ин?  Ну  да...  "Что,  собака  настигла
суслика?" Именно так он и спросил, а сам пристально смотрел на Юренева.  И
эта неожиданная вспышка: "Не стой! Уходи! Ударю тебя!"
     Туйкытуй - сказочная рыба, красивая рыба.
     Уехать?
     Я всего лишь часть системы, мелкая, незаметная часть. Зачем-то  я  им
нужен, но ненадолго.
     Вязаное платье Ии, наглый швейцар, телефонные звонки, хор женщин...
     Как понять все?
     Козмин...
     Козмин... Вот что меня томило.
     Юренев прав: почему чукча? Что-то тут не сходится. Если впрямь генная
память, почему чукча?
     А может, в жилах Козмина растворена чукотская кровь?
     Екунин... Йэкунин... Близко лежит... Подозрительно близко, к тому  же
ничего не доказывает... Как, интересно, он видит мир  -  камни,  нас,  тех
ребят в кожаных куртках? Как он справляется со своим двойным зрением?
     Большой червь живет, вспомнил я чукотскую сказку.  У  страны  мертвых
живет. Червь красного цвета, полосатый и так велик, что нападает на  моржа
даже, на умку даже. Когда голоден, опасен  очень.  На  олешка  нападает  -
задушит олешка, в кольцах  своих  сжав.  Проглатывает  целиком,  зубов  не
имеет. Наевшись, спит. Где поел, там спит. Так крепко спит, дети мертвецов
разбудить не могут, камни в него бросая.
     Как сказал Чалпанов? "Выговор не пойму какой. Тундровый,  оленный  он
человек, или все же с побережья?"
     Что-то там еще было... Когда поднимались с Чалпановым по  лестнице  в
кабинет... "Он не береговой чукча. И не чаучу, не оленный.  Что-то  в  нем
странное, понять не могу. Вот жалуется: народ у него заплоховал. Жалуется:
ветры сильные, яранги замело, в снегах свету не видно. А  то  взволнуется:
пора, большой огонь снова зажигать надо! Так и говорит: снова."
     Большой огонь? Почему огонь? Сполохи, наверное.  На  севере  говорят:
уотта юканыр убайер, юкагиры огонь зажигают. Действительно большой  огонь.
Он так велик, птица над ним летит, вся прокоптится.
     Сполохи.
     ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: ЛУННЫЙ СНЕГ -  СТЫЛЫЙ,  СЛЕЖАВШИЙСЯ,  УБИТЫЙ  ВЕТРАМИ.
НИЗКАЯ ЛУНА, СМУТА НОЧИ. БОЛЬШОЙ ОГОНЬ СНОВА ЗАЖИГАТЬ НАДО.
     "Что, собаки настигли суслика?"
     О чем, собственно, я?
     Но что-то уж впрямь томилось в мозгу, что-то  толкалось  в  дремлющем
пока  сознании.  Козмины-Екунины  -  род  древний.  Если   предки   Андрея
Михайловича ходили на север...
     Я набрал номер ноль шесть ноль шесть.
     - Слушаю вас, - голос женский, вышколенный.
     - Юренева, пожалуйста.
     - Юрия Сергеевича?
     Я возмутился:
     - У вас другой есть?
     - Извините, - секретаршу Юренева, если это  была  секретарша,  трудно
было смутить. - Что передать Юрию Сергеевичу?
     - Что передать? Пусть немедленно позвонит. Хвощинскому.
     Я повесил трубку.
     Я был уверен, Юренев уже знает о моем звонке.  А  значит,  сейчас  же
перезвонит.
     И точно.
     - Ты зачем Валечку пугаешь? - Юренев даже всхрапнул от  удовольствия.
- Гляжу, на ней лица нет. Ты в беседах с моими  сотрудниками  уважение  ко
мне выказывай, иначе не поймут, не поймут тебя.
     - Пусть привыкают.
     - Ну ладно, - Юренев успокоился. - Что у тебя?
     - Книга мне нужна.
     - Книга? - изумился Юренев, но  чувства  юмора  не  потерял.  -  Всем
лучшим в себе я обязан книге. Это естественно, - я услышал, как где-то там
Юренев  заорал:  "Валенька!  Сделай  все,  что  потребует  Хвощинский!   И
незамедлительно!"
     - Слушаю вас, Дмитрий Иванович, -  Валечка  и  виду  не  подала,  что
только что со мной разговаривала. Голос у нее теперь  был  обволакивающий,
ведь я входил в узкий круг друзей ее шефа. Она уже обожала меня. Я не  мог
этого допустить. Я сказал сухо:
     - Записывайте.
     - Уже пишу.
     - "Русские  мореходы  в  Ледовитом  и  Тихом  океанах".  Это  сборник
документов, издание Главсевморпуть, год, кажется,  пятьдесят  третий.  При
большом вожде географию у нас уважали. И еще,  Валечка,  книга  мне  нужна
немедленно.
     - Простите, - оторопела Валечка, -  эта  книга  вне  тематики  нашего
института.
     - Простите, - в тон ей ответил я, - но отечественная история не может
быть вне тематики даже вашего института. Жду.
     Я повесил трубку. И заказал у предупредительной дежурной кофе. И стал
ожидать Валечку.
     Дежурная  принесла  кофе,  как  всегда,  вкусный.  Мы  с  ней  совсем
сдружились.  Конференция  кончается,  сказала   она,   завтра,   наверное,
иностранцы пить начнут. Они всегда так: дело  сделают,  тогда  берутся  за
выпивку.
     Я понимающе кивал.
     Книгу принесла, к сожалению, не Валечка. Вошла в номер, зажмурившись,
совсем юная лаборантка, открыла глаза, взглянула на  меня  сквозь  толстые
очки и снова зажмурилась.
     - Смелей, - сказал я и взвесил на руке  тяжелый,  прекрасно  изданный
том.
     "Все,  до  сих  пор  в  России   напечатанное,   ощутительно   дурно,
недостаточно и неверно", - кажется, так в свое время выразился  о  русских
изданиях немец Шлецер. Очень неудачно для себя, ибо  его  слова  расслышал
Ломоносов.  Не  стесняясь  своего  грубоватого  стиля,  Ломоносов  коротко
коснулся  исторических  трудов  Шлецера,  кажется  лишь  для  того,  чтобы
закончить свой обзор словами: "...из чего заключить можно,  каких  гнусных
гадостей не наколобродит в российских древностях такая  допущенная  к  ним
скотина!"
     Я ухмыльнулся и наугад открыл книгу.
     Северо-восток России... Путь к  океану...  Полярная  ночь...  Стрелец
Мишка отчитывался: "А как потянул ветр с моря,  пришла  стужа  и  обмороки
великие, свету не взвидели и, парус подняв, побежали  вверх  по  Енисею  и
бежали до Туруханского зимовья парусом, днем и ночью, две недели, а  людей
никаких у Енисейского устья и на Карской губе не видели."
     Казаки, бой огненный, дикующие инородцы.
     "А соболь зверок предивный и многоплодный и нигде на свете не родится
опричь северной страны в Сибири. А красота его придет вместе  с  снегом  и
опять с снегом уйдет."
     Я вздохнул.
     Этот стиль всегда меня успокаивал.
     Это был мой мир, я занимался им много лет. Почему бы  в  этом  хорошо
известном мне мире не поискать предков Козмина-Екунина?
     Я раскрыл именной указатель. Десятки, сотни имен. Я  нетерпеливо  вел
пальцем по узкой колонке.
     Елфимов  Томил,  промышленный  человек...  Елчуков  Степан,   дьяк...
Емгунт, юкагирский князец... Ерастов Иван, казак,  сын  боярский...  Ерило
Денис,  казак...  Ермак  Тимофеев,   донской   казак...   Ермолин   Сухан,
десятник...
     Фамилии Екунина я не встретил.
     И сразу почувствовал разочарование.
     Впрочем, фамилию Екунин вполне могли писать и как Якунин.
     Яковлев Алексей, торговый  человек...  Яковлев  Данила,  промышленный
человек... Яковлев Иван, казак... Яковлев  Кирилл,  енисейский  воевода...
Сколько сапог стоптали в тундрах и на  горах  никому  неведомые  Яковлевы,
пробиваясь к дальнему океану...
     За Яковлевым Яковом, промышленным человеком,  значилось  имя  Якунина
Воина, подьячего.
     "См. стр. 220".
     Я перелистал том.
     "Наказная память  якутского  воеводы  Ивана  Акинфова  казаку  Федору
Чюкичеву о посылке его на реку Алазею для сбора ясака."
     Алазея... Не то...
     Чукотка и Алазея, они далеко не рядом...
     Все же в текст я взглянул.
     "...для письма ссыльной подьячий Воин Якунин. Да ему  и  на  Алазейке
реке принять служилых людей... даны при нем ясачным юнагирам  за  ясак  на
подарки: 7 фунтов одекую синево, 4 мота прядены неводного, да направья, да
пешня, да сверло, да на книги три дести бумаги писчей..."
     Ссыльный подьячий Воин Якунин явно не ходил на Чукотку. Если какое-то
родство и связывало его с Андреем Михайловичем, дать  мне  оно  ничего  не
могло.
     Не теряя времени, я заказал переговоры с Москвой. Если кто-то мне мог
помочь, то прежде всего Ярцев. Василий Ярцев, Василий  Федорович  Ярцев  -
человек, вхожий во все архивы, человек, знающий  родословную  любой  более
или менее известной российской семьи.
     Ожидая ответа, я раскрыл именно указатель на букве  "к"  -  проверка,
собственно, формальная.
     Кабалак Люмбупонюев, юкагир... Казанец Иван, промышленный  человек...
Казанец Любим, целовальник... Калюба, чукчанка... Камчатый Иван,  казак...
Каптаганка Огеев, якутский тойон...
     Не имела, музыка!
     Катаев Иван, торговый  человек...  Кетев  Леонтий,  гонец...  Кобелев
Родион, сын боярский... Ковыря, юкагир...
     В самом конце столбца, после имени  Кожина  Ивана,  пятидесятника,  я
увидел весьма заинтересовавшее меня имя.  Я  даже  не  сразу  такой  удаче
поверил.
     Козмин Насон, покрученник.



                       14. ЭФФЕКТЫ ВТОРОГО ПОРЯДКА

     - Дай Хвощинскому оглядеться. Он не был у тебя два года.
     "У тебя... Два года..."
     Почему я не уехал? Я злился.
     Однако смотреть на расслабившегося Юренева было даже приятно. Он умел
понравиться, когда ему этого хотелось. Он то бросался в знаменитое  кресло
рытого зеленого бархата, огромное, как он сам, то  вскакивал  и  бегал  по
комнате с фужером в руке.
     У него появилось новое увлечение - раковины.
     Несколько стеллажей были заняты ими.
     Зеленоватые, белые, ярко-алые, даже черные - самых причудливых форм и
расцветок, но меня гораздо сильнее привлекала почти незаметная черно-белая
фотография в простой металлической рамке. Она висела чуть правее семейного
портрета с обнаженной женщиной в центре; и я заметил  ее  почти  случайно.
Печальная мохнатая мордочка - прямо не зверек, а сплошное предчувствие.
     - Это лемур?
     Юренев обиженно засопел:
     - Ты невежа. Неужели трудно узнать тупайю? Взгляни на себя в зеркало.
Сходство поразительное.
     Я взглянул на Ию:
     - Разве тупайи не вымерли?
     - Вымерли, - кивнула Ия и укоряюще глянула на Юренева.
     - Ага, - догадался я. - Тоже эффект второго порядка.
     Юренев тоже кивнул.
     - Зачем НУС вас пугает?
     - Пугает? - удивился Юренев. - Если на тебя движется  смерч,  следует
ли считать, что он тебя пугает?
     Но в глазах его не было уверенности.
     Вскочив, он прошелся по комнате, снял со стеллажа раковину.
     - Смотри. Это ципрея.
     Он любовно провел пальцами по волнистому розовому перламутру:
     - Правда, хороша?
     Он вновь протянул руку к стеллажу:
     - А эта?
     Он осторожно дал мне в руки длинную, очень узкую раковину, похожую на
стрелу без наконечника:
     - Редчайшая штука... Силичжария  коминчжи...  А  вот,  смотри,  -  он
показал на вытянутой руке еще одну  раковину  -  красноватую,  похожую  на
половинку растрепанной хризантемы: - Спондилюс  красивый...  Правда,  этот
спондилюс по-настоящему красив?
     Я кивнул. Меня больше занимала фотография тупайи - зверька, вымершего
миллионы лет назад, несомненно, одного из наших прямых предков.  Ведь  что
ни говори, это была фотография!
     - Ты представить себе не можешь,  как  разнообразен  мир  раковин!  -
Юренев  изумленно  моргнул.  -  Та  же  ципрея  может  быть   грушевидной,
пятнистой, тигровой. Они поистине изумляют, Хвощинский...
     Он ухмыльнулся:
     - Но это вовсе не означает, что они сознательно хотят изумлять.
     Я спросил:
     - Где ты берешь раковины?
     Вопрос Юреневу не понравился.
     - Природа не может действовать осознанно, пора бы тебе знать. Природа
может действовать целеустремленно, это так. Но не осознанно, не осознанно,
Хвощинский.
     Было видно,  что  Юренев  нуждается  во  мне.  Это  подтверждалось  и
молчаливым присутствием Ии, но он все еще не воспринимал меня всерьез.  По
крайней мере, мне так казалось.
     - Ты не очень щедр на подробности.
     Юренев надул щеки.
     - При чем тут подробности? Ты же писатель. Твое прямое дело - творить
мифы.
     Шутка Юреневу понравилась. Он даже успокоился внутренне.
     - НУС - порождение нашего ума, она дело наших рук, но клянусь,  -  он
изумленно моргнул, - я и сам не  знаю  о  ней  многого.  Думаю,  и  Андрей
Михайлович многого не знал. НУС - это как бы особый мир,  созданный  нами,
но во многом не наш. Этот мир  детерминирован  способами,  о  которых  нет
смысла рассказывать в подробностях. Кое о чем ты сам можешь  догадываться.
Но этот мир действительно детерминирован, а, значит,  в  чем-то  поддается
нашим прогнозам, а иногда и управлению. Другими словами, пусть не  всегда,
но мы можем предсказывать будущее, и достаточно точно. Мы почти  приручили
лапласовского демона, Хвощинский. Скажем так, мы заканчиваем  классический
период нашей работы. Ты  сам  достаточно  активно  в  этом  участвовал.  А
сейчас... - Юренев поискал нужное слово. - Сейчас мы входим, скажем так, в
период квантовый. Сейчас мы пытаемся приручить максвелловского демона. Сам
понимаешь, мало только знать будущее,  надо  научиться  воздействовать  на
него.
     - Скажем, прикуривать, не имея спичек, - пробормотал я.
     Юренев снисходительно кивнул.
     - И это тоже.
     Он явно много не договаривал.
     - А мораль? - спросил я. - Ты прикуриваешь,  ты  удовлетворяешь  свою
слабость, а какому-то несчастному старику отхватывают пальцы...
     Ия внимательно следила  за  нами.  Меня  удивляло  ее  молчание.  Она
действительно полностью разделяет взгляды Юренева  или  ей  просто  нечего
сказать?
     "Нам надо быть сильными..." - вспомнил я.
     - Мораль? - Юренев усмехнулся. - Мораль определяется целью. Разве так
было не всегда?
     - А разве ты не знаешь, к чему это приводило?
     Юренев промолчал.
     - Мне не нравится то, что ты говоришь, - добавил я.
     - Еще бы! Тебе всегда что-то не нравилось! - Юренев расправил  плечи.
"Оля была здесь". - Но, наверное, это и хорошо, иначе Андрей Михайлович не
стал бы тебя держать при себе.
     Он ухмыльнулся:
     - У тебя плечо оттоптано.
     - Плечо не душа.
     - Мы тоже не бомбу испытываем.
     - Хиросима может быть тихой.
     - Умник! - Юренев изумленно моргнул. - Оставь эти сентенции для своих
книг. Сейчас у тебя появилась конкретная цель - помочь Андрею Михайловичу.
Ты хочешь отказаться?
     Я промолчал.
     - Вот видишь! - Юренев торжествовал.  Он  повернул  голову  к  Ие:  -
Никуда он не денется. Считай, он уже задействован в эксперименте.
     - Вы уже готовы к какому-то эксперименту? - удивился я.
     - А ты думаешь, мы ждем у моря погоды? - Юренев задумался.  -  Андрей
Михайлович  чего-то  недоучел...  Нас  смущает  запрет,  введенный  им   в
программу... Он явно не хотел, чтобы мы шли  тем  же  путем,  но  в  какую
сторону он повернул? Где прячется опасность? Кажется, мы поняли, как можно
снять  запрет...  Я  тебе  уже  объяснял:  НУС  -  это  замкнутый  мир.  В
определенном смысле, конечно. В такой системе, как НУС, все  ее  состояния
могут бесчисленное количество раз возвращаться к исходным.
     Юренев вдруг улыбнулся достаточно благодушно.
     - В сущности, Хвощинский, все, как всегда, сводится к вечной проблеме
чуда. Вот комната, - он обвел ее рукой. - Будем считать,  она  изолирована
от мира. В такой замкнутой системе тяжелый письменный стол однажды сам  по
себе может подняться к потолку, зависнуть под ним на неопределенное время.
Заметь, на неопределенное, но не навсегда. Или, скажем, вон  стоит  лыжная
бамбуковая палка. Однажды она  может  дать  зеленые  побеги.  Почему  нет?
Понятно, вероятность такого события не высока, и  все  же,  Хвощинский,  в
нашей системе эта вероятность не  равна  нулю.  Так  почему  не  научиться
управлять ею?
     Он презрительно фыркнул:
     - Мораль!..
     Все это время Ия внимательно, со скрытой тревогой, слушала Юренева. У
нее был почти бесстрастный вид, но я чувствовал ее тревогу и вдруг  понял:
она боится за Юренева!
     Боится.
     Я сказал:
     - Метеоролог строит свои расчеты, исходя из известных  ему  состояний
атмосферы. Они кстати, всегда неустойчивы, отсюда и недостаточная точность
прогнозов. Как бы ни была изолирована ваша система, у нее есть  выходы  на
мир. Множество выходов. Ее детерминированность  условна.  Я,  конечно,  не
знаю, чего вы добиваетесь от НУС в действительности, но мне  кажется,  что
управлять чудом - это глупость.
     Юренев быстро спросил:
     - Ты боишься?
     Я пожал плечами.
     Я не знал.
     - Но ведь ты уже работаешь на НУС, - негромко заметила Ия, и глаза ее
показались мне холодными. - За эти три дня ты столкнулся с вещами, которые
многим бы показались чудом. Пусть не таким уж  приятным.  Но  почему  чудо
обязательно должно быть приятным? Что мы вообще знаем о чуде? И заметь, ты
еще не бросился на вокзал, ты еще не отменил заказ на билет.
     Она улыбнулась. Холодок в ее глазах растаял.
     - Кроме того, ты зарылся  в  какие-то  географические  книги.  Зачем?
Чтобы уехать?
     Она покачала головой:
     - Действительная география всегда проще книжной.  Я  понимаю,  многое
тебя отталкивает. Но ведь речь идет не о нас. Не только о  нас,  -  быстро
поправилась  она.  -  Речь,  прежде  всего  идет  об  Андрее  Михайловиче.
Почему-то я думаю, - Ия печально улыбнулась, - что книги, над которыми  ты
сейчас сидишь, связаны не столько с географией, сколько с историей. Я ведь
не ошибаюсь?



                            15. ПРОДОЛЖЕНИЕ

     - ...Ну, пусть  чукча.  Но  почему  чукча?  Законы  крови  совершенно
определенны, а информация,  любая  информация,  всегда  оставляет  след  в
окружающем мире. Зачем сразу браться за эксперимент,  результаты  которого
неясны и непонятно к чему могут привести? - я покосился  на  задумавшегося
Юренева. - Есть более простой путь. Надо поднять  старые  документы.  Если
Андрей  Михайлович  действительно  какое-то  время  обитал   в   чукотском
становище первой  половины  семнадцатого  века,  он  не  мог  не  оставить
какой-то след, ведь он не охотник Йэкунин. Я, кстати, уже  звонил  Ярцеву.
Он обещал помочь.
     - Ярцев? - насторожился Юренев. - Кто это?
     - Архивист. Талантливый архивист. Мой приятель. У него масса учеников
на севере.
     - Ахама,  хама,  хама...  Приятель...  -  Юренев  нервно  забарабанил
пальцами по столу. - Надо помочь твоему приятелю. Дай телефон, я свяжу его
со специальными службами.
     - Не надо специальных служб. Не пугай робкого человека.
     - Как хочешь, - Юренев недовольно потряс  седеющими  кудрями.  -  Ну,
нашел ты в именном указателе имя некоего Насона Козмина. Что с  того?  Кто
он?
     - Покрученник.
     - Не дури нам головы.
     - Ну, соуженник, - пояснил я не без злорадства.  -  Если  короче,  то
промышленник, присоединяющийся к какому-либо отряду на свой страх и  риск.
Для первых русских в Сибири это было делом обычным. У каждого свое оружие,
своя  снасть.  Такой  покрученник,  он  и  в  отряде  и  вполне  при  этом
состоятелен.
     - Как ты, - усмехнулся Юренев.
     - Так вот. Впервые имя Насона Козмина появляется в отчете  известного
Холмогорца - они вместе ходили на Оленек.
     - Это не Чукотка, - недовольно заметил Юренев.
     - Не все делается сразу. До Чукотки надо добраться,  самолетов  в  ту
пору не было. В тысяча шестьсот сорок  восьмом  году  отряд  Холмогорца  и
Семена Дежнева, если помните, - язвительно усмехнулся я, -  отправился  на
поиск богатой реки Погычи. Это Анадырь, - пояснил я. - Холмогорец и Дежнев
обошли Большой каменный нос, естественно, высаживались они  и  на  берегах
Чукотки.  Такие  походы  никогда  не  бывали  мирными.   В   каком-то   из
столкновений, это известно, Холмогорец был ранен чукчами копьем в бедро, а
несколько его спутников были  убиты  или  попали  в  плен.  Насон  Козмин,
интересующий нас, входил в отряд Холмогорца. Мог он попасть в руки чукчей?
     - Возможно... - Юренев моргнул. - Что-то такое во всем этом, конечно,
есть... Но что это нам дает?
     - Уверенность, что у чуда тоже  есть  свои  закономерности.  Ну  и...
надежду.
     - Мало! Мало!
     - Не так уж и мало, - разозлился я. - Если мы  убедимся,  что  предки
Андрея Михайловича действительно мешались кровью  с  чукчами,  это  свяжет
р