ь  слышать   завораживающий   звук
прикосновения ногтей к рубашке, тиканье часов в пустом доме после полуночи
и загадочный шум дождя.
     Но он произносил слово _Н_е_т_, и тогда им снова овладевал  леденящий
холод, и его _т_о_л_к_а_л_и_, и он падал вниз  головой,  беззвучно  крича,
низвергаясь в туманные глубины, в запах - _к_у_к_у_р_у_з_ы_?
     Да, кукурузы. Это был другой его сон, и оба сна соединялись  в  один,
не образуя швов. Он был на кукурузном  поле,  на  поле  зеленой  кукурузы.
Пахло теплой землей, коровьим навозом и растущей зеленью. Он поднимался на
ноги, и начинал идти вдоль ряда и немедленно останавливался, понимая,  что
может слышать мягкий шорох ветра в  зеленых  листьях,  похожих  на  лезвия
мечей... и что-то еще.
     Музыку?
     Да, какую-то музыку. И во сне он думал: "Так  вот  что  они  имели  в
виду". Она раздавалась прямо перед ним, и он шел навстречу, желая  узнать,
откуда исходит последовательность этих прекрасных звуков -  из  того,  что
они  называют  "фортепьяно",  или  "трубой",  или  "виолончелью",  или  из
какого-нибудь другого инструмента.
     Горячий запах лета в ноздрях,  нависающий  синий  свод  над  головой,
прекрасные звуки. Никогда Ник не чувствовал себя счастливее,  чем  в  этом
сне. По мере того,  как  он  приближался  к  источнику  звуков,  к  музыке
присоединялся голос -  старческий,  слегка  невнятно  произносящий  слова,
словно песня была жестковатым куском мяса. Словно под  гипнозом,  Ник  шел
ему навстречу.

                  Я пришел в этот сад в одиночку
                  И на розах сияла роса
                  И услышал слова, что полны торжества
                  Нам послали Его небеса
                  В этой дивной стране Он подходит ко мне
                  Говорит мне, что я его сын
                  И тот рай, что найду я в волшебном саду
                  Не знал... никогда... ни один.

     Когда куплет кончался, Ник протискивался к началу  ряда,  и  там,  на
небольшой лужайке, оказывалась хижина. Слева от нее  стояла  ржавая  бочка
для мусора, а справа висела старая шина,  служившая  качелями.  Шина  была
подвешена к яблоне, искривленной, но покрытой зеленой листвой.  Окна  были
распахнуты, и летний ветерок раздувал оборванные белые занавески. Со  всех
сторон домик был окружен кукурузой,  ряды  которой  тянулись,  на  сколько
хватало глаз.  Только  на  север  сквозь  нее  пролегала  грязная  дорога,
уходившая к далекому горизонту. И тогда Ник понимал, где  он  находится  -
округ Полк, штат Небраска, к западу от Омахи и немного к северу от Оцеолы.
     На  крыльце  сидела  самая  старая  женщина  Америки,  негритянка   с
пушистыми белыми волосами. Она была  очень  худа,  на  ней  было  домашнее
платье и очки. Она выглядела такой тонкой, что, казалось,  летний  ветерок
мог подхватить ее и унести в высокое синее небо. А инструмент, на  котором
она играет (возможно, именно он-то и удерживает ее на  земле),  называется
"гитара". "Так вот как звучит гитара, неплохо", - думает Ник в своем  сне.
Он мог бы так простоять до конца дня, наблюдая за старой женщиной  посреди
кукурузных полей и слушая. Ее лицо испещрено миллионами  морщинок,  словно
подробная географическая карта - по  ее  впалым  щекам  пролегают  реки  и
каньоны, под подбородком идут горные кряжи, глубоко запали пещеры глаз.
     Она снова начинает петь, аккомпанируя себе на старой гитаре:

                      Ии-сус: придешь ли ты сюда?
                      Ооо, Ии-сус, придешь ли ты сюда?
                      Иисус, придешь ли ты сюда?
                      Ибо... есть в тебе нужда
                      Ооооо, в мире есть в тебе нужда
                      В наши дни...

     Скажи, мальчик, что ты здесь делаешь?
     Она кладет гитару себе на колени,  как  грудного  ребенка,  и  жестом
подзывает его к себе. Ник подходит. Он говорит, что просто хотел послушать
ее песню, что ее песня очень красива.
     "Ты разобрался с этим черным человеком?"
     "Он пугает меня. Я боюсь..."
     "Мальчик, ты должен боятся. Все мы смертны."
     "Но как мне сказать ему нет? Как мне..."
     "Как ты дышишь? Как ты видишь сны? Никто не знает. Но приходи ко мне.
В любое время. Меня  называют  матерью  Абагейл.  Думаю,  я  самая  старая
женщина в этих местах, и я до сих пор сама готовлю себе  печенье.  Приходи
ко мне в любое время, мальчик, и приводи своих друзей."
     "Но как мне со всем этим справиться?"
     "Господь благословит тебя, мальчик, никто  другой  тебе  не  поможет.
Просто надейся на лучшее и  приходи  к  матери  Абагейл,  когда  захочешь.
Думаю, я по-прежнему буду здесь, искать меня тебе  не  придется.  Так  что
приходи повидать меня, Я по-прежнему..."
     "...здесь, прямо здесь..."
     Он просыпался, и Небраска, запах кукурузы и темное, морщинистое  лицо
матери Абагейл постепенно растворялись в небытии. В сознание  просачивался
реальный мир, но не столько вытесняя сон, сколько заслоняя его.
     Он снова был в Шойо, штат Арканзас, его звали Ником  Андросом,  и  он
никогда не мог ни говорить, ни слышать звуки "гитары"... но он по-прежнему
был жив.
     Он сел на койке, опустил ноги на пол  и  поглядел  на  рану.  Опухоль
немного спала. Боль уменьшилась. Я выздоравливаю, - подумал он с  огромным
облегчением. Скоро я буду в полном порядке.
     Он  поднялся  с  койки  и  захромал  к   окну,   нога   онемела,   но
чувствовалось, что это пройдет после  небольшой  физической  нагрузки.  Он
посмотрел на пустынный город, который был уже не Шойо, а  трупом  Шойо,  и
понял, что сегодня уедет отсюда. Далеко он не уйдет, но начать путешествие
надо.
     Куда отправиться? Ну, это он вроде бы знал. Сны - это всего лишь сны,
но для начала можно пойти и на северо-запад. В Небраску.
     Ник выехал из  города  на  велосипеде  примерно  в  четверть  второго
третьего июля. Утром он собрал себе рюкзак, положив туда на всякий  случай
несколько упаковок пенициллина и кое-какие  консервы.  Он  также  захватил
несколько коробок с патронами и флягу.
     Он шел по улице, заглядывая в гаражи, и наконец  нашел  то,  что  ему
было нужно: гоночный велосипед, который как раз подходил к его  росту.  Он
медленно поехал вниз по Главной улице, и его раненая нога начала  медленно
разогреваться от работы. Он ехал на запад, и его тень следовала за ним. Он
миновал изящные,  прохладные  коттеджи  в  предместьях  города,  занавески
которых были задернуты на вечные времена.
     Эту ночь он провел на ферме в десяти милях к западу от Шойо. К вечеру
четвертого июля он был почти уже в Оклахоме. В тот вечер,  перед  тем  как
лечь спать, он стоял во дворе другой фермы и смотрел на метеоритный дождь,
царапавший черное небо холодным, белым огнем. Он подумал, что  никогда  не
видел такой красоты. Что бы ни ждало его впереди, он  был  рад  тому,  что
остался в живых.



        38

     Ларри проснулся в половину девятого  от  яркого  солнечного  света  и
пения птиц. Он лежал в одном из отделений  двойного  спального  мешка  под
низкой холщовой крышей двухместной палатки, которую они добавили к  своему
дорожному багажу в Пассаике утром второго июля.
     Это утро в Беннингтоне, штат Вермонт, было особенным. Четвертое июля.
День Независимости.
     Он сел в своем мешке и посмотрел на Риту. Она по-прежнему спала:  ему
были видны лишь очертания ее тела под стеганой материей  мешка  и  пух  ее
волос. Что ж, этим утром он разбудит ее красиво.
     Ларри расстегнул молнию и вылез из мешка, сверкая голой  задницей.  В
первый момент по коже пошли мурашки, но вскоре  он  ощутил  тепло  летнего
утра - было уже около семидесяти по Фаренгейту.  Жаркий  будет  денек.  Он
выполз из палатки, встал и огляделся.
     Рядом с палаткой стоял  "Харли-Дэвидсон"  с  об®емом  двигателя  1200
см^3. Вместе с мешком и палаткой они раздобыли его в Пассаике. Рите он  не
нравился -  во  время  езды  она  отчаянно  обхватывала  Ларри  -  но  она
согласилась с тем, что это самой удобное транспортное средство на дорогах,
забитых брошенными и потерпевшими аварию машинами.
     Помочившись, Ларри прочистил горло, сплюнул и,  настраиваясь,  пропел
несколько нот. Потом он наорал в легкие побольше воздуха и, чувствуя,  как
легкий утренний ветерок обвевает его грудь и ягодицы, громко запел:

                       Эй, дружок, посмотри,
                       Что осталось при свете зари
                       От того, чему был ты так рад
                       В час, когда догорает закат...

     Он пропел всю песню до конца,  обратившись  лицом  к  простиравшемуся
Беннингтону, комически подвывая на последнем куплете, так  как  Рита  уже,
наверное, откинула тент и смотрела на него с улыбкой.
     Кончив петь, он обернулся, размышляя о том, что лучший способ  начать
новый год независимости в добрых старых Соединенных Штатах Америки  -  это
устроить добрый старый американский трах.
     Но перед палаткой никого не было, и он вновь почувствовал  мгновенное
раздражение, но  тут  же  решительно  подавил  его  в  себе.  Надо  просто
поставить себя на ее место, вот и все. Надо помнить о том, что она гораздо
старше тебя, привыкла к другой жизни, и  ей  гораздо  труднее,  чем  тебе,
приспособиться к миру, перевернувшемуся с ног на голову.  К  примеру,  эти
таблетки. Он не очень-то обрадовался, когда узнал, что она взяла  с  собой
всю свою чертову аптечку. С чего бы это ей нервничать? Почему  это  ей  не
спится по ночам? Разве он не заботится о ней?
     Он подошел к палатке и на мгновение заколебался. Может быть, дать  ей
еще поспать? Может быть, она вымоталась? Но...
     Он посмотрел вниз на своего вождя краснокожих и убедился в  том,  что
вождь краснокожих вовсе не хочет, чтобы она спала.  Исполнение  "Звездного
банана" привело его в состояние полной боевой  готовности.  Ларри  откинул
тент и заполз внутрь.
     - Рита?
     После свежести раннего утра запах внутри палатки ошеломил его. Он был
не таким уж сильным, потому что палатка достаточно хорошо вентилировалась,
но все же достаточно сильным, чтобы желудок его завязался узлом.  Это  был
сладко-кислый запах рвоты.
     - Рита? - Она лежала неподвижно, и лишь пух ее волос торчал из мешка.
Его тревога нарастала. Он пополз к ней на четвереньках, и запах  стал  еще
сильнее. - Рита, с тобой все в порядке? Проснись, Рита!
     Рита не шелохнулась.
     Он потянул на себя ее тело, оно перекатилось на спину, и из  ее  руки
выпал один из ее пузырьков  с  таблетками.  Ее  глаза  под  полуприкрытыми
веками были словно высечены из тусклого мрамора. Рот ее был полон зелеными
рвотными массами, в которых она задохнулась.
     Он смотрел на ее мертвое  лицо,  как  ему  показалось,  очень  долго.
Казалось, голова его распухла. Ее рот был полон этого дерьма.  Он  не  мог
отвести глаза. В его мозгу,  как  заводной  заяц  на  игрушечной  железной
дороге, крутился один и тот же вопрос: "Сколько я проспал после того,  как
она умерла?" Ой как гнусно, парень. Как гнууууусно.
     Наконец он вышел из оцепенения и выполз из палатки, оцарапав о  землю
обе коленки. Он подумал, что сейчас его вырвет,  и  попытался  подавить  в
себе этот позыв. Больше всего на свете он ненавидел рвоту. Потом  подумал:
"Ведь ты лез туда, чтобы трахнуть ее, парень!", и содержимое  его  желудка
свободным потоком хлынуло наружу. Он отполз от  дымящейся  кучи,  плача  и
испытывая омерзение от отвратительного привкуса во рту и в ноздрях.


     Он думал о ней все утро. Он чувствовал большое  облегчение  от  того,
что она умерла. Он никому об этом не скажет, конечно. Но это  подтверждало
все слова о нем его матери, Уэйна Стаки и  даже  специалиста  по  оральной
гигиене.
     - Никакой я не симпатичный парень, - сказал он громко и  после  этого
почувствовал себя лучше. Говорить правду было легко.
     Ларри сидел на мощеной живописной  площадке  рядом  с  шоссе.  Оттуда
открывался захватывающий вид на Вермонт, тянувшийся к Нью-Йорку в  золотом
свете утра.  На  табличке  было  написано,  что  расстояние  до  Нью-Йорка
составляет двадцать миль. Дальний конец площадки был  огорожен  стеной  из
сцементированных  камней.  Рядом  лежало  несколько  разбитых  бутылок.  И
использованный презерватив. Он предположил, что  сюда  приходили  учащиеся
средней школы и в сумерках наблюдали, как внизу один за другим  загораются
огни. Сначала они приходили в возбуждение, а потом ложились вместе. БГТ  -
вот как они это называли. Большой групповой трах.
     Так почему же ему так хреново? Он ведь сказал себе правду, так  ведь?
Да. А ведь самое трудное было  признать,  что  ты  чувствуешь  облегчение,
разве нет? Что у тебя наконец сняли камень с шеи?
     "Нет, самое трудное - это примириться с тем,  что  ты  один.  Что  ты
одинок."
     Ларри положил голову на колени и  закрыл  глаза.  Он  велел  себе  не
плакать. Он ненавидел плач почто так же сильно, как рвоту.


     Ларри вернулся к палатке  и  откинул  полог.  Неподалеку  он  отыскал
длинную палку. Он глубоко вдохнул, задержал  дыхание  и  с  помощью  палки
вытащил свою одежду наружу. Потом он отошел и оделся. Вдохнув еще раз,  он
выудил свои ботинки. Присев на ствол упавшего дерева, он обулся.
     Его одежда источала запах.
     - Проклятье, - прошептал он.
     Отыскав в Беннингтоне магазин мужской одежды, он разделся и надел  на
себя все новое. Выйдя из магазина, он завел "Харли". Он подумал, что стоит
остановиться у магазина туристского снаряжения и посмотреть, нет ли у  них
палатки и спального мешка, но больше всего ему хотелось поскорее выбраться
из Беннингтона.
     Выезжая из города, он  оглянулся  назад.  Все,  что  случилось,  -  к
лучшему, это действительно...
     Ларри вновь взглянул на дорогу, и ужас сжал ему  горло.  Прямо  перед
ним возник перевернутый пикап с прицепом.  Он  резко  повернул  направо  и
почти об®ехал его, но левый ботинок зацепился за задний бампер, и мотоцикл
вырвался из-под Ларри.
     - С тобой все в порядке? - спросил он вслух. Слава Богу, что скорость
была не больше двадцати. Слава Богу, что с ним не было Риты. Она наверняка
бы впала в истерику. Хотя, конечно, если бы Рита была с ним, он не стал бы
оглядываться.
     - Со мной все в порядке, - ответил он  самому  себе,  но  без  особой
уверенности. Он сел. Тишина вокруг сдавила его. Было так  тихо,  что  если
думать об этом, то можно сойти с ума. В настоящий момент  он  был  бы  рад
даже нытью Риты. Вокруг заплясали блестящие точки, и со  внезапным  ужасом
он подумал, что сейчас потеряет сознание. "Я сильно ранен,  через  минуту,
когда пройдет шок, я почувствую это, у меня глубокий порез или  что-нибудь
в этом роде, и кто, интересно, наложит мне жгут?"
     Но когда угроза обморока миновала, он оглядел себя  и  решил,  что  с
ним, пожалуй, действительно все в  порядке.  Он  содрал  ладони  и  правое
колено, но это были обычные царапины, и нечего о них беспокоиться,  всякий
может свалиться с мотоцикла, с кем не бывает?
     Но он знал, что могло  быть  и  хуже.  Он  мог  удариться  головой  и
проломить себе череп, а теперь он лежал бы под горячим солнцем в  ожидании
неминуемой смерти. Или он мог бы захлебнуться  в  собственной  рвоте,  как
одна из недавно почивших его знакомых.
     Неверной походкой он подошел к "Харли"  и  поднял  его.  Он,  похоже,
никак не пострадал, но  выглядеть  стал  иначе.  Раньше  это  была  просто
машина, довольно симпатичная машина, которая могла выполнять две функции -
перевозить его с места на место и  давать  ему  возможность  ощущать  себя
Джеймсом Дином или Джеком Николсоном в "Ангелах Ада на колесах". Но теперь
его хромированные детали словно бы усмехались над  Ларри,  как  балаганный
зазывала, и приглашали его сесть  и  проверит,  способен  ли  он  укротить
двухколесное чудовище.
     С третьего раза мотоцикл завелся, и  Ларри  поехал  со  скоростью  не
более четырех миль в час. На руках у него были надеты  браслеты  холодного
пота, и никогда, никогда за всю его жизнь,  ему  не  хотелось  так  сильно
увидеть другое человеческое лицо.
     В тот день он никого не встретил.


     После полудня он позволил себе немного увеличить скорость,  но  когда
стрелка спидометра дошла до двадцати, он не  мог  заставить  себя  сильнее
надавить на газ, даже  если  дорога  впереди  была  свободна.  На  окраине
Уилмингтона был магазин спортивных товаров, и он нашел там спальный мешок,
мотоциклетные перчатки и шлем. Но даже со шлемом он не мог заставить  себя
двигаться быстрее двадцати пяти. Перед  слепыми  поворотами  он  сбрасывал
скорость, слезал с мотоцикла и  вел  его  по  обочине.  Его  не  оставляли
видения, в которых он, лежа на дороге, терял всю свою кровь,  и  никто  не
мог ему помочь.
     В пять часов вечера перед Брэттлборо на мотоцикле  зажглась  лампочка
перегрева. Он оставил мотоцикл на дороге и пошел в  город,  не  уверенный,
что вернется за ним.
     Этой ночью он спал в здании  местной  ратуши.  В  сон  он  погрузился
немедленно. Через некоторое время его разбудил какой-то звук. Он посмотрел
на часы. Было одиннадцать  двадцать.  Он  приподнялся  на  одном  локте  и
уставился в темноту. Если  и  был  какой-то  звук,  то  теперь  он  исчез.
Замолкли даже сверчки.
     - Есть здесь кто-нибудь? - позвал Ларри, и звук  собственного  голоса
испугал его. Он пошарил в поисках двустволки и  в  течение  долгой  и  все
более тревожной секунды не мог ее найти. Потом он наконец нашел ее и, ни о
чем  не  думая,  нажал  на  курок.  Если  бы   двустволка   не   была   на
предохранителе, она бы выстрелила. Возможно, в него самого.
     В тишине кто-то прятался, он был в этом  уверен.  Возможно,  человек,
возможно, какое-то крупное и опасное животное.  Разумеется,  человек  тоже
может оказаться опасным. Как, например, тот,  кто  несколько  раз  пронзил
ножом человека из парка, или как Джон Берсфорд Типтон,  который  предложил
ему миллион наличными за право попользоваться женщиной.
     - Кто там?
     В рюкзаке у него был фонарь,  но  для  того,  чтобы  найти  его,  ему
пришлось бы отложить лежавшую у него на коленях винтовку. И кроме  того...
так ли уж он хочет увидеть незнакомца?
     Он сидел неподвижно, ожидая повторения звука, который разбудил его, и
постепенно задремал.
     Неожиданно голова его вскинулась, глаза  широко  раскрылись,  а  кожа
прилипла к костям. _Т_е_п_е_р_ь_ он был уверен, что слышал звук, и если бы
ночь не была такой облачной, свет почти полной луны осветил бы ему...
     Но он не хотел видеть. И тем не  менее  он  подался  вперед,  склонив
голову на бок,  прислушиваясь  к  тому,  как  пыльные  каблуки  стучат  по
тротуару Главной  улицы  Брэттлборо,  штат  Вермонт,  двигаясь  на  запад,
постепенно удаляясь до тех пор,  пока  звук  их  не  растворился  в  общем
гудении жизни.



        39

     Стюарт Редман сидел на  обочине  дороги  и  ел  свой  ленч.  До  него
доносился нарастающий шум  моторов.  Он  допил  последний  глоток  пива  и
аккуратно завернул пачку с оставшимися крекерами. Он взял  свою  винтовку,
снял ее с предохранителя и положил  рядом.  Судя  по  звуку,  приближались
небольшие  мотоциклы.  В  этой  всеоб®емлющей   тишине   было   невозможно
определить, как далеко они находятся. Может быть, милях в десяти.  Времени
достаточно, чтобы поесть  еще,  но  ему  не  хотелось  есть.  Солнце  ярко
светило, и мысль о встрече с живыми существами была приятной. Он не  видел
ни одного человека с тех пор, как покинул дом Глена Бэйтмена в  Вудсвилле.
Он снова бросил  взгляд  на  винтовку.  Снять  ее  с  предохранителя  было
необходимо, так как живые существа могли оказаться кем-то вроде Элдера. Но
он не взял винтовку в руки, так как  надеялся,  что  они  окажутся  кем-то
вроде Бэйтмена - разве что не с таким мрачным взглядом на будущее.
     Он подобрался, когда мотоциклы наконец-то вынырнули  из-за  поворота.
Это были две "Хонды" с об®емом двигателей 250 см^3, управляемые  мальчиком
лет восемнадцати