чно,
немного попортил, но боюсь, что до конца проблему мне не решить.
     --  Убийство  этого  историка Комарова --  на тебе?  --  прямо  спросил
Голубков.
     --  12 октября, в вечер  убийства, я  был  где-то между Владивостоком и
Хабаровском --  возвращался из поездки в  Японию за машиной. Но они уже  обо
всем  позаботились, создали мне как бы алиби наоборот: подготовили фальшивые
документы, из которых явствует, что 12 октября я был здесь, в К.
     -- Кто-нибудь сможет подтвердить, что ты был не здесь, а там?
     -- Могли бы подтвердить "рефы", с которыми я ехал. Но они по счастливой
случайности  разбились  на машине вскоре после возвращения из этой  поездки.
Есть еще один человек, который может подтвердить, что видел меня  вечером 12
октября в Хабаровске. Но я назову его разве что перед самым расстрелом. Да и
этого делать  не придется. Меня прикончат на месте. Уничтожили террориста --
и  дело  с концом. Я бы  не назвал эту схему слишком изысканной,  но отдадим
должное --  она надежна. Кто  там в  панике будет разбираться,  кто  в  кого
стрелял и каким образом  в моей руке оказался пистолет, из которого был убит
губернатор Хомутов. И все.  А уж для профессионалов перебросить  пушчонку из
одного места в другое...
     --  Похоже, Серега, ты попал  в плохую  историю,  --  подумав,  обобщил
Голубков.
     --  Да что вы говорите? -- удивился Пастухов.  -- А я думал: в хорошую.
Задание-то у меня -- проще не бывает: охрана Антонюка. Правда, заплатили мне
за это пятьдесят штук баксов.
     -- Сколько?! -- поразился Голубков.
     --  Сколько слышали. И  выдали наличными и  вперед.  Плюс, естественно,
расходы по факту: гостиницы, машины, самолеты. Еще кофе хотите?
     -- И коньяку, -- буркнул Голубков.
     -- Вы только не стесняйтесь, Константин Дмитриевич, -- уверил Пастухов.
-- Счет я представлю к оплате -- представительские расходы. Все законно. Ну,
понятно, если у меня будет возможность представить его к оплате...
     --  Не  нравится  мне  твое настроение.  Понял?  --  рявкнул  Голубков,
опрокинув  в  себя  очередную порцию  коньяка.  -- И вообще мне  все  это не
нравится!
     -- Слово "вообще" -- не из нашего лексикона, -- уточнил Пастухов.
     -- Ладно, не вообще. Давай  конкретно. Как они заставят тебя стрелять в
Хомутова?
     --  А я  и  не буду  стрелять.  Думаю,  что  будет стрелять  кто-то  из
егоровских ребят. Есть у них там такой Миня -- самый маленький и незаметный.
После этого кто-то из ребят, скорее всего сам Егоров, пристрелит меня -- как
нападавшего. После этого в  моей руке окажется ствол, из которого прикончили
Хомутова. Баллистика, отпечатки пальцев --  все  на месте. И дело сделано. А
уж должность мою каждая собака к этому моменту знать будет: начальник охраны
Антонюка.
     -- А историк Комаров? -- поинтересовался Голубков.
     -- С ним у них ничего не выйдет. Ствол, из которого его убили, оказался
у меня.  Так что им придется что-то  придумывать.  Если я первый чего-то  не
изобрету. Они теряют  сильную, конечно, позицию.  Красный террор оказывается
несколько ослабленным. Но они сейчас не в том положении, чтобы выбирать. Они
пойдут до конца и на любой риск, чтобы привести  к власти представителя НДР.
Больно уж большие деньги здесь задействованы.
     -- Зачем ты рассказал о Профессоре каким-то уголовным авторитетам?
     -- Они мне мешали. Я хотел, чтобы люди Егорова их убрали.
     -- Они убрали?
     -- Нет, их убрал совсем другой человек.
     -- Какой?
     --  По  второму   кругу  пошли,  Константин  Дмитриевич.   Я  ведь  уже
предупредил вас: этого я вам не скажу. Скажу только одно: этот человек знает
Профессора  около  тридцати  лет.  Можете  передать это  Профессору.  Он его
действительно  знает.  Я  провел  небольшую  проверку,  и  все  сошлось.  До
мельчайших деталей, до формы носа и жилистой шеи.
     -- Помолчи,  --  попросил Голубков.  -- Помолчи пять  минут,  мне нужно
подумать.
     Он  неспешно выкурил сигарету, ткнул  ее  в  керамическую  пепельницу и
произнес:
     -- Ты хорошо разглядел ребят Егорова?
     -- Достаточно.
     -- Ты понимаешь, что у тебя нет против них ни единого шанса?
     -- Я никогда не переоцениваю своих возможностей. Лучше  недооценить. Но
сейчас  у меня  просто  нет  выбора.  А  насчет шансов...  Ну,  мы  это  еще
посмотрим. На полигоне  в  училище на соревнованиях  рейнджеров подполковник
Егоров  не  произвел  на  меня  потрясающего   впечатления.  Не   забывайте,
Константин  Дмитриевич, что  на  площади кроме  меня будут  Боцман,  Муха  и
Артист. Причем Артист  --  втемную. Четверо против шести. Не  такие уж они и
нулевые, мои шансы.
     -- Помолчи, --  еще раз попросил Голубков. Немного подумал и решительно
произнес: -- Ближайшим рейсом я возвращаюсь в Москву.  Я потребую  встречи с
Профессором.  Я  докажу  ему, что тратить  таких  людей, как  вы, на решение
мелких проблем -- глупо, нерационально и вообще преступно.
     -- Он вас не примет. Вы для него слишком мелкая сошка.
     -- Примет Нифонтова.
     -- Спасибо, как говорится,  на добром слове, но у вас ничего не выйдет.
Полмиллиарда  долларов  --   это  мелкая  проблема?  Это  крупная  проблема,
Константин Дмитриевич. Поезд уже разогнался до предельной скорости. Его не в
силах остановить и сам Профессор. Поэтому возвращайтесь домой и забудьте обо
всей этой истории. Вы были только в одном правы: я поговорил с вами и сам во
всем лучше  разобрался. И поэтому думаю, сделал правильно,  что столько  вам
рассказал. А теперь пошли.
     У  меня еще много дел. Должность начальника  охраны довольно хлопотная,
должен признаться.
     На выходе  из  кафе  Пастухов  неловко  столкнулся с  пожилым  плешивым
человеком  в  сером  плаще  и приплюснутой кепочке. Тот  долго  и приниженно
извинялся  за неловкость,  потом  спросил  у  Голубкова, который час,  очень
вежливо  и  словно бы тоже униженно поблагодарил  и  исчез.  Голубков только
плечами  пожал ему  вслед.  Пастухов -- нет.  Оказавшись в машине и  прервав
какой-то посторонний и пустой разговор, он вынул из кармана глянцевый листок
визитной карточки на немецком языке, долго и внимательно рассматривал, потом
протянул Голубкову со словами:
     -- Это вам. И даже не совсем вам.
     -- А кому?
     -- Прочитайте.
     На  глянцевой стороне  визитки  значилось золотом на веленевой  бумаге:
"Коммерческий  аналитический центр. Президент Аарон  Блюмберг". Тут же стоял
гамбургский  адрес  и какие-то  телефоны и факсы.  На  другой  стороне  было
написано от руки мелким четким почерком, по-русски:
     "Уважаемый господин Профессор. Жду Вас завтра в полдень возле памятника
воинам-освободителям на площади  Победы города К. Чтобы тема нашей беседы не
выглядела  для  вас неожиданной,  могу  сообщить,  что  намерен пересмотреть
условия  нашего  очень  давнего  и  много  раз  вашей  стороной  нарушаемого
соглашения.  Цель этой  встречи -- убедить Вас  отказаться от акции, которая
должна быть проведена в городе К.
     А. Б."
     -- Что это за херня?  -- спросил полковник Голубков, оглядев  визитку с
обеих сторон.
     -- Это не херня, Константин Дмитриевич, -- ответил Пастухов. -- Это как
раз тот человек, который знает Профессора тридцать лет. И это  означает, что
вы    должны   немедленно   мчаться   в   аэропорт,   садиться   на   первый
военно-транспортный борт и сегодня же доставить эту херню Профессору.
     -- Как я об®ясню, что делал в городе К?
     -- Это уже не имеет никакого значения.
     -- Думаешь, он приедет?
     -- Нет. Он  не  приедет. Он прилетит.  И  не будет дожидаться попутного
борта. Он прилетит на специально для этой цели заказанном самолете.
     Голубков на минуту задумался и спросил:
     -- Кто он?
     --Этого я не знаю,  -- признался Пастухов.  --  Ясно только  одно: этот
человек слишком много знает. Больше, чем вы и я, вместе взятые.
     III
     Профессор прилетел спецрейсом в город К., выслушал доклад подполковника
Егорова  и без двух  минут  двенадцать прохаживался на площади  Победы возле
памятника  воинам-освободителям,  изображавшим двух  наших солдат на высоком
гранитном постаменте. Один был с автоматом, другой -- со знаменем.
     Такого  рода  памятники, как  и  уже  забытые многими лозунги,  некогда
висевшие  где только можно, имеют  странное свойство выветриваться из памяти
как раз в тот самый момент, когда ты от этого плаката, лозунга или памятника
отворачиваешься. Зная, вероятно, об этом свойстве. Профессор обошел памятник
со всех сторон, внимательно его осмотрел с очевидной целью запомнить и ровно
в   полдень  взглянул  на  часы.  И  тут  же  возле  памятника  притормозили
полуразбитые, дребезжащие "Жигули". Смотритель маяка  Столяров высунулся  из
них и гостеприимно пригласил:
     -- Садитесь, Профессор.
     Профессор помедлил. В операции прикрытия  было задействовано пять машин
и больше  десяти  человек.  И ему  не  улыбалось  остаться  один на  один  с
Блюмбергом.
     Но Блюмберг лишь усмехнулся:
     -- Вашей безопасности ничто не угрожает. Неужели вам  мало моего слова?
Так  что  отправьте людей отдыхать. Моей безопасности тоже ничего не грозит,
но совсем по другой причине. Ни  к  чему нам. Профессор,  этот  эскорт.  Тем
более что работают они из рук вон плохо. Местные?
     -- Местные, --  подтвердил  Профессор  и  по  радиотелефону дал  полный
"отбой". -- Как мне тебя называть? -- спросил он.
     -- Так, как сейчас меня называют все. Не будем нарушать общего правила.
Я  -- Александр  Иванович  Столяров, смотритель  местного маяка. Свою старую
визитку с  именем Блюмберга я  послал  вам  только для  того, чтобы вы сразу
поняли, о ком идет  речь. Но Блюмберга больше нет.  Мосберга тоже нет.  Есть
Столяров. О чем и докладываю.
     Еще  через  полчаса,  покрутившись  по  припортовым  под®ездным  путям,
"жигуленок" Столярова в®ехал на мол и остановился возле массивного каменного
подножия  маяка.   Перед  тем  как   выйти  и  ч  машины,  смотритель  маяка
предупредил:
     -- Я даже не спрашиваю, есть ли на вас  "жучки". Но если есть, можете о
них  забыть.  Вся зона вокруг маяка блокирована. Я уже об®яснял одному моему
знакомому,  что  понятия не  имею,  как это делается технически. Сейчас могу
только  повторить.  Так что можно говорить так  же свободно, как  в  Домском
соборе Кельна. Впрочем, нет, тогда  между нами был диктофон. Сейчас его нет.
Вылезайте,  Профессор. Вы, насколько я  знаю, любите  посидеть у воды.  Я не
люблю, но  составлю вам  компанию.  Не думал  я, что  нам  еще раз  придется
встретиться. Пришлось. Увы. Я говорю "увы", потому что причина нашей встречи
отнюдь не радостна. Отнюдь.
     Он  стукнул железным  кольцом по  массивной  двери, из  маяка  появился
худосочный молодой человек и застыл в ожидании указаний.
     -- Ноутбук, сынок, и ту дискету, -- распорядился Столяров.
     Через  десять  минут  мини-компьютер  лежал  на  каменной  скамье между
Профессором и смотрителем маяка.
     -- Вы умеете обращаться с этой хренотенью? -- поинтересовался Столяров.
     -- Более-менее.
     -- Ну и займитесь. А я так и не научился.
     Профессор  вставил дискету в приемное устройство, и уже  первое, что он
увидел на плоском экране компьютера, повергло его в ужас.
     Это была схема всей  нашей агентурной сети в Западной Европе. Причем не
только имена, клички и адреса агентов, но и системы связи, выходы на агентов
влияния,  структуры  резидентур.  На  других файлах было  то же  самое: США,
Канада, Испания, Италия, ФРГ, Южная Америка, Скандинавия.
     Смотритель маяка закурил "Мальборо" и поинтересовался:
     -- Впечатляет?
     Профессор не ответил.
     Но смотритель маяка, судя по всему, и не ждал ответа.
     -- Кое-что здесь, конечно,  устарело.  Мне, честно сказать, осточертело
следить   за  вашей  новой  агентурой.   Слишком  много  времени  и  энергии
приходилось на это тратить.  Но и того, что есть, хватит. Не  так ли? Как вы
помните,  при уходе на Запад я поставил условие: вы не трогаете мою семью, а
я не мешаю вам работать. Я даже о своей собственной безопасности вам  ничего
не  сказал.  Меня  это не  беспокоило.  Информация,  которой  я  располагал,
обеспечивала мою безопасность.  Но вы не выполнили моего  основного условия.
Вы обрекли меня на роль сироты в этом огромном мире. Сироты, который дорожит
любой  старой фотографией в чужом доме. Потому  что он сирота. Потому что он
предполагает, что где-то в мире такая же  душа ищет  свои полузабытые корни.
Вы убили мою семью. И сегодня я намерен выставить вам за это счет.
     -- Я не имел к этому решению никакого отношения, -- заметил Профессор.
     -- А мне  насрать,  имели  или не  имели. Обязаны  были иметь. В бывшем
Советском  Союзе, а  ныне  в  России  принято  очень  удобное  распределение
ответственности. Я  отвечаю за то,  а он  -- за  это.  В результате никто не
отвечает ни  за  что. Нет,  Профессор, за гибель  моей семьи отвечаете вы, и
только вы. Не знали? Обязаны были знать. Да ведь в том-то и дело, что знали.
Верю -- пытались  протестовать. Да что  мне  с ваших протестов? Очень жалко,
что я не понял этого раньше. Сказалось некое  корпоративное чувство. Я знаю,
что такое быть нелегалом. Мне было жалко этих ребят, наших... ваших агентов.
Тем более, как мне казалось тогда, они не отвечают за приказы власть имущих.
Нет, Профессор, отвечают. Мы  все  отвечаем  за  все.  --  Смотритель  маяка
закурил еще одну сигарету и, помолчав, продолжал: -- История с покушением на
меня в устье Эльбы. Я  понимаю, что это была не ваша акция,  а  этого дурака
Шишковца.  И  снова очень удобно: он  отвечает за  то, а  вы за это. Да нет,
Профессор,  вы прекрасно знали об этой акции, она не могла  пройти мимо вас.
Просто вы решили не  связываться со  всемогущим вице-премьером,  который  на
поверку оказался  обыкновенным  мелким взяточником. Мне просто  повезло, что
один  джентльмен,  схожий  со  мной  по  внешнему  виду,  позарился  на  мои
документы, деньги и  веши.  А уж напустить  на него ваших турок  -- это была
вообще не  задача. Откровенно  говоря, я и тогда невольно, в душе, вывел вас
за  грань ответственности.  Ну,  хотя бы потому, что Шишковец не знал, чем я
могу  ответить, какой информацией  располагаю, а  вы  знали. Впрочем, почему
Шишковец не знал?" Да нет, знал. Просто  ему личная  безопасность была  куда
дороже  всей  нашей  агентурной  сети,  которая  создавалась  годами  и даже
десятилетиями. Но все это кончилось. Профессор. Кончилось.
     -- Что именно?
     -- Наш договор. Три точно такие же дискеты хранятся в одном лондонском,
одном   цюрихском  и  одном  нью-йоркском   банке.  И  если  от  меня  через
определенное время  не  поступит сигнала, что со мной все в порядке, дискеты
начнут движение. Как вы думаете, куда? Не нужно об®яснять, нет?
     --  И  десятки  твоих  бывших  товарищей  сядут  в тюрьму,  --  заметил
Профессор.
     --  Сотни, Профессор.  Не  скромничайте.  Сотни.  Но  я  думаю,  что  в
германских, американских и лондонских тюрьмах они принесут меньше вреда, чем
на  свободе,  где они  вынуждены  выполнять ваши  приказы  и  приказы  ваших
начальников.
     -- Это твое окончательное решение?
     --  Да. Но прежде я хочу  получить ответ  на очень простой вопрос.  Кто
взорвал паром "Регата"? И еще конкретнее: мы или не мы?
     -- Ты  сам прекрасно  знаешь, что такие вопросы не задают и  на них  не
отвечают.
     -- Это у вас там в Кремле и в Белом доме  не задают и не отвечают. А  я
задаю и требую ответа.
     -- Не знаю, -- помолчав, проговорил Профессор и повторил: -- Не знаю.
     -- Странно, но я верю  вам.  Профессор. Да, верю. Точнее  -- очень хочу
верить.  Странное дело. Вы умудрились прожить почти всю свою жизнь, выполняя
самые грязные поручения  начальства и  оставаясь при этом в душе благородным
человеком.  И слово "Родина" или,  как нынче, "Россия"  не звучало  в  ваших
устах  фальшиво.  Раньше я воспринимал  это как  данность.  Сейчас  это  мне
кажется поразительным. Вы не были благородным человеком. Профессор. А если и
были, то очень давно.
     -- Что тебе дает право говорить это?
     -- А вот то самое, что происходит в этом городе. Как оперативник я могу
оценить изящество комбинации, в результате которой к власти приходит НДР. Но
это сугубо профессиональный подход. Есть и другой -- человеческий. А по нему
все это -- подлость и гнусность.
     --  Понятия не  имею,  откуда ты  все это взял, --  попытался возразить
Профессор, но смотритель маяка перебил его:
     -- Двадцать с лишним  лет я не состою в штате разведки. Но все двадцать
лет я занимался этим делом с таким рвением, как никто. Потому что речь шла о
моей безопасности. Неужели вы думаете, Профессор, что я  сказал бы вам  хоть
единое слово, в котором не был бы на сто процентов уверен?
     -- Кэп -- твоя работа?
     -- Да.
     -- Акция с празднованием 7 ноября?
     -- Да. Но это была не более чем шутка.
     -- Зачем ты здесь появился?
     -- Пять лет назад, в Кельне, я вам сказал, что не позволю решить России
балтийскую  проблему  преступными  методами.  Я  был  на  пять  лет  моложе,
российская демократия  была  еще  совсем  ребенком,  я  чувствовал моральную
ответственность  за мою родину, которую, как мне  казалось, я вновь обрел. Я
тогда и не подозревал, что вы попытаетесь решить проблему таким образом. Это
-- не бандитизм. Это -- хуже. Хотя не знаю, что может быть хуже.
     -- Зачем ты отдал документы Комарову?
     -- Это  была моя ошибка. Я надеялся,  что они усилят его позицию. А они
стали  причиной его смерти. Это было моей  последней  иллюзией. Глупо, но  я
рассчитывал, что президент использует этот козырь и докажет всему  миру, что
Россия -- цивилизованная страна, что весь бандитизм коммунистического режима
-- давно  в  прошлом.  Но,  как  выяснилось, одно  лишь сомнение может стать
причиной гибели совершенно ни в чем не  повинного и ни  в чем не замешанного
человека.
     -- Мы пытались его остановить.
     --  Знаю.  Даже  губернатора  посылали  к  нему  на   встречу.  Встреча
окончилась  неудачей.  Но вы  не могли допустить,  чтобы  Комаров задал свой
вопрос на предвыборном собрании. Его разнесла бы  пресса. Сначала по городу,
а  потом  по всему миру. И стали бы вслух говорить о том, о чем  молчали  из
мелкополитических  соображений.  Поэтому  он  был  убит.  Я  не   спрашиваю,
санкционировали  ли  вы  это  убийство.  Потому  что  я  и  так   знаю:  да,
санкционировали. Пусть не вы родили  эту идею,  но вы оплодотворили ее своей
властью.
     С моря потянуло свежеразделанной сосной.
     Смотритель маяка кивнул:
     -- Лесовоз "Петрозаводск". Идет в Гамбург. Если бы вы знали, Профессор,
как я соскучился по тайге!
     Но Профессора сейчас заботили совсем другие проблемы.
     -- Ты говоришь  "Россия",  "родина", но делаешь  все, чтобы помешать ей
выкарабкаться  из  кризиса. Ты убил Кэпа, который в компании  с немцами  был
готов вложить в порт около двухсот миллионов долларов.
     -- Кэп -- бандит, и вы это прекрасно знаете.
     --  Россия сейчас  не в том положении,  чтобы разбираться, у  кого руки
вымыты, а у кого грязные.
     --  Я  читал в ваших  газетах  про эту теорию. Давайте  легализуем весь
теневой,  а  попросту  говоря -- преступный капитал, и пусть он  работает на
благо России. Честно сказать, я так и не понял, что это: просто глупость или
продуманный ход того самого преступного капитала.
     -- Нам нужно накормить народ.
     -- Вы говорите о народе, как о свиньях, которым все равно что жрать.
     -- России  нужны  деньги. Крупные иностранные инвестиции.  У нас только
один путь. По нему прошли  Германия, Италия,  Япония. Ты знаешь этот путь не
хуже меня.  Немецкое  чудо,  японское  чудо.  Секрет  этих  чудес  предельно
прост...
     -- Значит, дело только в деньгах? -- уточнил  смотритель маяка. --  Что
ж, вложу в порт полмиллиарда. Долларов, естественно.
     -- Откуда у тебя такие деньги?
     -- У