- Да, такой.
     - А как вам удалось стать таким бедным?
     - Я всегда был бедным.
     - А! - Джон потерял интерес к теме.  -  А  у  серой  ломовой  на  ферме
глисты.
     - Откуда ты знаешь?
     - Бен сказал. А потом, это по навозу видать.
     - Боже мой, - сказала Бренда, -  что  бы  сказала  няня,  если  б  тебя
слышала?
     - А сколько вам лет?
     - Двадцать пять. А тебе?
     - А чем вы занимаетесь?
     - Ничем особенным,
     - На вашем месте я бы чем-нибудь занялся,  чтоб  -  заработать  деньги.
Тогда бы вы могли охотиться.
     - Но тогда я не мог бы называть всех потаскухами.
     - В этом все равно проку нет.
     (Позже, за ужином в детской, Джон сказал:
     - По-моему, мистер Бивер ужасно глупый, а по-твоему?
     - Откуда мне знать? - сказала няня.
     - По-моему, из всех, кто к нам приезжал, он самый глупый.
     - Гостей хулить - Бога гневить.
     - Все равно в нем ничего хорошего нет. У него  глупый  голос  и  глупые
глаза, глупый нос и глупая голова, - Джон как литургию пел, - глупые ноги  и
глупое лицо, глупые руки и глупое пальто...
     - А теперь кончай ужинать, - сказала няня.)

     В этот вечер, перед ужином, Тони подошел к  Бренде,  которая  сидела  у
туалетного столика, и, склонившись над ее плечом, скорчил в зеркале рожу.
     - Я страшно виноват перед тобой - кинул на тебя Бивера и удрал. Ты была
с ним ужасно мила. Она сказала:
     - Это было не так уж тяжело. Он довольно забавный.  А  в  это  время  в
конце коридора  Бивер  обследовал  свою  комнату  со  всей  основательностью
многоопытного гостя. Настольная лампа отсутствовала. Чернила  в  чернильнице
пересохли. Огонь в камине давно потух. Ванная,  как  он  уже  отметил,  была
черте те где, в башенке, куда надо карабкаться по  узкой  лестнице.  Кровать
ему не понравилась - ни на вид, ни на ощупь;  когда  он  для  пробы  прилег,
пружинный матрас, продавленный посредине,  угрожающе  задребезжал.  Обратный
билет в третьем классе стоит  восемнадцать  шиллингов.  А  еще  чаевые  надо
давать.
     Тони чувствовал свою вину перед Бивером, и поэтому к обеду было  подано
шампанское, которого  ни  он,  ни  Бренда  не  любили.  Не  любил  его,  как
оказалось, и Бивер, но тем не менее он был польщен.  Шампанское  перелили  в
высокий кувшин и передавали по кругу как символ гостеприимства.  После  того
они отправились в Пигстэнтонский кинотеатр, где  шел  фильм,  который  Бивер
видел несколько месяцев тому назад. По возвращении  их  ждал  в  курительной
поднос с грогом и сандвичами. Они поболтали о фильме,  и  Бивер  утаил,  что
смотрел его во второй раз Тони проводил Бивера до дверей сэра Галахада.
     - Надеюсь, вам здесь будет хорошо спаться.
     - Нисколько не сомневаюсь.
     - Вас утром разбудить? Как вы привыкли?
     - Удобно будет, если я позвоню?
     - Разумеется у вас есть все, что нужно?
     - Да, благодарю вас Спокойной ночи.
     - Спокойной ночи,
     Однако, вернувшись в курительную, Тони сказал:
     - Знаешь, меня совесть мучит из-за Бивера.
     - Брось, с Бивером полный порядок, - сказала  Бренда.  Однако  Бивер  в
данный момент чувствовал себя неуютно, он ворочался  на  постели,  терпеливо
пытаясь найти положение, в котором смог бы заснуть, и думал, что раз  он  не
собирается сюда больше приезжать, он ничего не даст дворецкому и только пять
Шиллингов  приставленному  к  нему  лакею.  В  конце  концов   ему   удалось
приладиться к пересеченному ландшафту  матраса,  и  он  заснул  прерывистым,
неспокойным сном до утра. Однако новый день начался с неприятного сообщения,
что все воскресные газеты уже отнесли в комнату ее милости.

     По воскресеньям Тони  неизменно  облачался  в  темный  костюм  и  белый
крахмальный воротничок. Он  шел  в  церковь,  садился  на  большую  сосновую
скамью, поставленную сюда еще его прадедом в ту пору, когда он  перестраивал
Хеттон,  и  "снабженную  высокими  алыми  подушками  для  коленопреклонений"
Камином с причитающейся ему чугунной решеткой и маленькой кочергой,  которой
отец Тони, бывало, громыхал, когда какое-нибудь место в  проповеди  вызывало
его неодобрение. После смерти отца Огня  в  камине  не  разводили,  но  Тони
намеревался возродить к следующей  зиме  этот  обычай.  На  рождество  и  на
благодарственной молебне в честь  жатвы  Тони  читал  тексты  из  священного
писания с аналоя, украшенного  медным  орлом.  После  службы  он  любил  еще
несколько минут постоять на паперти  с  сестрой  викария  и  кое  с  кем  из
деревенских. Потом возвращался через поля тропкой, ведущей к боковому  входу
в альпийский садик.
     Он наведывался а оранжереи, выбирал себе бутоньерку,  останавливался  у
садовничьих  домиков  поболтать  (из  дверей  его  обдавало   теплыми,   все
забивающими запахами воскресных обедов) и в завершение выпивал в  библиотеке
стакан  хереса.  Таков  был  простои,  но  не  слишком  строгий  обряд   его
воскресного утра, который сложился более или менее  стихийно  на  базе  куда
более суровых обычаев его  родителей;  Тони  придерживался  его  с  огромным
удовольствием. Если Бренда ловила его на том,  что  он  изображает  честного
богобоязненного джентльмена старой школы, она смеялась над ним,  и  Тони  не
обижался,  но  это  отнюдь  не  умаляло  радости,  которую   ему   доставлял
еженедельный ритуал, или неудовольствия, когда присутствие  гостей  нарушало
его привычки.
     Вот  почему  сердце  у  него  оборвалось,  когда,  выйдя   в   четверть
одиннадцатого из кабинета в залу, он застал там Бивера; тот был одет и  явно
ожидал, когда его начнут развлекать; огорчение Тони, правда, было  недолгим,
ибо,  приветствуя  гостя,  он  заметил,  что  тот  изучает   железнодорожное
расписание.
     - Надеюсь, вам хорошо спалось?
     - Великолепно, - сказал Бивер, хотя его бледный вид свидетельствовал об
обратном.
     - Очень рад. Я и сам здесь всегда хорошо сплю. Но что это? Вы  смотрите
расписание? Уж не собираетесь ли вы нас покинуть?
     - Увы, мне придется уехать сегодня вечером.
     - Как неудачно. Я вас почти не видел. К тому же по воскресеньям плохо с
поездами. Самый удобный отправляется в пять сорок пять и прибывает в девять.
Он идет со всеми остановками, и в нем нет вагона-ресторана
     - Мне он подойдет.
     - Вы никак не сможете остаться до завтра?
     - Никак.
     До парку разносился звон церковных колоколов.
     - Что ж, мне пора в церковь.  Полагаю,  вы  вряд  ли  захотите  ко  мне
присоединиться?
     Бивер в гостях  всегда  старался  угодить  хозяевам,  даже  если  визит
оказывался таким безотрадным, как этот.
     - Что вы, с превеликим удовольствием.
     - Нет, правда, я бы на вашем месте ни за  что  не  пошел.  Что  вам  за
радость. Я и сам иду более ли  менее  по  необходимости.  Оставайтесь  здесь
Сейчас спустится Бренда. Когда захотите выпить - позвоните.
     - Что ж, не стану возражать.
     - Тогда до скорого свидания.
     Взяв в прихожей шляпу и палку. Тони вышел из дому.
     "Ну вот, я снова был нелюбезен с этим молодым человеком", - подумал он.
     В под®ездной аллее звонко и призывно звучали колокола, и Тони  поспешил
на  зов.  Вскоре  звон  прекратился,  раздался  один  удар,  предупреждающий
деревню, что через пять минут органист начнет первый гимн. Тони нагнал  няню
с Джоном, они тоже шли в церковь. Джон был сегодня на редкость  доверителен,
он сунул Тони маленькую ручку в перчатке  и  без  лишних  слов  приступил  к
рассказу, которого ему хватило до самых церковных дверей: это  была  история
мула Одуванчика, который выпил весь ротный запас рома под Ипром в 1917 году;
рассказывал он не переводя духа, потому что бежал вприпрыжку рядом с  отцом,
стараясь не отстать. Когда рассказ кончился, Тони сказал:
     - Какая грустная история.
     - Вот и я так думал, но на самом деле совсем наоборот. Бен  говорит,  у
него были смеху полные штаны.
     Колокол замолк, органист из-за занавески следил, когда  появится  Тони.
Тони прошел по проходу вперед к своей скамье, няня и Джон следовали за  ним.
Он сел в кресло; они расположились на лавочке за его спиной. Он на полминуты
склонил голову на руки; когда он откинулся назад, органист взял первые такты
гимна: "Не входи в суд  с  рабом  твоим,  о  господи!"  Служба  пошла  своим
чередом. И,  вдыхая  приятный,  слегка  отдающий  плесенью  запах,  привычно
садясь, вставая и кланяясь, Тони витал  мыслями  где-то  далеко,  с  событий
прошлой  недели  перескакивая  на  будущие  планы.  Временами   какая-нибудь
примечательная фраза в литургии возвращала  его  к  действительности,  но  в
основном в это утро его занимал вопрос о ванных и уборных:  сколько  их  еще
можно встроить, не нарушая общего стиля дома.
     Деревенский почтальон подошел с кружкой для пожертвований. Тони  бросил
заранее заготовленные полкроны, Джон и няня свои пенни.
     Викарий с трудом взобрался на кафедру. Это был пожилой  человек,  почти
всю жизнь прослуживший в Индии. Отец Тони дал ему приход по  просьбе  своего
зубного врача. Викарий  обладал  благородным,  звучным  голосом  и  считался
лучшим проповедником на много миль в округе.
     Проповеди, созданные им в расцвете сил,  первоначально  предназначались
для гарнизонной часовни; он никак  не  пытался  приспособить  их  для  новой
паствы, и они по большей части заканчивались обращением к далеким  очагам  и
далеким семьям. Прихожане этому нисколько не удивлялись. Немногое из того, о
чем говорилось в церкви, имело, как они замечали, отношение к их жизни.  Они
очень любили проповеди своего викария и знали, что,  когда  викарий  заводит
речь о далеких очагах, пора отряхивать пыль с колен и искать зонтики.
     - "...И вот теперь, в этот торжественнейший час недели нашей, когда  мы
стоим здесь, обнажив головы, - читал он, изо всех сил напрягая  свой  мощный
стариковский голос перед концовкой, - воспомним милостивую  государыню  нашу
королеву {Имеется в виду королева Виктория, в правление которой  (1837-1901)
была написана проповедь. Действие романа происходит в начале 30-х годов, при
Георге V (1910-1936).}, чью службу мы несем здесь, и помолим господа о  том,
чтоб минула ее чаша сия и не пришлось бы ей посылать нас во исполнение долга
нашего  в  отдаленнейшие  уголки  земли,  подумаем  об  очагах,   ради   нее
оставленных, и о далеких семьях наших и воспомним о том, что хотя между нами
и лежат пустыни и океаны, никогда мы не бываем к ним так близки, как  поутру
в воскресенье, когда, несмотря на разделяющие нас пески и горы, мы  едины  в
преданности  властительнице  нашей   я   в   общем   молебствовании   о   ее
благоденствии; мы гордые подданные ее скипетра и короны".
     ("Преподобный Тендрил ужас как уважает королеву", - сказала как-то Тони
жена садовника.)
     Хор стал во фрунт, спел последний гимн, паства с минуту постояла молча,
склонив головы, и потянулась к дверям. Прихожане  не  здоровались,  пока  не
высыпали на кладбище, и только там приветствовали друг  друга  -  участливо,
сердечно, словоохотливо.
     Тони поговорил с женой ветеринара и с  мистером  Партриджем  из  лавки,
затем к нему подошел викарий.
     - Леди Бренда, надеюсь, не заболела?
     - Ничего серьезного, легкое недомогание, - Тони неизменно отвечал  так,
когда появлялся в церкви без Бренды. - Очень интересная проповедь, викарий.
     - Рад, что она вам понравилась, мой дорогой мальчик. Это одна  из  моих
любимых. Неужели вы никогда раньше ее не слышали?
     - Нет. Уверяю вас.
     - Да, последнее время я ее здесь не читал. Но  когда  меня.  Приглашают
замещать, я неизменно останавливаю свой выбор на ней. Сейчас справлюсь  -  у
меня отмечено, когда я ее произносил, - и старик открыл  большую  рукописную
книгу, которую нес под мышкой.  Черный  переплет  ее  обветшал,  а  страницы
пожелтели от старости. - Так, так, вот она здесь. Первый раз я  ее  читал  в
Джелалабаде, когда туда прибыли кольдстримские  гвардейцы  {Имеется  в  виду
оккупация  Джелалабада  (1879-1880)  английскими  войсками  в  ходе   второй
англо-афганской войны.};  потом  в  Красном  море,  когда  в  четвертый  раз
возвращался с побывки, потом в Сндмуте, Ментоне, Уинчестере, на летнем слете
вожаков герл-скаугов в 1921 году... В гильдии церковных актеров в Лестере...
Дважды зимой 1926 года в Борнмуте, когда бедная  Ада  так  болела...  -  Да,
пожалуй, я не читал ее здесь с 1911 года, а  вы  тогда  были  слишком  малы,
чтобы ее оценить.
     Сестра викария завязала с Джоном беседу. Он  рассказывал  ей  про  мула
Одуванчика. "...Бен говорит, он бы оклемался, если  б  мог  блевать,  только
мулы не могут блевать, и лошади не могут..."
     Няня схватила его за руку и потащила к дому.
     - Сколько раз я тебе говорила, чтоб ты не смел повторять,  что  говорит
Бен Хаккет! Мисс Тендрил неинтересно про Одуванчика. И чтоб я больше от тебя
не слышала такого слова - "блевать".
     - Это же значит, что его тошнило...
     - Мисс Тендрил неинтересно знать, как кого тошнило. Когда группки между
папертью и кладбищенскими воротами стали распадаться, Тони направился в сад.
В  оранжереях  был  сегодня  богатый  ассортимент  бутоньерок,   он   выбрал
лимонно-желтые гвоздики с алыми  кружевными  краями  для  себя  и  Бивера  и
камелию для жены.

     Лучи ноябрьского солнца, проникая через стрельчатые и круглые  витражи,
окрашивались  расписными  гербами  в  зелень,  золото,  червлень  и  лазурь,
дробились освинцованными эмблемами на бесчисленные цветные  пятна  и  точки.
Бренда ступенька за ступенькой спускалась по главной лестнице, попадая то  в
сумрак, то в радужное сияние. Обеими руками она прижимала к  груди  сумочку,
шляпку, незаконченную вышивку по канве и растрепанную кипу воскресных газет;
из-за всего этого словно из-за чадры выглядывали только глаза и  лоб.  Внизу
из тьмы вынырнул Бивер в остановился у подножья лестницы, глядя на Бренду.
     - Вам помочь?
     - Нет, спасибо, я справлюсь. Как вы спали?
     - Великолепно.
     - Пари держу, что нет.
     - Видите ли, я вообще плохо сплю.
     - В следующий раз, как вы приедете,  вам  отведут  другую  комнату.  Но
только вряд ли вы приедете.  У  нас  такое  редко  случается.  А  это  очень
печально, потому что без гостей скучно, а  живя  здесь,  невозможно  завести
новых друзей.
     - Тони ушел в церковь.
     - Да, он это любит. Он скоро  вернется.  Давайте  выйдем  на  несколько
минут - такая прелестная погода. По возвращении Тони застал их в библиотеке.
Бивер гадал Бренде на картах.
     - А теперь еще раз снимите, - говорил он, - и посмотрим, что будет, что
случится... Вот... вас ждет нечаянная радость и деньги из-за чьей-то смерти.
Вернее, вы убьете человека. Не могу сказать кого -  мужчину  или  женщину...
Потом вам предстоит дальняя дорога  по  морю,  потом  вы  выйдете  замуж  за
шестерых негров разом, родите одиннадцать детей, отпустите бороду и умрете.
     - Чудовище. А я-то думала, вы всерьез.  Привет,  Тони.  Что  в  церкви?
Насладился вволю?
     - Вполне. Как насчет хереса?
     Когда перед самым обедом они остались вдвоем, Тони сказал:
     - Детка, ты просто героиня - приняла весь удар на себя.
     - Что ты, я люблю давать представления, и,  по  правде  говоря,  я  его
бессовестно завлекаю.
     - Так я и понял. Что ж, я займусь им после обеда, а вечером он уедет.
     - Разве? Мне даже жалко. Знаешь, в чем разница между нами: когда к  нам
приезжает какой-нибудь жуткий  тип,  ты  тут  же  скрываешься,  а  мне  даже
доставляет удовольствие мести перед ним хвостом и  любоваться,  как  здорово
это у меня выходит. И потом, Бивер не так уж плох. В некоторых отношениях он
такой же, как мы.
     - Только не такой, как я, - сказал Тони. После обеда Тони предложил:
     - Если вам действительно интересно, я могу показать вам  дом.  Я  знаю,
теперь этот стиль не в моде, - моя тетка Фрэнсис говорит, что это  подлинный
Пекснифф, - но, по-моему, в своем роде он хорош.
     Осмотр занял два часа. В тонком искусстве осмотра домов Бивер  не  знал
себе  равных;  ведь  он  был  буквально  воспитан  на  этом,  он  с  детства
сопровождал мать, которая всегда  увлекалась  интерьерами,  а  позже,  когда
обстоятельства переменились, сделала из них профессию. Он рассыпал  хвалы  к
месту, так что Тони, и без того любивший показывать свои  сокровища,  просто
расцвел.
     Колоссальное строение это родилось  в  последнем  всплеске  готического
возрождения, когда течение растеряло всю фантазию и  причудливость  и  стало
тоскливо логичным и тяжеловесным.
     Они осмотрели все: гостиную с окнами, закрытыми ставнями,  напоминавшую
школьный актовый  зал;  монастырские  коридоры,  темный  внутренний  дворик,
часовню, где до воцарения  Тони  ежедневно  зачитывали  молитвы  домочадцам,
буфетную и контору, спальни и чердаки, резервуар для воды, спрятанный  среди
зубчатых стен; взобрались  по  винтовой  лестнице  к  часовому  механизму  и
дождались, пока пробьет половина четвертого. Вслед за тем со звоном  в  ушах
спустились вниз и перешли к коллекциям слоновой кости,  печаток,  табакерок,
фарфора, позолоченной бронзы, перегородчатой и прочих эмалей; постояли перед
каждым портретом в дубовой галерее и  обсудили  все  их  родственные  связи;
брали с полок в библиотеке наиболее примечательные  фолианты,  рассматривали
гравюры Хеттона до перестройки, расходные книги старого  аббатства,  путевые
дневники предков Тони. Временами Бивер замечал:  "У  Тех-То  и  Тех-То  есть
похожая Там-То и Там-то". И Тони неизменно отвечал: "Да, я ее видел, но  моя
более ранняя". В  конце  концов  они  возвратились  в  курительную,  и  Тони
перепоручил Бивера Бренде.
     Бренда, свернувшись в кресле, коротала время над вышивкой.
     - Ну как? - спросила она, не поднимая глаз от вышивки. - Что скажете?
     - Великолепно.
     - Знаете, мне вы можете этого не говорить.
     - Ну, есть много поистине прекрасных вещей.
     - Да, вещи действительно недурны.
     - Разве вы не любите Хеттон?
     - Кто? Я? Да я его ненавижу... то есть я, конечно,  шучу...  но  иногда
ужасно хочется, чтоб он не был так ужасающе и
     фундаментально безобразен. Только я б. скорее умерла, чем призналась  в
этом Тони. Разумеется, мы не могли бы жить нигде, кроме Хеттона. Тони просто
помешан на доме. Смешно. Никто из нас не рвал на себе волосы, когда мой брат
Реджи продал наш дом, а он, знаете ли,  был  построен  Ванбру  {Ванбру  Джон
(1664-1726) - английский комедиограф и архитектор.}. Мы вроде  бы  считаемся
счастливчиками, раз можем содержать Хеттон. Знаете,  во  что  нам  обходится
жизнь здесь? Мы были б очень богаты, если б не Хеттон. А так нам  приходится
содержать пятнадцать слуг при доме, не считая садовников, плотников, ночного
сторожа, множества работников на ферме и еще всяких поденщиков, которые то и
дело заявляются то часы завести, то сварганить счета, то вычистить ров, а мы
с Тони часами ломаем себе голову, прикидываем, как дешевле поехать на  вечер
в Лондон - машиной или по экскурсионному билету. Я б не так досадовала, если
б дом был красивый, как, к примеру, дом  моих  родителей...  но  Тони  здесь
вырос и, разумеется, видит все другими глазами...
     К чаю вышел Тони.
     - Не сочтите за намек, - сказал он, - но если вы хотите поспеть на этот
поезд, вам пора собираться.
     - Все в порядке, я уговорила его остаться до завтра.
     - Если вы, конечно, не возражаете...
     - Вот и прекрасно. Я очень рад. В такое время  тяжело  ехать,  особенно
этим поездом.
     Вошел Джон "А я думал, мистер Бивер уезжает", - сказал он.
     - Нет, он остается до завтра.
     - А.

     После обеда Тони читал газеты, а Бренда и Бивер  играли,  пристроившись
на диване.
     Они решали кроссворд.  Потом  Бивер  говорил:  "Я  загадал",  а  Бренда
задавала вопросы, пытаясь узнать, Что он задумал. Он  задумал  ром,  которым
упился мул Одуванчик. Джон поведал ему эту историю за чаем.  Бренда  тут  же
догадалась. Потом они играли в "Аналоги