собираются жарить,
бессильно корчилась  и выла госпожа Юкумян. Изо рта у  нее  текла слюна, все
тело было в синяках.
     Али, которого арестовали  и теперь вели  обратно  в форт,  пытался, вне
себя от ярости, спорить с капитаном караульной службы:
     --  Вы сильно рискуете,  капитан.  О  своем  от®езде я  заблаговременно
поставил в известность майора.
     -- Никто не имеет права покидать город -- приказ императора.
     -- Майор вам сам все об®яснит.
     Капитан ничего не ответил, и отряд двинулся дальше. Впереди под конвоем
ковылял слуга Али с чемоданом своего хозяина на голове. Придя на гауптвахту,
капитан доложил:
     --  Господин  майор,  эти два  человека  арестованы  у южных ворот  при
попытке выйти из города.
     --  Майор, вы  же  меня знаете.  Капитан ошибся. Скажите  ему,  что мне
разрешено покинуть город.
     -- Да, я  знаю вас,  секретарь. Капитан, доложите об  арестованных  его
величеству.
     --  Но, майор, всего час назад  я  дал вам  двести рупий.  Вы  слышите,
капитан, я дал ему двести рупий. Вы не имеете  права так со мной обращаться.
Я буду жаловаться императору.
     -- Придется обыскать его чемодан.
     Чемодан открыли,  содержимое вывалили на пол. Безделушками и предметами
туалета занялись капралы,  а  офицеры стали  с интересом  рассматривать вещи
более  ценные. На  дне чемодана были  обнаружены  два тяжелых,  завернутых в
грязную   ночную  рубашку  предмета,   которые  при  ближайшем  рассмотрении
оказались массивной  золотой короной Азанийской империи и  изящным скипетром
слоновой кости, подаренным Амурату Президентом Французской республики. Майор
Джоав и капитан некоторое время молча разглядывали находку, после чего майор
ответил на вопрос, мелькнувший у них обоих:
     -- Нет, --  сказал он, -- эти  вещи, мне кажется,  следовало бы  все же
показать Сету.
     -- И корону, и скипетр?
     --  Скипетр,  во всяком  случае. Сбыть его  все равно будет  не просто.
Двести  рупий, -- ядовито заметил  майор, поворачиваясь  к  Али. -- Думал за
двести рупий улизнуть с королевскими регалиями?
     Господин  Юкумян,  сидевший  во  внутреннем   помещении   гауптвахты  и
прислушивавшийся  к тому, о чем говорили офицеры, пребывал  в  замечательном
настроении: сержант угостил  его сигаретой из коробки,  вынесенной, впрочем,
из  его  же магазина  во  время ареста; капитан дал  ему бренди  --  жгучий,
успокаивающий напиток  из  его же запасов, приобретенный таким же  способом;
виселица господину Юкумяну, по-видимому, больше не угрожала, и вот теперь, в
довершение всего, был схвачен с поличным Али, попытавшийся убежать из города
с королевскими регалиями. Для  полного счастья господину Юкумяну не  хватало
разве что спокойного моря, чтобы наутро благополучно  добраться до материка,
однако, судя по  ласковому морскому ветерку, судьба благоприятствовала ему и
в этом.
     Майор  Джоав  вкратце  доложил  о  случившемся   императору,  пред®явив
вещественное  доказательство:  завернутый   в  грязную  рубаху   злополучный
скипетр. Арестованный  с  абсолютно  безразличным видом стоял  перед Сетом в
окружении часовых. Когда майор кончил  говорить, Сет  поднял на  обвиняемого
глаза:
     -- Что скажешь, Али?
     До  сих  пор  разговор шел на сакуйю,  однако индиец ответил императору
по-английски -- он всегда обращался к своему повелителю на этом языке:
     --  Скажу, что очень сожалею о случившемся,  ваше величество,  только и
всего. Эти глупые люди чуть было не сорвали план от®езда вашего величества.
     -- Моего от®езда?!
     -- Для кого же еще я приготовил  лодку, ваше  величество? Зачем, рискуя
жизнью, я выносил  на себе  императорские  скипетр и корону, которую, кстати
говоря, ваши офицеры почему-то забыли принести с гауптвахты?
     -- Я не верю тебе, Али.
     --  И очень напрасно,  ваше  величество.  Подумать  только,  выдающаяся
личность, человек с  европейским образованием -- и уподобляетесь  этим  двум
неучам. Разве  я не доказал вам свою преданность, ваше величество? Разве мог
я,  жалкий  индиец,  надеяться  обмануть   коронованную   особу,  европейски
образованного человека? Прикажите этим ничтожным людям оставить нас наедине,
и я все вам об®ясню.
     Офицеры охраны, которые  с тревогой  вслушивались в  звуки  непонятного
языка, велели своим людям выйти.
     -- Прикажете подготовить виселицу, ваше величество?  --  спросил майор,
когда часовые удалились.
     --  Да...  то  есть....  нет...  Я  скажу,  когда...  Отправляйтесь  на
гауптвахту и ждите дальнейших распоряжений, майор.
     Офицеры  отдали  честь   и  покинули  комнату.  Когда  они  ушли,  Али,
облегченно вздохнув, сел напротив своего  повелителя  и стал  оправдываться.
Угрозу или упрек, негодование или решимость, доверие или  прощение -- ничего
этого на  смуглом юном  лице императора не было: в  его темных глазах застыл
ужас. Али это заметил и понял, что самое худшее уже позади.
     --  Ваше  величество, могу об®яснить,  почему  меня задержали.  Офицеры
охраны арестовали меня,  чтобы  помешать  бежать вам, ваше  величество.  Они
намереваются получить за вас  выкуп. Я точно знаю. Мне об этом сообщил  один
преданный нам капрал. Именно поэтому я и  спрятал лодку,  рассчитывая, когда
все будет готово, прийти к  вам, ваше величество, доложить о предательстве и
увезти вас на материк.
     --  Ты  говоришь,  они  хотят  получить  за  меня  выкуп?   Выходит,  я
действительно разбит?
     --  Ваше  величество, об этом  известно всему миру.  Британский генерал
Коннолли перешел на сторону принца Сеида. Сейчас их  армия  стоит в горах. А
завтра они уже будут в Матоди.
     -- А Танк?
     --  Ваше  величество, конструктор Танка,  выдающийся  инженер  господин
Маркс,  вчера   вечером  бежал,  о  чем  я  имел  честь  докладывать  вашему
величеству.
     --  И Коннолли туда же.  Почему  он меня  предал? Ведь  я доверял  ему.
Почему меня все предают? Коннолли был моим другом.
     --   Поставьте  себя  на  его   место,  ваше   величество.  Выдающемуся
военачальнику  ничего  не  оставалось  делать.  Он мог, разумеется, победить
Сеида  и получить от вашего  величества  награду, но  ведь мог  и  потерпеть
поражение.  Если  же он  переходит на сторону  Сеида,  то  награду  он  тоже
получает, зато  поражение ему  не  грозит. Что  же,  по-вашему,  должен  был
выбрать выдающийся полководец, европейски образованный человек?
     -- Все против меня. Никому нельзя доверять. Все -- предатели.
     -- Все, кроме меня, ваше величество.
     -- Тебе я тоже не доверяю. Тебе -- особенно.
     --  И  совершенно  напрасно,  ваше  величество.  Мне вы  должны верить,
неужели непонятно?  Если  вы не поверите мне, то останетесь в одиночестве. В
полном одиночестве.
     -- Я и так одинок. У меня никого нет.
     --   Если  вас  окружают   одни  предатели,  то  доверьтесь  предателю.
Доверьтесь мне. Вы должны мне довериться. Послушайте. Еще не все потеряно. О
лодке  теперь знаю только я один. Армянин Юкумян мертв. Вы меня поняли, ваше
величество? Если вы отдадите часовым приказ  пропустить  меня, я пойду туда,
где спрятана  лодка, и через  час приплыву  на  ней прямо к форту.  А  когда
охрана  сменится,   вы  спуститесь  ко  мне.  Понимаете?   Это  единственная
возможность спастись.  Доверьтесь мне, ваше величество. Иначе вы окажетесь в
полном-одиночестве.
     Император встал:
     --  Не  знаю,  могу  ли я тебе верить. По-моему, верных людей вообще не
осталось. Я всеми  брошен. Но тебя я  отпускаю. Живи. Всех  же все равно  не
перевешаешь. Ступай с миром.
     -- Как будет угодно вашему величеству.
     Сет  открыл  дверь  --  и  опять,  как  всегда,  в  темноте  прошмыгнул
осведомитель.
     -- Майор!
     -- Ваше величество.
     -- Я отпускаю Али. Он может покинуть форт.
     -- Казнь отменяется?
     -- Али может покинуть форт.
     --  Слушаюсь,  ваше  величество. -- Майор Джоав отдал  честь.  --  Ваше
величество правильно делает, что верит мне, -- вполголоса  добавил он, когда
фигура Али растворилась во мраке коридора.
     -- Я никому не верю... Я одинок.
     Император остался  один. Издали с гор до  него доносился едва с слышный
барабанный бой. Четверть третьего. Еще почти четыре часа темноты.
     И тут вдруг тишину разорвал пронзительный крик. Он шел откуда-то снизу,
эхом разнесся по  всему  форту  и смолк. Какой-то  бессмысленный,  ничего не
выражающий  крик. И  опять  тишина, ни шагов,  ни голосов -- только далекий,
глухой бой тамтамов в горах.
     Сет бросился к двери:
     -- Эй! Кто-нибудь! Что  случилось? Майор! Офицер охраны! Тишина. Только
привычное шарканье удаляющегося осведомителя. Гнетущая тишина.  Затем  тихий
голос снизу:
     -- Ваше величество?
     -- Кто это?
     --  Майор  Джоав  из  Королевского пехотного  полка  к  услугам  вашего
величества.
     -- Что это было?
     -- Ваше величество?
     -- Что это был за крик?
     -- Произошла ошибка, ваше величество. Оснований для беспокойства нет.
     -- Что произошло?
     -- Часовой допустил ошибку. Только и всего.
     -- Что он сделал?
     -- Пустяки, это всего лишь индиец, ваше величество. Часовой неправильно
понял приказ. Он будет наказан.
     -- Что случилось с Али? Он ранен?
     -- Убит, ваше величество. Ошибка часового. Виноват,  что потревожил сон
вашего величества.
     И майор Джоав, а также  капитан караульной службы  и господин  Юкумян в
сопровождении трех тяжело нагруженных капралов вышли  из форта через боковую
дверь  и  двинулись извивающейся  вдоль  моря  тропинкой  по  направлению  к
заброшенному сахарному заводу.
     А Сет остался один.

     Светало.  Еле волоча ноги, господин Юкумян  вошел  в Матоди.  На улицах
было пусто. Все, кто мог, покинули город в течение ночи; те же, кто остался,
притаились  за заколоченными  дверьми и  забаррикадированными окнами. Сквозь
щели в ставнях и замочные скважины несколько пар любопытных глаз с интересом
наблюдали, как маленькая, поникшая фигурка проковыляла в кафе "Амурат".
     Госпожа Юкумян лежала на пороге спальни. За  ночь ей  удалось выплюнуть
кляп и доползти до двери, но это отняло у нее столько энергии, что она, не в
силах  больше  кричать  и  рвать  веревку,  которой  ее  связали,  впала   в
беспамятство,  прерываемое  кошмарами,  мучительными  приступами  судороги и
беготней крыс  по земляному полу. Господин Юкумян, натура тонкая, не мог без
отвращения смотреть на ее распухшее, грязное, покрытое кровоподтеками  тело,
которое  в  серебристо-зеленом  свете  подымающегося солнца и впрямь  являло
собой отталкивающее зрелище.
     -- Крикор,  Крикор...  Слава Богу, ты  вернулся...  А я уж  думала, что
никогда тебя не увижу... Пресвятая Мария и Иосиф... Где ты пропадал?.. Что с
тобой?.. О  Крикор, муж мой... Да будут  благословенны Господь и Его ангелы,
которые вернули мне тебя.
     Господин  Юкумян  сел на кровать  и, тяжело  дыша,  стал расшнуровывать
высокие ботинки с эластичными задниками.
     -- Я  устал, -- сказал он. --  Боже, как я  устал. Кажется,  лег  бы  и
проспал целую неделю. -- Он взял с полки  бутылку и налил себе виски. -- Это
была самая  жуткая ночь в  моей  жизни.  Сначала меня чуть было не повесили.
Можешь  себе  представить? Мне уже набросили на  шею петлю.  Затем повели за
город,  довели до сахарного  завода, а  что  было потом, не помню; прихожу в
себя  --  кругом  никого,  я  лежу  на берегу, вещей нет,  лодки  нет,  этих
проклятых  солдат  тоже  нет,  а на затылке у меня шишка величиной  с  яйцо.
Пощупай.
     -- Не  могу, Крикор, я  же связана. Перережь веревку,  и я тебе помогу.
Бедный ты мой, бедный.
     -- Боже, как  болит голова. Как я  дошел домой, сам не знаю. И  лодки у
меня теперь нет.  Еще  вчера  я мог получить  за нее полторы  тысячи  рупий.
Бедная моя  голова. Полторы  тысячи  рупий. Ноги тоже болят. Я должен лечь в
постель.
     -- Развяжи меня, Крикор, и я уложу тебя. Бедный ты мой.
     -- Не  беспокойся,  цветок  души моей. Я  сам  лягу.  Буду спать  целую
неделю.
     -- Крикор, развяжи меня.
     -- Не волнуйся, мне просто надо как следует выспаться. Господи, как все
болит!  -- И  с этими словами господин Юкумян залпом  выпил  виски, закинул,
удовлетворенно фыркнув, ноги на кровать и повернулся к стенке.
     -- Крикор, пожалуйста... развяжи  меня...  Я ведь связана,  ты разве не
видишь? Я всю ночь так пролежала, мне больно...
     --  Полежишь еще. Сейчас у меня нет сил тобой заниматься. Только о себе
и думаешь. Видишь же, я устал. Неужели непонятно?
     -- Но, Крикор...
     -- Заткнись ты.
     И не  прошло  и  минуты,  как  господин Юкумян, забыв о  многочисленных
невзгодах этой ночи, нашел утешение в глубоком, продолжительном сне.
     Через несколько часов он был разбужен барабанным боем и ревом труб -- в
Матоди входила победоносная армия. Под окном  печатали шаг воины Прогресса и
Новой эры. Господин Юкумян вскочил с кровати, протер глаза и прильнул к щели
в ставне.
     -- Господи, помилуй! -- воскликнул он. -- Значит, Сет все-таки победил!
-- И, захихикав, добавил: -- А майор Джоав и капитан остались в дураках!
     Лежа на  полу, госпожа Юкумян кротко смотрела на него своими  грустными
темными глазами.
     --  Лежи тихо, женщина,  --  сказал  он, ткнув ее  по-дружески  ногой в
шерстяном  носке.  -- Потерпи еще  немного, и я  тебя развяжу. -- И господин
Юкумян улегся на кровать, уткнулся носом в подушку и, несколько  раз фыркнув
и повертевшись, вновь погрузился в сон.


     Зрелище   было   великолепное.  Первым,   в  серых  изорванных  полевых
гимнастерках, выступал духовой оркестр императорской гвардии:
     Бог с войском ангелов сбираются на сечь,
     Дабы вражды людской течение пресечь;
     В воздух взвился Господень тяжкий острый меч --
     И правды час настал.
     За оркестром, подымая тучи пыли,  маршировала пехота: мозолистые, голые
ступни, изношенные мундиры, спущенные гетры, фуражки набекрень, на плечах --
винтовки  "ли-энфилд" с  примкнутыми штыками, курчавые  головы,  черные  как
смоль лица, черная  лоснящаяся кожа под расстегнутыми гимнастерками, набитые
добычей карманы.  Между гвардейцами  и  нерегулярными  войсками, в окружении
штабных  офицеров, верхом на  высоком сером  муле  ехал генерал Коннолли  --
коренастый ирландец лет сорока пяти, который на своем  веку  понюхал пороху:
прежде  чем  защищать  цвета  Азанийской  империи,  он  воевал  на   стороне
"чернопегих"', служил в южноафриканской полиции, а потом  в егерских войсках
по охране Кенийского национального заповедника. В то утро, впрочем, Коннолли
больше напоминал сбившегося с  пути путешественника,  чем главнокомандующего
вступающей  в город армии: из-под кавалерийских усов торчал  заросший густой
рыжей  щетиной  подбородок;  бриджи были  так  изодраны, что  превратились в
шорты, а вместо мундира и  фуражки на  нем были рубашка с открытым воротом и
белый,  видавший  виды тропический  шлем, которые  совершенно не вязались  с
полевым  биноклем,  планшетом, саблей и  кобурой  на ремне.  Коннолли  курил
трубку, набитую крепчайшим местным табаком.
     Следом шли  туземцы из племен ванда и сакуйю. В горах  они следовали за
регулярной  армией  нестройной  толпой, как  придется,  теперь  же двигались
небольшими  группами,  по  пять-десять человек,  держась за  стремена  своих
вождей, и гнали перед собой гусей и коз, украденных с окрестных ферм. Иногда
они  присаживались на корточки  передохнуть,  а  потом  вскакивали  и  бегом
догоняли остальных. У вождей были свои оркестры: верхом на мулах, колотя что
есть силы по  огромным  деревянным либо обтянутым воловьей шкурой барабанам,
ехали  барабанщики,  им  отзывались  дувшие  в  длинные  шестифутовые  трубы
волынщики.  То  там, то здесь  над  толпой  возникал, покачиваясь,  верблюд.
Оружие у туземцев  было самое  разнообразное: старинные ружья  с  пустыми, а
также туго  набитыми  патронташами; короткие охотничьи  копья,  мечи и ножи;
устрашающих размеров  копье  племени  ванда длиной не меньше семи  футов; за
одним вождем раб нес пулемет, на который было наброшено бархатное покрывало;
некоторые  туземцы были вооружены короткими луками и допотопными палицами из
дерева и железа.
     Туземцы племени сакуйю носили  пышные прически, их грудь и руки были --
для  красоты  -- изрезаны  шрамами самой причудливой формы; у туземцев ванда
передние зубы были остро  заточены, а волосы заплетены  в маленькие грязные,
похожие на  крысиные хвостики косички. В  соответствии  с чудовищным обычаем
этих  племен, всякий, кто мог, увешивал  себя  отрубленными  руками и ногами
убитых врагов.
     После  того  как  все  это  огромное  войско,  обрушившись  на  Матоди,
просочилось через городские ворота,  оно,  словно вода  из сгнившего шланга,
брызнуло в разные стороны, разлилось по всему городу реками и ручьями. Люди,
скот  и птица,  выбиваясь  из  основного  потока,  рассыпались  по улицам  и
переулкам, устремились  в тупики  и за ограды домов. Посреди несущейся толпы
стояли,  продолжая  бить  в барабаны  и дуть  в трубы,  одинокие  музыканты;
некоторые  туземцы,  отделившись  от основной  массы,  танцевали  группами в
проходах   между   домами;  двери  винных  лавок  были   сорваны,  и  вскоре
разыгравшееся  на улицах города празднество приобрело несколько неожиданный,
мрачноватый колорит: опьяневшие воины,  дабы продемонстрировать, на  что они
способ-

     ' Английские  карательные  войска  в Ирландии  во время освободительной
войны ирландцев против англичан (1919--1921).

     ны в бою, набрасывались с ножами и дубинками  на своих бывших товарищей
и жестоко с ними расправлялись.
     -- Черт, -- вырвалось  у Коннолли, -- поскорей бы сбыть с  рук всю  эту
команду!  Неужели его люди действительно дали деру? В этой проклятой  стране
все возможно.
     На  улицах не  было  ни души. Только испуганные глаза  наблюдали в щели
между  ставнями,  как  медленно растекается по городу армия победителей.  На
главной площади генерал остановил  гвардейцев, а также тех туземцев, которые
еще  подчинялись дисциплине; и когда те,  жуя  сахарный тростник, с  хрустом
грызя орехи  и полируя зубы короткими щепками, уселись  на корточки,  он, не
слезая  с мула  и перекрывая  шум пировавшей  на  соседней  улице  солдатни,
обратился к своим доблестным воинам с традиционной речью:
     --  Гвардейцы!  Вожди и туземцы Азанийской империи! Выслушайте меня. Вы
-- герои. Вы отважно сражались за своего императора. Бойня удалась на славу.
За это вас будут чтить  ваши дети и дети ваших детей. В лагере прошел  слух,
что  император уплыл на большую землю. Я не знаю, правда ли это,  но если он
действительно уехал, то  только для того, чтобы привезти вам с большой земли
награду. Но  что  может  быть лучшей  наградой для солдата,  чем  смерть его
врага?!
     -- Гвардейцы!  Вожди и туземцы  Азанийской империи! Война  окончена,  и
теперь  вы имеете право  на  отдых и развлечение. Вы можете делать  все  что
хотите, кроме двух вещей: во-первых, вам нельзя трогать белых людей, грабить
их дома, брать их скот,  добро и женщин; и, во-вторых, -- разжигать огонь на
улицах  и в домах. Тот,  кто нарушит эти приказы, будет убит. У меня все. Да
здравствует император!
     --  Гуляйте, ребята, --  добавил он по-английски.  -- Сегодня ваш день.
Развлекайтесь вволю.  А  мне  первым  делом  надо  бы  почистить  перышки да
заморить червячка.
     Генерал под®ехал  к отелю  "Азания".  Здание  было погружено  во  мрак,
ставни наглухо закрыты, двери  заколочены. Двум денщикам  главнокомандующего
об®единенными  усилиями удалось взломать дверь,  и  Коннолли  проник внутрь.
Даже  в лучшие времена,  когда в  Матоди из Европы дважды  в месяц приплывал
пароход и европейские туристы веселой  гурьбой бродили по городу, у "Азании"
был  угрюмый, неприветливый  вид. Сегодня  же генерал  Коннолли,  который  в
одиночестве прошелся  по пустым, нежилым комнатам,  почувствовал себя  здесь
заживо погребенным. За прошедшую ночь