обвал и обвал -- хоть надежда на это и невелика
-- раздавит меня. Такая мысль меня обрадовала:
     ведь если противник не только убегает и путает следы,  но  и  нападает,
борьба  становится  более  достойной.  На  дне  выбеленной  снегом котловины
виднелась постройка -- то ли дом, то ли замок, сложенный  из  самых  тяжелых
валунов,  какие  в одиночку не сдвинул бы и гигант; я поняла, что это и есть
убежище врага, ибо где же ему еще быть в этой глуши. И, бросив поиски следа,
стала сползать с  осыпи,  погрузив  задние  ноги  в  сыплющийся  щебень,  --
передними  я  как  бы  плавала  в мелких обломках, а средней парой тормозила
спуск, чтобы не сорваться. Так я добралась до слежавшегося снега и  по  нему
уже  почти  бесшумно  пошла дальше, пробуя на каждом шагу, не провалюсь ли в
какую-нибудь бездонную расщелину. Надо было идти осторожно, ибо враг  ожидал
моего  появления со стороны перевала, и я не стала подходить слишком близко,
чтобы  меня  не  заметили  из  укрепленного   здания,   а   втиснулась   под
грибообразный валун и принялась терпеливо ждать наступления ночи.
     Стемнело  быстро,  но  снег все порошил, ночь оказалась светлой, и я не
отважилась приблизиться к  дому,  а  только  приподнялась,  подперев  голову
скрещенными передними ногами так, чтобы хорошо видеть его издали.
     После полуночи снег перестал, но я не отряхивала его с себя, потому что
он сделал   меня   похожей  на  окружающие  предметы,  и  от  лунных  лучей,
пробивающихся меж облаками, сиял, как подвенечное платье, которого мне так и
не пришлось надеть. Потом я потихоньку  поползла  в  сторону  хорошо  видной
издали  темной глыбы дома, не спуская глаз с окна на втором этаже, в котором
тускло тлел желтоватый свет. Я прикрыла зрачки тяжелыми веками,  чтобы  луна
не слепила меня, а к слабому освещению я была приспособлена. Мне показалось,
что  в  этом  окне  что-то  двинулось и какая-то большая тень проплыла вдоль
стены, и я поползла быстрее, пока не добралась до подножья  постройки.  Метр
за  метром я стала взбираться по кладке, это было нетрудно, потому что между
камнями не было швов, их соединяла только собственная огромная тяжесть.  Так
я  добралась  до  нижнего  ряда  окон,  черневших,  как  крепостные бойницы,
предназначенные для пушечных жерл. Все они зияли мраком и  пустотой.  Внутри
царила  такая тишина, будто уже много веков единственной хозяйкой здесь была
смерть. Чтобы лучше видеть, я включила свое ночное зрение, сунула  голову  в
каменный  проем, открыла светящиеся глаза своих щупальцев, и в глубь комнаты
пошел от них фосфорический  свет.  Напротив  окна  я  увидела  сложенный  из
шершавых  плит  закопченный  камин, в котором давно остыла кучка рассохшихся
поленьев  и  обугленного  хвороста,  у  стены  заметила  скамью   и   ржавые
инструменты,  в  углу  виднелось продавленное ложе и груда каких-то каменных
ядер. Мне показалось странным, что вход ничем не защищен и дверь  в  глубине
распахнута  настежь,  но  именно  в  этом  я  увидела  западню и, не поверив
заманивающей пустоте, вновь бесшумно убрала голову  и  стала  взбираться  на
верхний  этаж.  К  окну,  из  которого  лился  тусклый свет, я и не подумала
приблизиться. Наконец я выбралась на крышу  и  на  ее  заснеженной  площадке
прилегла   по-собачьи,   решив  дождаться  здесь  рассвета.  Снизу  до  меня
доносились два голоса, но я не могла разобрать слов. Я лежала без  движения,
страшась той минуты, когда брошусь на противника, чтобы освободить Арродеса.
В  напряженном  оцепенении  я  мысленно  рисовала  картины  борьбы,  которая
завершится уколом жала, но в то же время, пытаясь проникнуть в тайное тайных
своей души, уже не доискивалась, как прежде, истоков движущей меня  воли,  а
искала  там  хотя бы самый слабый намек, знак, который открыл бы мне, одного
ли только человека я погублю.
     Не знаю, когда исчезла моя нерешительность.  Я  все  еще  находилась  в
неведении,  все  так же не знала себя, но именно незнание того, прибыла ли я
как избавительница или как убийца, вновь вызвало у меня ощущение чего-то  до
сих  пор  неизвестного,  непонятно  нового,  придало  каждому моему движению
девственную загадочность и наполнило меня восторгом. Этот восторг очень меня
удивил, и я подумала, не в том ли снова проявилась мудрость моих создателей,
что я могла в моем безграничном могуществе видеть способность нести сразу  и
помощь,  и  гибель.  Но даже и в этом я не была уверена. Вдруг снизу до меня
донесся резкий короткий звук и сдавленный крик, а потом глухой стук,  словно
упало  что-то  тяжелое,  --  и  снова  тишина.  Тотчас  я  поползла с крыши,
перегнувшись через ее край так, что задняя пара ног и втулка жала находились
еще на кровле, грудь терлась  о  стену,  а  голова,  дрожа  от  усилий,  уже
дотягивалась до окна.
     Свеча,  сброшенная  на пол, погасла, только фитиль еще тлел красноватым
огоньком. Усилив ночное зрение, я увидела лежащее под столом  тело,  залитое
кровью, которое при этом освещении казалось черным, и, хотя все мое существо
требовало  прыжка,  я  сначала  втянула  в  себя  воздух  с  запахом крови и
стеарина. Это был чужой человек, -- видимо, дело дошло до схватки и  Арродес
опередил меня. Как, когда и почему -- эти вопросы меня не занимали: меня как
громом  поразило то, что с ним, живым, я осталась в этом пустом доме один на
один, что нас теперь только двое. Я вся дрожала, суженая и  убийца,  отмечая
одновременно  немигающим  оком  мерные судороги этого большого тела, которое
испускало последнее дыхание. Вот сейчас бы уйти потихоньку в мир заснеженных
гор, чтобы только не оказаться с ним лицом к лицу, чтобы не встретились  две
пары  наших  глаз,  нет, три пары, поправила я себя и поняла, как безвыходно
осуждена  быть  смешной  и  страшной;  и   это   предчувствие   насмешки   и
издевательства,  все  во  мне подавив, толкнуло меня вперед, и я бросилась в
проем вниз головой, как паук на  добычу,  и,  уже  не  обращая  внимания  на
скрежет  брюшных пластин о подоконник, стремительной дугой перескочила через
недвижимого врага, целясь в дверь.
     Не помню, как я распахнула  ее.  Сразу  за  порогом  начиналась  крутая
лестница,  и  на  ней навзничь лежал Арродес, упираясь подвернутой головой в
истертый камень нижней ступеньки. Наверное,  они  боролись  здесь,  на  этой
лестнице,  оттого  я почти ничего и не услышала. И вот он лежал у моих ног в
разорванной одежде, и его ребра вздымались, и я видела его  наготу,  которой
не знала и о которой думала только в первую ночь на королевском балу.
     Он  дышал  хрипло.  Видно  было,  как  он  силится разлепить веки, а я,
откинувшись назад и поджав брюшко, всматривалась сверху в  его  запрокинутое
лицо, не смея ни коснуться его ни отступить, ибо, пока он был жив, я не была
в  себе  уверена.  Жизнь  уходила из него с каждым вздохом, а я помнила, что
заклятие лежит на мне  до  его  последнего  дыхания,  поскольку  королевский
приказ  надлежит  выполнить даже во время агонии, и не хотела рисковать, ибо
он еше жил и я не знала, хочу ли его пробуждения. Что, если бы  он  хоть  на
минуту  открыл  глаза  и  взглядом  обнял бы меня всю, такую, какой я стояла
перед ним в молитвенной позе, бессильно смертоносная, с чужим плодом в себе,
-- было бы это нашим венчанием или немилосердно предусмотренной пародией  на
него?
     Но  он  не очнулся, и, когда рассвет прошел между нами в клубах мелкого
искрящегося снега, который задувала  в  окно  горная  метель,  он,  еще  раз
простонав,  перестал  дышать,  и  тогда  уже  успокоенная,  я  легла  рядом,
прильнула к нему, сжала в объятиях и лежала так при свете  дня  и  во  мраке
ночи  все  двое  суток  пурги,  которая  укрывала нас нетающим одеялом. А на
третий день взошло солнце.

     КОНЕЦ

     Примечания

     1 Кинжал, которым на поединке добивали поверженного противника.

     2 Кружение (лат).

     3 Дамский угодник (спутник для проулок).

     4 Средневековая карточная игра особыми картами (таро)

     5 Здесь: явное помрачение рассудка (лат.).

     6 Однако в целом все может быть иным... Благодать? Мой Бог? (лат.).

     7 Розовоперстой Эос (греч.)

     8 Мысленный тайник (лат.).