характер   сформирован   всем   способом   жизненной    практики,    точнее,
социоэкономической и политической структурой общества.  В обществах, которые
управляются  могущественным  меньшинством,  держащим  массы  в   подчинении,
индивид  настолько  охвачен  страхом,  настолько  неспособен  к сильному или
независимому чувству,  что его религиозный опыт  с  необходимостью  окажется
авторитарным.  Неважно,  кому он поклоняется - наказующему, внушающему страх
богу или похожему  на  него  вождю.  С  другой  стороны,  там,  где  индивид
чувствует себя свободным и ответственным за свою судьбу,  или же там, где он
входит в меньшинства,  борющиеся за  свободу  и  независимость,  развивается
гуманистический  религиозный  опыт.  История  религии полностью подтверждает
существование  этой  корреляции  между  социальной   структурой   и   видами
религиозного  опыта.  Раннее христианство было религией бедных и угнетенных;
история религиозных сект,  борющихся с авторитарным политическим  давлением,
вновь  и вновь показывает этот принцип в действии.  В иудаизме,  где сильная
антиавторитарная тенденция  могла  вырасти,  поскольку  светской  власти  не
удалось  вволю  погосподствовать  и  распространить  легенду  о  собственной
мудрости,  в высшей степени развился гуманистический аспект религии. Там же,
где религия вступила в союз со светской властью, она с необходимостью должна
была стать авторитарной. Действительное падение человека - в самоотчуждении,
в  подчинении власти,  в том,  что он обращается против себя,  даже если это
маскируется как поклонение богу.
  В пользу  теистической  религии постоянно выдвигаются два аргумента.  Один
состоит в следующем: можно ли критиковать зависимость от силы, превосходящей
человека;  разве  человек  не  зависит  от внешних сил,  которые он не может
понять, а тем более - управлять ими?
  Конечно, человек   зависим;   он   смертей,  подвержен  влиянию  возраста,
болезней, и, даже если бы он мог управлять природой и полностью поставить ее
себе  на  службу,  он  сам  и  его земля все равно лишь ничтожные пылинки во
Вселенной.  Но одно дело признавать зависимость и  ограниченность  и  совсем
другое  -  довольствоваться  этой  зависимостью,  поклоняться тем силам,  от
которых мы зависим.  Понять реалистически и  трезво,  насколько  ограниченна
наша  власть,  - значит проявить мудрость и зрелость;  преклониться - значит
впасть  в  мазохизм  и  саморазрушение.  Первое  есть  смирение,  второе   -
самоуничижение.
  Различие между реалистическим признанием границ и потворством  повиновению
и бессилию хорошо видно на материалах клинического исследования мазохистских
черт характера. Некоторые люди склонны навлекать на себя болезни, несчастные
случаи,  унизительные  ситуации,  намеренно принижать и ослаблять себя.  Эти
люди думают,  что оказываются в таких ситуациях против своей воли и желания,
но  изучение  их бессознательных мотивов показывает,  что в действительности
они движимы одним из самых иррациональных побуждений в  человеке,  а  именно
бессознательным   желанием   быть   слабыми  и  безвольными;  они  стремятся
переместить центр своей жизни в силы,  над которыми не властны,  и  избежать
тем  самым  свободы  и  личной  ответственности.  Эта мазохистская тенденция
обычно  сопровождается  своей  противоположностью,  стремлением  править   и
господствовать над другими;  мазохистская тенденция и тенденция к господству
образуют  две  стороны  авторитарного  характера  (*).  Такие   мазохистские
тенденции   не  всегда  бессознательны,  мы  находим  их  на  поверхности  в
сексуальном мазохистском извращении, когда оскорбление или унижение являются
условием  сексуального  возбуждения и удовлетворения.  Мы находим их также в
отношении к вождю и государству  во  всех  авторитарных  светских  религиях.
Здесь  явной  целью  является  отказ  от  собственной  воли и весьма охотное
повиновение лидеру или государству.

  (* См.: Escape from Freedom, p. 141 ff. *)

  Второй ошибочный аргумент тесно связан с "зависимостью": сила или существо
вне человека должны существовать,  потому что человек обладает неискоренимым
стремлением связать себя с чем-то выходящим за его пределы.  Конечно,  любое
здоровое человеческое существо нуждается в связи с другими;  тот, кто теряет
такую способность,  становится безумным. Неудивительно, что человек сотворил
изображения,  с которыми связан, которые любит и лелеет, - они не подвержены
колебаниям  и  противоречиям,  присущим  самому  человеку.  Довольно  просто
понять, что бог - это символ человеческой потребности в любви. Но следует ли
из существования и силы этой человеческой потребности, что где-то во внешнем
мире  есть соответствующее ей существо?  Очевидно,  что не следует,  подобно
тому как наша самая сильная потребность любить  не  доказывает,  что  где-то
существует человек,  которого мы любим. Все, что у нас есть, это потребность
и, возможно, способность любить.
  В этой  главе  я пытался с точки зрения психоанализа рассмотреть различные
аспекты религии.  Я мог бы  начать  с  обсуждения  более  общей  проблемы  -
психоаналитического подхода к системам мышления:  религиозным, философским и
политическим.  Но думаю,  что для читателя полезнее  будет  рассмотреть  эту
общую  проблему теперь,  после того как обсуждение специальных вопросов дало
более зримую картину предмета.
  Среди важнейших  открытий  психоанализа  -  те,  что касаются правильности
мыслей  и  идей.  Традиционно  в  качестве  базовых  данных   при   изучении
человеческого  сознания брались идеи человека о самом себе.  Считалось,  что
люди начинают войны,  движимые чувством чести,  из патриотизма, стремления к
свободе  - поскольку сами люди думали,  что поступают согласно этим мотивам.
Считалось,  что  родители  наказывают  детей,  движимые  чувством  долга   и
ответственности, поскольку так думали сами родители. Считалось, что неверных
убивают из желания доставить удовольствие богу, поскольку таково было мнение
правоверных.  Новый подход к мышлению человека формировался медленно, первым
его выражением явилось,  пожалуй, высказывание Спинозы: "Слова Павла о Петре
говорят  нам  больше  о  Павле,  чем  о  Петре".  Наш интерес к словам Павла
отличается от того интереса,  какой должен был бы иметь место,  если  бы  мы
считались  с  мнением  Павла,  а  именно  интереса  в  отношении  Петра;  мы
рассматриваем слова Павла как утверждение о Павле.  Мы  говорим,  что  знаем
Павла лучше,  чем он знает себя;  мы можем расшифровать его мысли, поскольку
не обманываемся тем,  что в его намерения входит только передача утверждения
о Петре;  мы слушаем,  как выразился Теодор Рейк (*19*),  "третьим ухом".  В
тезисе  Спинозы  содержится  существенное   положение   фрейдовской   теории
человека:  немалая часть того,  что значимо,  не выходит на передний план, а
сознательные идеи - лишь один  из  многих  [типов]  данных  о  поведении;  в
сущности, их значение не слишком велико.
  Означает ли эта  динамическая  теория  человека,  что  разум,  мышление  и
сознание несущественны и их следует игнорировать? Реакцией на существовавшую
традиционно завышенную оценку сознательной  мысли  было  то,  что  некоторые
психоаналитики  начали  скептически  относиться  к  любым системам мышления,
интерпретировали их исключительно как рационализацию импульсов и желаний,  а
не в терминах их собственной внутренней логики.  Особый скепсис проявлялся в
отношении всех видов религиозных или философских утверждений;  склонялись  к
тому,  чтобы рассматривать их в качестве навязчивого мышления,  которое само
по себе не стоит принимать всерьез.  Этот подход  ошибочен  -  не  только  с
философской точки зрения,  но и с точки зрения самого психоанализа, - потому
что психоанализ,  вскрывая рационализации,  делает  это  именно  при  помощи
разума.
  Психоанализ продемонстрировал  неоднозначную  природу  наших  мыслительных
процессов.  Действительно,  рационализация, эта подделка под разум, является
одним из самых загадочных человеческих феноменов.  Если бы она не была таким
обычным   явлением,   то  ясно  представилась  бы  нам  как  нечто  подобное
параноидальной  системе.  Параноик  может  быть   очень   умным   человеком,
превосходно применять разум во всех областях жизни,  кроме той области,  где
действует его параноидальная система. То же самое делает и рационализирующий
человек.
  Степень использования мышления для рационализации иррациональных  страстей
и   оправдания  действий  своей  группы  показывает,  насколько  велико  еще
расстояние,  которое человек должен пройти,  чтобы стать  Homo  sapiens.  Но
одного понимания недостаточно;  мы должны выявить причины феномена, чтобы не
совершить ошибку,  поверив,  будто готовность человека к рационализации есть
часть "человеческой природы", которую ничто не может изменить.
  Человек по  своему  происхождению  -  стадное   животное.   Его   действия
определяются   инстинктивным  импульсом  следовать  за  вождем  и  держаться
животных,  которые его окружают. В той мере, в какой мы - стадо, нет большей
опасности  для  нашего существования,  чем потерять этот контакт со стадом и
оказаться  в  одиночестве.  Правильное  и  неправильное,   истина   и   ложь
определяются  стадом.  Но  мы  не  только стадо,  мы также люди;  у нас есть
самосознание,  мы наделены разумом,  который по природе своей  независим  от
стада.  Наши  действия  могут  определяться  результатами  нашего  мышления,
независимо от того, разделяют ли другие люди наши представления об истине.
  Различие между  нашей стадной и нашей человеческой природой лежит в основе
двух видов  ориентации:  ориентации  на  близость  к  стаду  и  на
разум.  Рационализация  есть  компромисс  между нашей стадной природой и
нашей человеческой способностью мыслить.  Последняя заставляет нас поверить,
что  все наши деяния могут быть поверены разумом,  и мы склонны в силу этого
считать иррациональные мнения и решения разумными. Но в той мере, в какой мы
-  стадо,  нами реально руководит не разум,  а совершенно другой принцип,  а
именно верность стаду.
  Неоднозначность мышления, дихотомия разума и рационализирующего интеллекта
является выражением одинаково сильной  потребности  и  в  связанности,  и  в
свободе.  Пока  не будет достигнута полная свобода и независимость,  человек
будет принимать за истину то, что считает истинным большинство; его суждения
определяются потребностью контакта со стадом и страхом оказаться в изоляции.
Немногие могут выдержать одиночество и говорить истину,  не  боясь  лишиться
связи с другими людьми.  Это - истинные герои человечества.  Если бы не они,
мы до сих пор жили бы в пещерах.  Но у подавляющего  большинства  людей,  не
являющихся  героями,  разум  развивается  только при определенном социальном
устройстве - когда каждого индивида уважают  и  не  делают  из  него  орудия
государства  или  какой-то  группы;  когда человек не боится критиковать,  а
поиск истины не разделяет его с братьями,  но  заставляет  чувствовать  свое
единство с ними.  Отсюда следует,  что человек только тогда достигнет высшей
степени объективности и разума, когда будет создано общество, преодолевающее
все  частные  разногласия,  когда  первой заботой человека будет преданность
человеческому роду и его идеалам.
  Детальное исследование   процесса   рационализации  -  возможно,  наиболее
значительный  вклад  психоанализа  в  человеческий   прогресс.   Психоанализ
приоткрыл   новое  измерение  истины;  он  показал,  что  искренней  веры  в
утверждение недостаточно  для  установления  его  истинности;  только  через
понимание  собственных бессознательных процессов человек может узнать,  идет
ли речь о рационализации либо об истине (*).

  (* Здесь легко может возникнуть непонимание. Мы сейчас обсуждаем, является
ли  мотив,  который  человек  считает  причиной  своего  действия,  истинным
мотивом.  Речь не идет  об  истинности  рационализирующего  утверждения  как
такового.  Приведем простой пример:  если человек не выходит из дому,  боясь
кого-то встретить,  но в качестве причины указывает на сильный дождь,  то он
рационализирует. Истинной причиной является страх, а не дождь. При этом само
по себе рационализирующее утверждение,  а именно, что идет дождь, может быть
и истинным. *)

  Психоанализу подлежат  не  только те рационализации,  которые искажают или
скрывают истинную мотивацию,  но также те, которые неистинны в другом смысле
-  в  том  смысле,  что  не  имеют  того  веса и той значимости,  которые им
придаются.  Мысль может быть пустой оболочкой,  всего лишь мнением,  которое
высказывается,   поскольку  представляет  собой  мыслительный  штамп,  легко
принимаемый и легко отбрасываемый в  зависимости  от  мнения  сообщества.  С
другой стороны,  мысль может быть выражением человеческих чувств и подлинных
убеждений,  в этом случае в ее основании - вся личность в целом, мысль имеет
эмоциональную    матрицу.    Человеческое    действие   по-настоящему
определяется лишь такого рода мыслями.
  Недавно опубликованный опрос (*) дает хороший пример. Белым на Севере и на
Юге США задавались следующие два  вопроса:  1)  Были  ли  все  люди  созданы
равными?  2) Равны ли негры и белые?  Даже на Юге 61% опрошенных ответили на
первый вопрос утвердительно,  но только 4%  ответили утвердительно на второй
вопрос.  (На Севере цифры были соответственно 79 и 21%.) Человек, ответивший
положительно на первый вопрос,  несомненно,  помнит,  что его учили этому  в
школе,  что  это  все еще часть общепризнанной,  уважаемой идеологии.  Но на
самом деле чувства человека другие;  мысли - как бы в голове,  они никак  не
связаны  с  сердцем  и бессильны повлиять на действие.  То же происходит и с
другими уважаемыми идеями.  Опрос, проведенный сегодня в Соединенных Штатах,
показал  бы  почти  полное  единодушие  относительно того,  что демократия -
наилучшая форма правления государством. Но этот результат не доказывает, что
все  выразившие  такое  мнение будут сражаться за демократию,  окажись она в
опасности;  большинство из тех,  кто  в  душе  своей  авторитарны,  выражают
демократические убеждения, следуя за большинством.

  (* Negro Digest, 1945. *)

  Любая идея сильна лишь в том случае,  если укоренена в структуре личности.
И  никакая  идея  не  может  быть  сильнее  своей   эмоциональной   матрицы.
Психоаналитический подход к религии,  следовательно, нацелен на понимание
человеческой реальности,  лежащей  за  системами  мышления.  Психоанализ
задается  вопросом,  действительно  ли система мышления выражает то чувство,
которое  стремится  изобразить,  или  же  это   рационализация,   скрывающая
противоположное   отношение.  Он  далее  спрашивает,  вырастает  ли  система
мышления из сильной эмоциональной матрицы или же является пустым мнением.
  Однако, хотя  описать  принцип аналитического подхода относительно просто,
сам анализ той или иной системы мышления является делом чрезвычайно трудным.
Аналитик,   пытаясь   выявить  стоящую  за  системой  мышления  человеческую
реальность,  должен в первую очередь рассмотреть всю систему в целом.  Смысл
любой  части философской или религиозной системы может быть определен лишь в
рамках всего контекста этой системы.  Если часть  отрывается  от  контекста,
возможна любая произвольная и ложная интерпретация. В процессе внимательного
рассмотрения системы в целом особенно важно изучать любые возникающие внутри
нее рассогласования или противоречия;  они обычно указывают на разрывы между
сознательно принимаемыми  мнениями  и  скрытым  за  ними  чувством.  Взгляды
Кальвина на предопределение,  например,  согласно которым решение о спасении
человека либо о его вечном проклятии принимается еще до его рождения,  а  от
него  самого  ничего  не зависит,  находятся в вопиющем противоречии с идеей
божьей любви.  Психоаналитик должен изучать личность и  структуру  характера
тех, кто проповедует определенные системы мышления, - и не только индивидов,
но  также  групп.  Его  интересует  согласованность  структуры  характера  с
высказываемым мнением,  и он будет интерпретировать систему мышления с точки
зрения бессознательных сил,  о которых он заключает,  исходя  из  мельчайших
деталей внешнего поведения.  Аналитик видит,  к примеру, что то, как человек
смотрит на ближнего или разговаривает с ребенком, как он ест, ходит по улице
или  пожимает  людям  руки,  или  же  как  ведет  себя группа по отношению к
входящим в ее состав меньшинствам,  - что все это обнаруживает веру и любовь
в большей степени,  чем любые явно выражаемые убеждения.  Исходя из изучения
систем мышления в их связи со структурой характера,  аналитик пытается найти
ответ   на  вопрос,  является  ли,  и  в  какой  степени,  система  мышления
рационализацией и насколько эта система значима.
  Психоаналитик обнаруживает, что одна и та же человеческая реальность может
скрываться за различными религиями, а также что противоположные человеческие
установки  могут  лежать  в  основании  одной  и  той же религии.  Например,
человеческая реальность  за  учениями  Будды,  Исаии,  Христа,  Сократа  или
Спинозы,  в  сущности,  одна и та же.  Она определяется стремлением к любви,
истине и справедливости.  Человеческие реальности за теологической  системой
Кальвина  и за авторитарными политическими системами также очень похожи.  По
духу это - повиновение власти и отсутствие любви и уважения к индивиду.
  Подобно тому  как  родительская  забота  о  ребенке  может быть выражением
любви, но может выражать и желание осуществлять контроль и господство, также
и   религиозное   утверждение   может  выражать  совершенно  противоположные
человеческие установки.  Мы не отбрасываем утверждения,  но смотрим на них в
определенной перспективе, и стоящая за ними человеческая реальность дает нам
третье измерение.  Это особенно касается искренности  постулата  любви:  "По
плодам их узнаете их..." (Мф.  7:  20). Если религиозные учения способствуют
росту,  силе,  свободе и счастью верующих в них людей, мы видим плоды любви.
Если  они  ведут  к  ущемлению  человеческих  способностей,  к  несчастью  и
отсутствию каких-либо плодов, то рождены не любовью, - и неважно, как хотела
бы представить этот вопрос догма.

        "Психоаналитик - "врачеватель души""

  Сушествуют различные  школы  психоанализа  -  от  более  или менее строгих
последователей теории Фрейда до "ревизионистов", различающихся в той мере, в
какой  они вносят изменения во фрейдовские концепции (*).  Для нас,  однако,
гораздо  важнее  различие  между   психоанализом,   занимающимся   проблемой
социального   приспособления,   и   психоанализом,   направленным  на
"исцеление души" (**).

  (* См.: Thompson С., Muliahy P. Psychoanalysis: Evolution and Development.
Hermitage  House,  Inc.,  1950;  Muliahy  P.  Oedipus  -  Myth  and Complex.
Hermitage House, Inc., 1948. *)

  (** Отметим здесь,  что термин "исцеление"  имеет  не  только  современное
значение "курса лечения", но и более широкий смысл - "заботы". **)

  В первый период своего развития психоанализ был ответвлением медицины, его
цель заключалась в лечении болезней. Пациенты, приходившие к психоаналитику,
страдали симптомами,  которые мешали им в повседневной жизни; такие симптомы
выражались в  ритуалистических  компульсивных  неврозах,  навязчивых  идеях,
фобиях,  параноидальных системах мышления и т. д. Эти пациенты отличались от
обычных только тем,  что причины их болезней  находились  не  в  теле,  а  в
психике;  терапия,  следовательно,  касалась не соматических,  а психических
феноменов.  Но  сама  цель  психоаналитической  терапии  не  отличалась   от
медицинской  -  это  было  устранение  симптомов.  Если у пациента проходила
психогенная тошнота или такого же  рода  кашель,  если  он  освобождался  от
вынужденных действий или навязчивых мыслей, то считался излеченным.
  В ходе работы Фрейд и его сотрудники начали понимать,  что