е время...
     Болезнь резко обострила выпирающие широкие скулы. Желтый  лоб  Андрея
Михайловича избороздили многочисленные морщины. В гостиной было душновато,
но старик натянул  на  себя  широкую,  сползающую  с  худых  плеч  куртку.
Вельветовые широкие брюки на резинке, тапочки...
     Чукча Йэкунин завтракал.
     Поджав под себя  кривые  ноги,  он  неторопливо  таскал  из  чугунной
сковороды куски черного, как уголь, мяса. Наверное, сивучьего.  У  сивучей
все тело пронизано кровеносными сосудами, кровь спекается... Чукча Йэкунин
таскал мясо из сковороды прямо пальцами.  Он  не  боялся  обжечься.  Он  с
наслаждением облизывал жирные пальцы, потом  вытирал  их  о  полу  куртки.
Узкие тундряные глаза туманились от удовольствия. Не знаю, заметил  ли  он
нас?
     Заметил.
     - Мыэй!
     Я вздрогнул.
     Голос был не такой,  к  какому  я  привык,  он  как  бы  сел,  охрип,
напитался дымком  и  жиром,  диковатой,  прежде  не  свойственной  старику
уверенностью.
     Старые чукчи довольны, если молодые едят быстро,  почему-то  вспомнил
я. Встречал такое в литературе. Чукча Йэкунин сам ел быстро и с аппетитом.
Он шумно жевал, с удовольствием лез пальцами в сковороду.
     - Вул! - поднял он голову.
     Щурясь мелко и быстро, он вглядывался в меня, потом перевел взгляд на
Юренева. Что-то дрогнуло в его зрачках.
     - Мэнгин?
     Он  спрашивал:  кто  пришел?  Юренев  скованно,  каким-то  деревянным
голосом ответил:
     - Ну, я пришел.
     Я поразился.
     Где самоуверенность Юренева? Где его  напор?  По-моему,  Юренев  даже
оглянулся на молоденькую женщину в  белом  халате,  в  такой  же  косынке,
неприметно и уютно устроившуюся за дубовым  старинным  буфетом.  Возможно,
медсестра. Вот взгляд только... Жесткий  ясный  взгляд.  Мнимая  медсестра
успокаивающе кивнула Юреневу и быстро, цепко осмотрела меня.
     А за спиной Андрея Михайловича, у камина, как  бы  греясь,  сидел  на
скамеечке еще один человек. Не человек, человечек  -  бледный,  худенький,
тихий, как мышь. И вельветовый костюмчик на нем был тихого мышиного цвета.
Наверное, переводчик, догадался я. И, подтверждая это, он тут же вступил в
беседу, переводя нам сказанное чукчей Йэкуниным.
     Оказывается, чукча Йэкунин в самом деле как-то выделил меня. Это  обо
мне он спросил:
     - Какой юноша пришел?
     И Юренев ответил деревянным голосом:
     - Ну, свой юноша.
     Чукча Йэкунин насытился.
     Он вытер пальцы  о  полу  куртки.  Туманные  тундряные  глаза  совсем
замаслились.
     - Ну, как тут?
     Юренев обратился к переводчику, но ответила  медсестра,  устроившаяся
за буфетом:
     - Чалпанов говорит: чукча Йэкунин сказки рассказывает.
     - Сказки?
     - Сказки, - кивнул от  камина  маленький  Чалпанов.  -  С  двоюродным
братом по реке Угителек ходили. Кости мамонта собирая, ходили.
     - Много нашли? - машинально спросил Юренев.
     - Много.
     Я ошеломленно молчал.
     Андрей Михайлович  Козмин-Екунин,  член-корреспондент  Академии  наук
СССР, почетный член Венгерской академии и Национальной инженерной академии
Мексики,  почетный  доктор  Кембриджского  университета  (Великобритания),
Тулузского университета имени Поля Сабатье, иностранный член  Национальной
академии Деи Линчеи, почетный член Эдинбургского королевского  общества  и
американского Математического  общества,  почетный  доктор  натурфилософии
университета имени братьев Гумбольдтов (Берлин) и чего-то там еще, чего  я
уже не помнил, человек известный  всему  цивилизованному  миру,  сидел  на
затертой медвежьей шкуре, подобрав под себя кривые ноги, и с  наслаждением
утирал жирные пальцы полами куртки; и это он, член-корреспондент  Академии
наук СССР, увидев меня, спросил: какой юноша пришел?
     Ну, свой юноша.
     Чукча Йэкунин шевельнулся. Взгляд его ожил. Не было, не  было  в  нем
безумия, я это видел.
     - Айвегым тивини-гэк...
     - О чем он? - насторожился Юренев.
     Переводчик Чалпанов монотонно перевел:
     - Вчера охотился... На реке Угителек охотился...
     Я ошеломленно  рассматривал  гостиную.  Все,  как  всегда,  все,  как
раньше. Но охотник Йэкунин! Но чужая гортанная  хриплая  речь!  "В  кашне,
ладонью заслонясь, сквозь фортку  крикну  детворе:  какое,  милые,  у  нас
тысячелетье на дворе?.."
     Чукча Йэкунин долго, пронзительно  смотрел  на  меня.  Потом  перевел
взгляд на Юренева и улыбка сползла с его худых скул.
     - Рэкыттэ йъонэн йилэййил?
     - Что, собака настила суслика? - монотонно перевел Чалпанов.
     - Собака? Какая собака? - не понял Юренев.
     - Не знаю, - бесстрастно заметил Чалпанов. - Выговор не пойму  какой.
Тундровый, оленный  он  чукча  или  чукча  с  побережья?  У  него  выговор
странный. Он фразу не всегда правильно строит.
     - А ты строишь правильно?
     - Я правильно, - бесстрастно ответил Чалпанов.
     Краткая беседа привлекла внимание охотника Йэкунина. Не спуская  глаз
с Юренева, он сжал кулаки, резко подался вперед.  Глаза  его,  только  что
туманившиеся удовольствием сытости, налились кровью:
     - Ыннэ авокотвака! - прохрипел он. - Тралавты ркыплы-гыт!
     Чалпанов обеспокоенно перевел:
     -  Не  стой!  Уходи!  Ударю  тебя!..  Это  он  вам,  Юрий  Сергеевич.
Поднимитесь наверх.
     Такое, похоже, уже случалось.
     Кивнув, Юренев мрачно  взбежал  по  деревянной  лестнице,  ведущей  в
кабинет Козмина.
     Я спросил:
     - Андрей Михайлович, узнаете меня?
     Охотник  Йэкунин  разжал  кулаки  и  враз  обессилел.   Нижняя   губа
бессмысленно отвисла, глаза подернуло пеплом усталости.
     - Он никого не узнает, - с прежней бесстрастностью пояснил  Чалпанов.
- Он не понимает по-русски. Он живет в другом мире, у него  там  даже  имя
другое.
     - Это не сумасшествие?
     - Ну нет, - сказал Чалпанов спокойно. - В этом смысле у  него  все  в
порядке. Он просто другой человек. Его мышление  вполне  адекватно  образу
жизни.
     - Но как он пришел к такому образу жизни?
     - Не знаю, - все так же бесстрастно ответил Чалпанов,  но  глаза  его
обеспокоенно мигнули.
     - Пожалуйста, - холодно сказала женщина из-за буфета,  -  поднимитесь
наверх.
     Что-то ей в нашей беседе не понравилось.
     - Нинупыныликин...
     Не уверен, что это одно слово, но  для  меня  оно  прозвучало  так  -
слитно.
     - Поднимитесь, пожалуйста, наверх.  Андрей  Михайлович  неважно  себя
чувствует.
     - Ракаачек... - услышали мы уже на лестнице.
     Чалпанов шепнул:
     - Он реагирует на вас, Дмитрий Иванович... А я вас  сразу  узнал.  Вы
хороший роман написали...
     И заторопился:
     - Чукча Йэкунин, правда, на вас реагирует. Вот сразу  спросил:  какой
юноша пришел? Обычно он  никого  не  замечает.  Он  ведь  живет  в  другом
времени, у него заботы другие. Я по его речи сужу. Он келе поминает часто,
духов плохих. Он нашего Юрия Сергеевича за келе держит.
     - Не без оснований, - хмыкнул я.
     - Не надо так, - укорил меня Чалпанов. - Вы  первый,  на  кого  чукча
Йэкунин обратил внимание. Только знаете,  он  не  береговой  чукча.  И  не
чаучу, не оленный. Что-то в нем странное, понять не  могу.  Вот  жалуется:
народ у него заплоховал. Жалуется: ветры сильные, яранги замело, в  снегах
свету не видно. А то взволнуется: пора, большой огонь снова зажигать надо!
Так и говорит: снова.



                                 11. НУС

     Поднявшись в кабинет, я  удивился  -  в  кресле  у  окна  сидела  Ия.
Короткая юбка, белая  кофточка  решительно  подчеркивали  ее  молодость  и
загар.
     Юренев раздраженно прохаживался по кабинету.
     - Торома! - буркнул он, увидев меня. - Теперь понял?  А  то  -  уеду!
уеду!
     - У меня билет заказан.
     - Сдашь. Отменишь заказ.
     - Какого черта! - меня злило, что Ия почти никак не отреагировала  на
мое появление - ни улыбки, ни взгляда, уставилась в окно,  там  крепыши  в
кожаных куртках прогуливались.
     - Ладно, ладно, - Юренев примирительно вздохнул. -  Что  я  -  идиот?
Конечно, ты хочешь знать, чем мы тут занимаемся. Это твое право...
     Он облизнул пересохшие губы.
     - Так вот. Мы проводим серию экспериментов,  связанных  с  поведением
НУС.  Какое-то  время  назад,  как  ты  уже  знаешь,   у   нас   случилось
непредвиденное - волновой удар  разрушил  одну  из  лабораторий.  Одну  из
весьма важных лабораторий, - подчеркнул он. - В тот  день  с  НУС  работал
Андрей Михайлович. Судя по разрушениям,  НУС  должна  была  сойти  с  ума,
скажем так, отключиться, но этого не произошло.
     Юренев изумленно моргнул.
     - Этого не произошло. НУС  продолжает  работу.  Мы  даже  не  трогаем
разрушенную лабораторию, боясь ненароком разрушить, порвать  некие  связи,
контролируемые самой НУС. Есть предположение, что волновой удар был  неким
образом спровоцирован самой НУС, этим она вносила  какие-то  коррективы  в
собственную конструкцию. Дико звучит, я понимаю...  К  сожалению,  рабочий
журнал, который в день  эксперимента  вел  Андрей  Михайлович,  уничтожен.
Можно только предполагать, какой  именно  вопрос  Андрея  Михайловича  мог
вызвать "гнев" системы... -  Юренев  покосился  на  меня.  -  Надеюсь,  ты
понимаешь, что речь идет не о тех чувственных восприятиях,  к  которым  мы
привыкли. Проще всего было бы задать вопрос самой НУС -  что,  собственно,
случилось? - но, похоже, начиная эксперимент, кончившийся столь  трагично,
Андрей Михайлович внес в программу некий запрет, касающийся меня и  Ии.  В
данный момент, Хвощинский, работа НУС нами не контролируется.
     - А раньше вы ее контролировали?
     Юренев и Ия переглянулись.
     - Да, - неохотно ответил Юренев. - Когда нам не мешали.
     - Кто мог вам мешать?
     Юренев подошел и встал прямо передо мной.
     - Хочу, чтобы до тебя, наконец, дошло: в систему НУС с самого  начало
входили четыре человека: Козмин, я, Ия и ты.  Ты  не  знал  об  этом,  это
входило в условия эксперимента, так хотел Андрей Михайлович. Но ты  был  и
оставался частью системы. И остаешься ею до сих пор.  Хотя,  к  сожалению,
тебя не раз заносило.
     - Не понимаю.
     - Ладно. Попробую проще. Помнишь Алтай? Думаю,  ты  понимал,  что  мы
заняты не поиском плазмоидов. Мы занимались настройкой НУС, почти вслепую.
Нам необходимы были  устойчивые  условия,  искусственно  детерминированный
мирок.  Лаплас,  утверждая  существование  своего   демона,   смотрел   на
Вселенную, как на полностью детерминированный объект; мы должны были  сами
создать такую Вселенную. Конечно, мы не могли отгородиться от  окружающего
мира, отсюда неточность многих полученных нами результатов. Скажем, до сих
пор не расшифрованы события, случившиеся на той террасе...  Помнишь?  Тебе
там ударило током. Ну, не обязательно током, это  детали...  Тот  феномен,
несомненно, был связан с НУС, но что он должен был означать? Ладно... Твои
походы за штопором в Кош-Агач  были  одной  из  самых  важных  опор  нашей
системы. Ничто так не балансирует систему, как бессмысленно  повторяющийся
цикл. К сожалению, ты не выдержал.
     - Ладно, я не выдержал, - пробурчал я. - А Андрей Михайлович?
     -  Мы  не  знаем,  что  случилось  в  лаборатории.  Возможно,  Андрей
Михайлович некорректно сформулировал  свой  вопрос.  Это  всегда  вызывает
возмущения. Неважно. Сейчас неважно. Сейчас важно  _в_е_р_н_у_т_ь_  Андрея
Михайловича, разменять друг на друга две заплутавшихся во времени души.
     - Ты думаешь, настоящий  Козмин  действительно  находится  где-нибудь
среди чукчей семнадцатого века? - изумился я.
     - Не знаю, - Юренев хмуро отвернулся. - Ничего не могу утверждать.  Я
не большой поклонник шарад. Всю жизнь я вожусь с шарадами, но предпочел бы
возиться с чем-нибудь более простым. Мы надеемся, Хвощинский. Мы  надеемся
на тебя, Хвощинский. Старик на тебя реагирует, это уже что-то. Правда,  он
и на меня реагирует, но ты видел, как... Он и на  Ию  реагирует,  но  тоже
особенно. Он ей даже имя дал. Туйкытуй - сказочная рыба, красивая  рыба...
Нет, нет, что-то стоит за этим...
     Провидцы.
     Меня раздирали  самые  противоречивые  чувства.  Встать  и  уйти?  Но
Козмин... Что, если он впрямь сидит сейчас в вонючей яранге?
     Я спросил:
     - Выходит, ваша НУС разумна?
     - Скорее всесильна, - уклончиво ответил Юренев.  -  При  определенном
подходе НУС может дать все...
     - Что значит все?
     Юренев лишь усмехнулся. Похоже, он и без того сказал мне больше,  чем
мог сказать.
     - А отнять? - спросил я. - Отнять она тоже все может?
     - Дать, отнять, - нахмурился Юренев. - Какая разница?
     - Разница есть.
     - Ну, если ты настаиваешь, - Юренев колебался. Ему явно  не  хотелось
ничего такого говорить, но он все же сказал: -  Если  ты  настаиваешь,  то
пожалуй... Да, НУС и отнять все может... Но только у  нас,  Хвощинский.  У
нас, у людей, включенных в систему.



                       12. "КОГДА НАМ НЕ МЕШАЛИ..."

     Гостиницу вдруг наполнили иностранцы.
     Обязательные доклады на конференции были уже прочтены - по  коридорам
группками слонялись возбужденные  люди.  Дежурная  по  этажу  не  успевала
менять пепельницы. Мне она улыбнулась, как близкому знакомому. "Как  дед?"
- спросил я. "Два пальца всего и отхватили, - дежурная засмеялась. -  А  я
переживала! Юрий Сергеевич помог, повысили деду пенсию."
     Всего-то два пальца.
     Ахама, хама, хама.
     НУС может дать все, помнил я. Но я  помнил  и  то,  что  у  человека,
включенного в систему, НУС может и отнять все.
     Как широко это "все" распространяется?
     И почему Козмин не хотел, чтобы я знал о том, что включен в систему?
     Ахама, хама, хама... Быть  в  системе...  Что-то  вроде  импринтинга,
запечатления... Перед  только  что  вылупившимся  цыпленком  протаскивают,
скажем, старую шляпу, ее цыпленок и принимает за мать-курицу...
     Но я-то не цыпленок!
     "А раньше вы контролировали работу НУС?" - "Да. Когда нам не мешали."
     Юренев ясно дал понять, что эксперимент на Алтае им сорвал я.
     Возможно.
     Я усмехнулся.
     Хитрое дело - купить штопор ценою в 0,1 коп. Водитель занят,  я  тоже
не путаюсь под ногами... А Ия...
     "Она все знала!" - эта мысль обожгла меня.
     Ия все знала, она в любой момент могла предугадать мое  поведение,  я
был для нее лишь деталью эксперимента. Крыса в лабиринте, вот кем  я  был.
Все для той же стабильности.
     Алтай.
     Жгучее солнце, зной, звон ручьев. Фургоны, поставленные  буквой  "Т",
где-то неподалеку мальчишеский голос: "Тор! Тор! Мать твою!"
     Юренев из фургона злобно:
     - Хвощинский, гони его!
     Я перехватываю случайного гостя  за  ручьем.  Ему  нельзя  входить  в
расположение  отряда.  Это  совсем  мальчишка,  на  его  ногах  стоптанные
кирзовые сапоги, на плечах затасканная телогрейка. Лошадь  он  держит  под
уздцы, сторожится: "Тор! Тор! Твою мать!"
     - Встретишь медведя, что сделаешь? - любопытствует Ия, пришедшая  мне
на помощь.
     - Ну, побегу, однако.
     - А если медведь не захочет, чтобы ты побежал?
     - Ну, все равно побегу.
     ИЯ ЗНАЕТ.
     Бабилон.
     Я выкладывался перед медлительной, как вечность, красавицей-алтайкой.
Давай, скуплю все! Давай, лавку сожгу! Хочешь, в рабы  пойду?  Давай,  все
спишем на стихийное бедствие! Штопор, штопор мне нужен.
     Алтайка медлительно улыбалась. Она не может  продать  штопор.  У  нее
есть совесть, но нет сдачи.
     ИЯ ЗНАЛА.
     С  неловкостью,  мучительной,  как  зубная  боль,  я  вспоминал  свои
вечерние рассуждения о плазмоидах.
     Аналоги НЛО. Изолированные вспышечные потоки солнечной плазмы.  Некие
экзотические формы материи  с  замкнутым  и  скрученным  магнитным  полем,
способные самостоятельно преодолевать чудовищное расстояние между Землей и
Солнцем.
     Романтично.
     Костер трещит, в кустах возится удод, полосатый, как матрос, чубатый,
как запорожец.
     Вспышечные потоки... Замкнутые  поля...  А  вокруг  -  ночь,  звезды,
зарницы...
     Вечность.
     В фургонах мерцал синеватый свет - НУС работала.
     Шелест костра... Ия рядом... Поднебесная эйфория...
     Плазмоид врывается в атмосферу Земли как метеорит.  Этакая  магнитная
бутыль, пузырь разрежения. Самая прочная ее часть - носовая. Горлышко, так
сказать. Здесь магнитные силовые линии должны быть  закручены  так,  чтобы
обеспечить полное отражение зарядов плазмы.  Деформация  силовых  линий  с
"горлышка" и начинается. Сжатие достигает критического  уровня,  магнитная
бутыль  "схлопывается",  происходит  мгновенная  рекомбинация   водородной
плазмы. Взрыв, затмевающий свет Солнца. Может, и Тунгусский метеорит?..
     Изящно.
     Только к нашей работе плазмоиды не имели никакого отношения.
     "Когда нам не мешали."
     Ночь в звездах, ветерок, настоянный на  полыни  и  чебреце,  молчание
ночи...
     "Когда нам не мешали."
     Я хорошо запомнил последнюю ночь в лагере. Первым  услышал  ломящихся
сквозь кусты людей Юренев.
     - Хвощинский!
     Я выскочил из палатки.
     Никогда еще посторонние не подходили так близко к лагерю. Мы услышали
их, потом сразу увидели - два низкорослых алтайца в неизменных затасканных
телогрейках. Они вели за собой лошадей, лошади всхрапывали.
     - Ну, помогай, -  облегченно  вздохнул  старший  алтаец,  стягивая  с
головы шапку, закрываясь ею от света костра. - Бабе  у  нас  надо  рожать.
Помогай. Тухтур-бухтур, дай машину.
     Второй, помоложе, для  убедительности  все  время  хлопал  кнутом  по
голенищу сапога.
     - Нельзя сюда! Уходите!
     Юренев задохнулся.
     - Зачем уходить? - старший алтаец ничего не понял. -  Зачем  уходить?
Роженица у нас.
     - Нельзя! Нельзя! Какая, к  черту,  роженица!  -  Юренев  отталкивал,
оттеснял алтайцев от ручья. - Туда идите! Там дорога. Там ходят машины.
     Из палатки выскочила полураздетая Ия.
     - Баба, однако, - обрадовались алтайцы. - Ну,  роженица  у  нас.  Ну,
совсем родит. Машину дай, повезем бабу в поселок.
     - Нельзя сюда! - отталкивал их Юренев.
     - Помогай, однако, - рассердился  старший  алтаец.  -  Тухтур-бухтур!
Трактора нет, машины нет, как роженицу в больницу везти?
     - Нет у нас машины! Ни одной на ходу нет! - Юренев был вне себя.
     Я смотрел на Юренева с изумлением. Как нет? Как ни одной на ходу нет?
Что за чепуха? Почему не помочь роженице?
     - На тракт ступайте! На тракт!
     - Нельзя сюда, - уговаривала алтайцев  Ия  и  тоже  оттесняла  их  от
лагеря. ОНА ЗНАЛА. - Мы не можем помочь. У нас специальные машины.
     - А газик? - растерянно подсказал я.
     -  Заткнись!  -  Ия  быстро,  ладонью,  закрыла  мне  рот,  а  Юренев
выругался. - Уйди отсюда.
     Я замер ошеломленно.
     Столь же ошеломленные алтайцы медленно отступили. Мы услышали вдалеке
перестук копыт.
     Тухтур-бухтур!
     Я презрительно сплюнул.
     Газик, он, конечно, не для развозки рожениц. Он для покупки штопора!
     Это была уже не первая ссора.
     Я сплюнул.
     Я не хотел смотреть ни на Юренева, ни на Ию.
     Звезды.
     Ночь.
     В ту же ночь я ушел из лагеря.



                       13. КОЗМИН НАСОН, ПОКРУЧЕННИК

     Белка требовательно цокала за окном. Я отмахнулся. Нет у меня ничего.
     Тухтур-бухтур. Душно.
     Фотографии,  выросшие  за  зиму   валенки,   кошелек   с   долларами,
отмороженная в баньке рука... Эффекты второго порядка. Но как они  от  них
избавляются? Я думал, естественно, об Ие и о Юреневе.
     "Не делай этого."
     Демон Сократа, вспомнил я, умел лишь одно.  Он  подсказывал  хозяину,
что не надо делать. Я знал: мне  следует  уехать.  Сейчас  вот  прямо,  не
втягиваясь в новую историю, но демон Сократа уже топтался на моем плече.
     И Ия.
     Туйкытуй - сказочная рыба, красивая рыба.
     Демон Сократа топтался на моем плече.
     А  охотник-чукча  Йэкунин,  рвущий  руками  черное  сивучье  мясо?  А
математик Козмин, затерянный в грязной яранге?
     Как  там  сказал  чукча  Йэкун