания.   Испугавшись,   что   Канделярия   развлекает   отца    моими
магнитофонными записями целительных  сессий,  я  заторопилась  на  верхний
этаж. В прошлый  раз,  прослушивая  записи,  она  полностью  стерла  целую
кассету, нажав не ту кнопку.
     Я резко остановилась у полуоткрытой двери. Затаив дыхание, я  следила
за тем, как Канделярия массирует своему отцу спину и плечи,  тихо  напевая
заклинания. И что-то было в  этом  -  сосредоточенные  и,  тем  не  менее,
красивые движения рук - что напоминало мне Мерседес  Перальту.  Мне  стало
ясно, что Канделярия тоже была целительницей.
     Вскоре, окончив массаж, она  повернулась  ко  мне.  Забавные  искорки
горели в ее глазах. - донья  Мерседес  уже  рассказала  тебе  обо  мне?  -
интонации ее голоса были  до  странности  нежными,  я  никогда  прежде  не
слышала такого от нее. - она говорит, что я родилась ведьмой.
     В моем мозгу закружилось такое множество вопросов, что  я  просто  не
знала, с чего начать.
     Канделярия, поняв мое замешательство, пожала плечами,  не  зная,  чем
мне помочь.
     - Пойдем готовить  обед,  -  предложил  Гвидо  Микони,  спускаясь  по
ступенькам.
     Мы с Канделярией последовали за ним. Внезапно он  повернулся  ко  мне
лицом. - Мерседес Перальта права, - сказал  он,  затем  склонил  голову  и
пристально осмотрел  пятнистую  тень  от  агавы,  отброшенную  солнцем  на
кирпичи патио. Некоторое время он стоял,  встряхивая  головой,  словно  не
знал, что ему говорить и делать дальше.
     Он вновь взглянул на меня, и слабо улыбнувшись, начал расхаживать  по
патио, его руки слегка задевали цветы и листву, его взгляд был рассеян.
     - Это необычная история, - обратился он ко мне взволнованным голосом,
в котором явно чувствовался его итальянский акцент. - Канделярия  говорит,
что донья Мерседес хочет, чтобы я рассказал ее тебе.  Ты  же  знаешь,  что
тебе здесь рады. Я надеюсь, ты будешь приезжать к нам почаще и  мы  сможем
беседовать друг с другом.
     Я была в полном недоумении. Надеясь получить какое-нибудь объяснение,
я взглянула на Канделярию.
     - Мне кажется, я знаю, что хочет сделать с тобой  донья  Мерседес,  -
сказала Канделярия. - взяв мою руку, она повела меня на кухню. - ее судьба
похожа на твою, но она не может передать  тебе  свою  тень,  так  как  она
предназначена для одного человека и будет отдана мне.
     - О чем ты говоришь? - спросила я.
     - Я ведьма, - ответила она, - и я иду по стопам доньи Мерседес.