ся наукой не для  познания, но для приобретения денег
или должностей   если  бы кто-нибудь  дал им  то, чего они  добиваются,  они
перестали  бы ею  заниматься. И подобно тому, как среди разных  видов дружбы
та, что  основана  на выгоде, менее достойна этого названия,  точно так же и
эти люди меньше всего достойны звания философов  в самом деле, подобно  тому
как дружба, возникшая  честным  путем,-- истинна,  совершенна и вечна, точно
так же та Философия истинна и  совершенна, которая  возникает только честным
путем,  без всяких задних мыслей и из благорасположения дружественной  души,
предполагающего правильную  устремленность и правильное рассуждение. Так что
отныне можно  утверждать,  что если истинная дружба  между людьми состоит  в
том, что  один  из них любит другого  всецело, то  и истинный философ  любит
премудрость  во всех  ее  областях,  а  она  в  свою  очередь  всецело любит
философа,  поскольку  она  захватывает  его  всего  и ни одной его  мысли не
позволяет отвлечься чем-нибудь другим. Недаром Премудрость говорит в Притчах
Соломона: "Любящих меня я люблю"5. Истинная дружба,  рассматриваемая сама по
себе,  в  отвлечении  от ее  духовного  обладателя,  имеет  своим  субъектом
познание  добрых  деяний, а формой своей -- стремление к этому доброму делу
так и  Философия, рассматриваемая в  себе, независимо от  души того,  кто ею
занимается,  имеет своим предметом знание, а  формой своей  -- некую как  бы
Божественную  любовь  к разуму.  И подобно  тому,  как  действенной причиной
истинной  любви  служит  добродетель,  точно  так  же  действенной  причиной
философии служит истина.  Конечной  же  целью истинной дружбы  служит доброе
взаиморасположение,  происходящее  от  сосуществования   в   соответствии  с
человечностью в собственном  смысле этого  слова,  то есть  в соответствии с
разумом, как,  видимо, и полагает  Аристотель в девятой книге "Этики"  точно
так же конечной целью Философии  служит  то  отменнейшее взаиморасположение,
которое  не терпит  никакого  нарушения  или  отклонения, то  есть  истинное
блаженство,  приобретаемое  через созерцание  истины. Таким образом, понятно
теперь, кто  моя  госпожа,  и что  она  представляет собой  среди  причинных
явлений,  а  также  по своей объективной  сущности,  и  почему  она  зовется
Философией, а также кто является истинным философом и кто -- случайным.
  Однако  под влиянием некого душевного пыла и конечная  цель страстей, и
их проявление  именуются  одним  и  тем  же  словом,  обозначающим  как  сам
поступок, так и страсть (как это делает  Вергилий во второй песни "Энеиды"6,
называя  Гектора устами Энея  "О светоч", что обозначает действие, и в то же
время  величая его "надеждой троянцев", что обозначает страсть, хотя  Гектор
не был ни светочем, ни надеждой, но источником, откуда троянцы  черпали свет
его советов,  и конечной целью,  на  которую они возлагали  всю  надежду  на
спасение  или как  говорит  Стаций  в  пятой  песне "фиваиды", когда Исифила
обращается к Архимору7: "О ты, утешение за все  и за утраченную  отчизну,  о
ты, честь моего служения"  или как  мы постоянно говорим, указывая на друга:
"Смотри, вот моя симпатия"  или как отец называет сына: "любовь моя")  точно
так же и те науки, на которые благодаря  долгой привычке Философия  наиболее
ревностно устремляет свои взоры, называются  ее именем.  Таковы естественные
науки,  Мораль  и  Метафизика,  которая,  поскольку  Философия  уделяет   ей
преимущественное  внимание,  и   называется   [Первой]  философией.   Отсюда
явствует, почему и другие науки именуются Философией.
  После того как стало ясным, что такое первая и истинная философия  -- а
это и  есть та дама, о которой я говорю,-- и как по привычке сие благородное
имя сообщается другим наукам, я перехожу к ее восхвалению.

  XII. В первой главе настоящего трактата обсуждение  причины, побудившей
меня к сочинению этой канцоны, было настолько исчерпывающим, что дальнейшего
ее обсуждения больше не  требуется,  поскольку весьма нетрудно свести его  к
толкованию,   изложенному  в   предыдущих   главах.   Потому,  придерживаясь
сделанного  мною  деления  канцоны  на несколько частей  и  минуя  дословное
значение, я буду при помощи этого толкования развивать буквальный смысл лишь
там, где это понадобится.
  Я  пишу:  "Амор  красноречиво  говорит..."  Под  Амором  я  разумею  то
старание,  которое я прилагал, чтобы приобрести любовь благородной дамы: при
этом надо иметь  в  виду, что старание может в данном случае рассматриваться
двояко. Одно  старание приводит человека  к овладению навыком в искусстве  и
науке, другое проявляется  в использовании приобретенного им  навыка. Первое
старание я и называю здесь  Амором.  Это он  вызывал в уме моем  постоянные,
необычные  и возвышеннейшие размышления о  даме,  нами  изображенной, как  и
подобает стремлению  к дружбе, которое начинается с размышлений о ее великих
благах. Именно это стремление и это  расположение обычно предваряют собою  в
людях  зарождение дружбы, когда с  одной стороны любовь уже родилась и когда
люди  желают  и  добиваются,  чтобы  она  была  и  с  другой   ибо, как  уже
говорилось,  Философия  начинается там, где  душа  и премудрость  становятся
друзьями и всецело  любят друг  друга, как о том  говорилось выше. Нет нужды
вновь обсуждать здесь первую строфу, ибо буквальный смысл ее уже объяснен во
вступлении и благодаря этому довольно легко постичь второй ее смысл.
  Поэтому  надлежит   перейти  к  следующей  строфе,   которая   и   есть
зачинательница всего  рассуждения.  Когда я  говорю:  "Светило, обходя небес
простор..."  -- надо  помнить,  что,  подобно  тому  как при  рассуждении  о
предмете ощущаемом полезно  ссылаться  на предмет  неощущаемый,  так  и  при
рассуждении  о  предмете  недоступном разуму  нелишне  ссылаться на  предмет
постижимый разумом1. А потому, если при буквальном толковании  речь велась о
телесном  и  чувственно  воспринимаемом  солнце, то  теперь  надлежит  вести
рассуждение,  имея  в виду Солнце духовное и умопостигаемое, которое и  есть
Бог.  Нет во всем  мире  ни одного  ощущаемого  предмета,  более  достойного
служить  символом Бога,  чем  Солнце. Оно ощущаемым светом  озаряет  сначала
себя, а затем все небесные тела и тела, состоящие из четырех  элементов  так
и Бог освещает  умственным светом сначала Себя,  а затем  небесные и  другие
умопостигаемые  создания. Солнце своим теплом  оживляет все предметы, и если
некоторые из  них  оно  и  губит, это  не  входит в  его намерение, но  есть
действие случайное  так и Бог оживляет все предметы в Своей благости, и если
какой-нибудь из них зол, то это не входит в Божественное намерение, но  есть
необходимая случайность в ходе задуманного действия. В самом деле,  если Бог
создал и добрых и злых  ангелов, то в Его  намерение  не входило создавать и
тех и других,  но одних лишь добрых. Злые ангелы проявили себя позже, причем
это не входило  в Его намерение,  но сие не означает, будто Бог не предвидел
их падения   однако  Его  желание создать  духовные существа было  настолько
сильным, что Бога  не  должно  было  и  не  могло удержать от этого создания
предвидение того, что некоторые из них  плохо кончат2. Ведь Природа  не была
бы  достойна похвалы, если бы,  зная заранее, что цветы какого-нибудь дерева
частично обречены на гибель, она не  производила  бы на нем цветов  и  из-за
бесплодных отказалась бы от производства плодоносных. Итак, я утверждаю, что
Бог, Который все понимает (Его "вращение" и есть Его "понимание"3), нигде не
видит  столь совершенного творения,  как  то, которое  предстает перед  Ним,
когда  Он смотрит  туда, где обретается  названная Философия. В  самом деле,
хотя  Бог, созерцая  Самого Себя, видит сразу все,  тем  не менее, поскольку
различение вещей -- в  Нем Самом, подобно тому как действие -- в причине, Он
отчетливо  видит их различия. Таким образом,  безусловно, от  Него  не может
укрыться  это  благороднейшее  из  всех   творений,   ибо   Он   видит   его
совершеннейшим  образом в Себе  и  в  Своей  сущности. Ведь, если  вспомнить
сказанное  выше, Философия  есть  любовное  пользование  мудростью,  которое
преимущественно свойственно Богу, так  как в  Нем Высшая Мудрость,  и Высшая
Любовь, и Высшая Действенность  и коль скоро оно имеет место где-нибудь еще,
то  лишь  постольку,  поскольку  проистекает  из  Него  же.  Таким  образом,
Божественная философия причастна Божественной сущности потому, что в Боге не
может быть  ничего, что было  бы  добавлено к  Его  сущности  и Философия  в
высшей степени  благородна, ибо  Божественная сущность благородна  в  высшей
степени  и она пребывает в  Боге совершенно и истинно, словно навеки она Его
супруга.  Другим  разумениям  она  свойственна в  меньшей  степени:  для них
Философия как  бы подруга, от которой ни один  любовник  не получает  полной
радости, а удовлетворяет  свое вожделение лишь глядя на нее. Поэтому и можно
утверждать, что Бог не видит, то  есть не знает ничего, что было бы столь же
совершенно,  как  Философия:  я говорю "ничего" потому, что,  как отмечалось
выше,  Он  видит  и различает  все на свете, ощущая  Себя причиной  всего. О
благороднейшее  и  исключительнейшее  сердце, коим  должна  обладать супруга
Небесного Вседержителя,  Которому она приходится  не  только  супругой, но и
возлюбленнейшей сестрой и дочерью!4

  XIII. Отметив в  начале ее восхвалений  тонкий намек  на то, что она  в
своей  первозданности  сопричастна  Божественной  субстанции,  нам  надлежит
проследовать  далее   и   отметить,  что   я,  во-вторых,  причисляю   ее  к
обусловленным разумениям.  Итак, я говорю: "Вселенских духов восхищенный хор
/ На дольнюю взирает..."  при этом надо помнить, что я называю ее "дольней",
имея  в  виду, что  таковой  она  является  для  Бога,  Который  только  что
упоминался   а тем самым  я  исключаю те разумения,  что  изгнаны из горнего
отечества и не способны  философствовать, так как любовь  в них окончательно
угасла,  а  для философствования, как уже  говорилось, необходима любовь. Из
чего явствует, что  адские  разумения  лишены  лицезрения этой прекраснейшей
дамы. А так как  она  есть блаженство  Разума, участь тех, кто лишен  ее,  в
высшей степени горька и полна всяческой скорби. Далее, когда я говорю: "...и
в любящих  ее  --  благоволенье..."  --  я показываю, как  она  проникает  в
человеческое  сознание   далее  я  в  своем   комментарии  перехожу  к  этой
человеческой  философии  и  ее  восхваляю.  Итак,  я  утверждаю,  что  люди,
влюбляющиеся  в нее здесь, то есть в  этой  жизни,  воспринимают  ее в своей
мысли не всегда, но лишь тогда, когда Амор  даст им воспринять  нечто от его
мирного  блаженства. При этом надо иметь в виду  три обстоятельства, которых
касается  настоящий текст. Первое:  когда говорится,  что  люди влюбляются в
нее, чем,  видимо,  проводится какое-то различие  между людьми. В проведении
такого  различия есть необходимость,  ибо, коль скоро несходство между  ними
очевидно  и его  предполагается  обсудить в следующем  трактате, подавляющее
большинство людей живет,  следуя  скорее чувству,  чем разуму  тем  же,  кто
живет,  следуя намеренно  чувству, влюбиться в эту  даму невозможно, так как
такие люди не  способны  понять  ее. Перехожу  к  второму обстоятельству.  В
словах:  "...когда любовь Амором им дана", как видно, проводится различие во
времени.  Это  также  должно  быть  сделано, ибо, хотя  ангельские разумения
созерцают эту жену постоянно, разум человеческий на  это не способен  дело в
том,  что   человеческая  природа  --  помимо  созерцания,  удовлетворяющего
потребности разума,-- нуждается во многом  для  своего поддержания.  Поэтому
наша   мудрость  бывает   иной  раз  только   привычной,  пассивной,  но  не
действенной, в  отличие  от  других  разумений,  которые  совершенны  только
благодаря  своей  разумной природе.  Вот  почему,  когда  душа  наша  лишена
способности созерцать, можно утверждать, что она  действительно погружена  в
Философию лишь постольку,  поскольку душа имеет к ней привычку и мудрость  и
потому  обладатель  этой  души  не  всегда входит  в  число  людей,  которые
влюбляются в Философию. Третье  обстоятельство заключается в указании  часа,
когда люди общаются с Философией,  который начинается с того,  что Амор дает
им  вкусить от своего мирного  блаженства  в это  время человек находится  в
состоянии активного созерцания, ибо прилежание даст  нам вкусить от  мирного
блаженства благородной дамы не иначе как в процессе действенного созерцания.
Итак, мы видим, что дама эта в первую очередь причастна Богу, а во вторую --
другим отрешенным  от материи разумениям,  которые непрерывно ее  созерцают
человеческий  же разум связан  с  ней  посредством  лицезрения прерывистого.
Поистине всегда должно  именовать  философом того  человека, который видит в
этой даме  свою госпожу, даже  если  он  не все  время пребывает в состоянии
высшей философской активности, ибо человека следует именовать так или  иначе
прежде  всего в  зависимости  от  его  склонностей.  Например,  мы  называем
человека добродетельным не только потому, что он поступает добродетельно, но
потому,  что  он   имеет  призвание  к  добродетели   и   называем  человека
красноречивым  также  не за  то, что он красиво говорит,  а потому,  что  он
обладает  призванием  к  красноречию, то есть  умением  хорошо  говорить.  И
дальнейшие хвалы, имеющие целью показать, что большая часть философских благ
предоставлена человеческой природе, будут обращены к Философии именно  в той
мере, в какой человеческий разум причастен ей.
  Итак, я  говорю ниже, что она столь  любезна Тому, Кто подарил ей жизнь
(то есть Тому, от Кого она ведет  свое начало как от первоисточника), что Он
превосходит наше бытие, неизменно даруя ей силы -- силы, которые делают нашу
природу прекрасной и добродетельной. Вот почему, хотя некоторые  и достигают
того, что  приобретают  склонность к  Философии, никто  не может  достигнуть
этого настолько,  чтобы  можно было  ее  назвать  склонностью в  собственном
смысле слова, ибо изначальная любознательность, то есть та самая, из которой
рождается  эта  склонность,  не  может  привести  к  совершенному  обладанию
премудростью. И  тут становится очевидным,  насколько  смиренна обращенная к
ней хвала  в самом деле,  совершенна ли Философия или несовершенна, но слово
"совершенство" неизменно  связано с ней.  И  в силу этой ее бесконечности  и
говорится, что душа  Философии "являет милость в облике земном", то есть что
Бог всегда вкладывает в  нее  долю Своего света.  В связи с этим хотелось бы
освежить  в памяти  сказанное выше о том, что форма  Философии есть  любовь,
которая поэтому и называется здесь ее  душой. Любовь же эта обнаруживается в
лике премудрости, на котором  она  запечатлевает дивные  красоты,  а  именно
радость при любых жизненных обстоятельствах и презрение к тем вещам, которые
другие превращают в  своих господ. Почему  и случается, что  те  несчастные,
которые не имеют отношения к благородной даме, лицезрея ее, задумываются над
своим убожеством и впадают в уныние, испуская многотрудные воздыхания  о чем
и говорится в канцоне: "И, уязвленные ее огнем, / Шлют вестников возвышенных
желанья, / Что превращают воздух в воздыханья".

  XIV.  Подобно  тому как мы в буквальном толковании  после  общих похвал
переходили к частным, начав с области души и  перейдя  затем к области тела,
так и сейчас  текст наш после  общих  прославлений намеревается обратиться к
частным. Как говорилось выше,  материальным предметом Философии служит здесь
мудрость,  формой  --  любовь, а созерцание  -- сочетанием того  и  другого.
Посему в следующей рассматриваемой  нами строфе, которая начинается словами:
"В  нее  нисходит благодать Творца..." -- я и  намереваюсь прославить любовь
как одну  из  составных частей Философии.  При  этом  надо иметь в виду, что
нисхождение  свойства одной вещи в другую есть не  что иное, как превращение
второй  в  подобие  первой, что мы  с  очевидностью  наблюдаем  у  природных
агентов, которые, сообщая свои свойства другим вещам, превращают последние в
меру  их  восприимчивости в  свое подобие. Вот почему  мы видим, как солнце,
посылая  лучи на землю,  превращает вещи  в свое  светоносное подобие в  той
мере,  в какой они в силу собственного  предрасположения способны воспринять
его свет. Так я говорю,  что Бог  превращает  вышеупомянутую  любовь  в Свое
подобие,  насколько  она способна Ему  уподобиться. Каким образом происходит
это превращение,  показывают слова: "...как в  ангела, что  Бога созерцает".
При этом опять-таки надо  помнить, что  одни  предметы получают исходящую от
первого агента,  то есть от Бога, благодать в виде направленных прямо на них
лучей,  другие -- в виде отраженного  сияния:  так, разумениям  Божественный
свет передается непосредственно лучами, а разумения в  свою очередь отражают
его на  окружающие предметы. Однако, коль скоро  здесь  упоминались  свет  и
сияние, я для более совершенного понимания покажу различие этих слов, следуя
мнению  Авиценны1.  У философов принято называть "светом" то,  что светится,
находясь в своем первоисточнике  называть свет "лучом", когда он находится в
промежуточной среде между своим первоисточником и первым телом, в которое он
упирается  называть его "сиянием", когда он  отражается на другом освещенном
теле.   Итак,  я  утверждаю,  что  Божественная  благодать   непосредственно
уподобляет упомянутую  выше любовь  себе.  И это  явствует  в особенности из
того, что, подобно  тому  как Божественная  любовь вечна,  так  и  объект ее
должен  по необходимости  быть вечным,  ибо вечно то,  что  любимо  Богом. И
любовь  к премудрости Бог  уподобляет  Своей любви,  так как премудрость  --
вечна. Недаром она сказала о себе2: "Я создана от начала  прежде всех веков,
и  в грядущем веке меня  не убудет". А в Книге Притчей  Соломона Премудрость
говорит:  "От  века  я помазана"  в начале  же Евангелия от  Иоанна можно  с
очевидностью усмотреть ее предвечность. И всюду, где сияет  эта любовь,  все
другие виды любви меркнут и как бы потухают, в то время как вечный ее объект
решительно побеждает  и  одолевает все другие  предметы.  Об этом,  как  нам
известно,  с   очевидностью   свидетельствуют  примеры  наиболее  выдающихся
философов, которые  пренебрегли  всем,  кроме мудрости.  Недаром  Демокрит3,
презирая заботы о собственной  особе, не стриг себе ни бороды, ни волос,  ни
ногтей   царское  достоинство  Платона4,  не заботившегося  о земных благах,
проявлялось в том, что он не обращал внимания на свое царское происхождение
Аристотель, пренебрегавший друзьями не философами, спорил со своим лучшим --
после  мудрости  --  другом,  каким  был  для  него  Платон.  И разве  кроме
вышеупомянутых философов  мы не встречаем  многих других, таких, как Зенон5,
Сократ или  Сенека, которые ради  высоких мыслей презирали все  остальное? И
потому  очевидно, что  Божественная  благодать,  как в  ангелов,  нисходит в
людей, исполненных любви к премудрости, и, дабы можно было проверить это  на
опыте, канцона  предлагает: "Кто  этому  поверить не  дерзает, / Пусть с ней
идет и  зрит ее дела". Предложение относится к  благородной душе,  мудрой  и
свободной в своем  собственном могуществе,  иначе говоря, к разуму. Эта душа
--  благородная госпожа, в отличие  от  других душ, что остаются служанками,
ибо существуют не  для  себя,  а  для других   Философ же  во  второй  книге
"Метафизики" говорит,  что  свободно  то  творение,  которое  существует  по
собственной, а не по чужой причине.
  Текст  гласит: "...пусть с ней идет и зрит ее дела",  то  есть советует
взять себе  в  спутники эту любовь  и  посмотреть,  что она несет в  себе. И
отчасти сам текст касается ее деяний, говоря:  "Промолвит слово -- чувствуют
сердца,  / Как дух стремится к нам..."  иными словами,  туда, где  Философия
проявляет  се