Олесь Бузина.
    Вурдалак Тарас Шевченко.


Интеллектуальный триллер

Цель этой книги - развенчать миф о Шевченко. Вы узнаете совсем другого
Кобзаря - не гения и святого, а алкоголика и завистника. Неуклюжего
ловеласа, отбирающего у бывшей невесты подарки. Блюстителя нравственности,
шпионящего за женой друга. И раскаявшегося "революционера", выпрашивающего
у властей прощение.

Эту темную сторону Тараса всегда тщательно скрывали. Но она есть. Он был
именно таким - в своих дневниках, письмах и десятках мемуарных
свидетельств, не переиздававшихся после 1917 года.

Я начинаю там, где другие заканчивали.

(c) Олесь Бузина, тексты

(c) Владимир Городецкий, рисунки

"Я от природы вышел какой-то неконченный".

(Тарас Шевченко)

Если представить фантастическую картину, что писатели золотого XЉX века
вдруг воскресли и собрались на Украине сегодня в одном из чудом уцелевших
дворянских гнезд, то картина эта выглядела бы так.

Вечер. Сверкающие полукруглые окна бального зала. Сияющий медовым блеском
паркет. Черные фраки. Блестящие конногвардейские мундиры. Ордена.
Бриллианты. Женские плечи. Приглушенный смех.

Вот прошел со своей дамой гусарский поручик Лермонтов, шепча ей на ухо
какие-то непристойности. Вот зло жрет мороженое в углу Пушкин, недовольный
тем, что ему дали только камер-юнкера, а не камергера. Вот Толстой
проповедует о непротивлении злу насилием, втайне поджидая минуту, когда
можно будет удрать на тройке к цыганам...

Гоголь беседует о богословских тонкостях с заезжим католическим аббатом.
Подсчитывает в уме издательские барыши Некрасов, вычитая из них то, что
уйдет на содержание очередной любовницы.

Нервничает вечный должник Достоевский.

И только один разночинец в помятом сюртуке не заходит в зал, хотя и имеет
при себе пригласительный билет. Тяжело пошатываясь с перепоя, мутно вращая
исподлобья налитыми кровью глазищами, стоит он под окном, держась одной
рукой за парковое дерево, а другой сжимая за горло бутылку с излюбленным
дешевым ромом. Стоит, смотрит, медленно пережевывая минуты, а потом
выдавливает наконец из себя злобную фразу: "Якби... сл‹ду панського в
Украйн‹... " И валится во влажную траву... Фантастика? Фарс? Конечно,
фантастика!

Но фраза-то шевченковская! Подлинная!

А все собравшиеся в зале - действительно паны...

БЕРИЯ В ПРЕЗИДИУМЕ ШЕВЧЕНКОВСКОГО ЮБИЛЕЯ

По вечерам я люблю выходить к памятнику Шевченко возле Киевского
университета. Это смешное место. И символическое. Может быть, самое смешное
и символическое в Украине. Именно тут культ Кобзаря, превратившись в
аллегорию Абсурда, достиг вершины.

До революции сквер, в котором стоит памятник, назывался Николаевским - в
честь императора Николая Љ, а университет носил имя князя Владимира. Все
казалось логичным. Царь, заботясь о благе подданных, учредил в 1834 г.
университет и отдал его под покровительство святого, который крестил Русь и
завел в ней первые школы. В сквере, у фонтана, выкопанного в форме Черного
моря, проливы которого так мечтал отобрать у турок Николай, резвились дети,
вырастая потом в гимназистов и студентов. Резвятся они и теперь.

С той только разницей, что с 1939 года, согласно очередному гениальному
сталинскому плану, все на километр вокруг, куда ни плюнь, как асфальтом,
было залито именем Тараса Григорьевича.

Монумент Шевченко торчит теперь в Шевченковском сквере на бульваре Шевченко
напротив университета им. Т. Г. Шевченко! Рядом, в реквизированном "у
пан‹в" особняке помещается Музей Шевченко - в том самом блестящем,
построенном в итальянском стиле доме ‘12, что некогда принадлежал
городскому голове Демидову - князю Сан-Донато, а потом знаменитому
сахарозаводчику Терещенко.

Ну, а чтобы никто не подумал, что слепой народ мало любит своего поводыря,
еще одно аристократическое место Киева - Оперный театр - в том же 1939 году
тоже нарекли именем Шевченко, хотя ни опер, ни балетов Кобзарь отродясь не
сочинял.

В начале 90-х, после объявления независимости, и этого показалось мало!
Сталинский гениальный план слегка доработали, не меняя основной идеи, и в
арку театра засунули еще и здоровенный бюст Тараса, издали почему-то
похожий на Козьму Пруткова - чтобы ни одно представление не обошлось без
его гениального присмотра.

Но и это еще не все!

Мало кто помнит, что в памятном 1939-м с тотальной шевченкизацией так
спешили, что и киевское и каневское изваяния поэта заказали одной и той же
команде деятелей искусства - скульптору Манизеру и архитектору Левинсону.
Поэтому оба Кобзаря сутуловато стоят, утеплив поясницы заложенными за спину
пальто и, по-бычьи единообразно свесив лобастые головы с ужасающими усами.

Чем-то очень нравился наш Тарас Григорьевич кровожадному Иосифу
Виссарионовичу! Так нравился, что кремлевский горец не забыл о его
125-летии (не такой уж и круглой дате!) даже в многотрудном, полном забот и
расправ 39-м!

И не просто не забыл!

Открытием памятника в Киеве и передовицей в газете "Правда" от 6 марта
("Великий сын украинского народа") всесоюзные пляски только начинались. А
продолжатся они аж до конца июня, победными фанфарами заглушая тихий ужас
очередного витка сталинских чисток.

В Казахстане в том году именем "великого украинского поэта" назовут город
Форт-Александровский и национальную галерею, Ауздыкский аулсовет,
Мангистауский район, три школы (чтоб мало не показалось!), улицу в Алма-Ате
и рыбколхоз "Кзыл-Узен" - хотя никаких выдающихся результатов в рыбалке,
точно так же, как и в оперном пении, Кобзарь не показал.

В Москве в библиотеке им. Ленина откроют юбилейную выставку. В Ленинграде в
Академии художеств учредят шевченковскую стипендию и проведут вечер - после
доклада о творчестве Шевченка местные писатели, как школьники,
продекламируют его стихи.

А поэты Кара-Калпакии дружно отрапортуют, что перевели уже аж 31
стихотворение и отрывки из пяти поэм Великого Кобзаря и "приложат все
усилия, чтобы произведения Тараса Григорьевича стали достоянием
каракалпацкого народа".

Одним словом, происходила обычная советская комедия, вплоть до выступления
в Запорожье "капели бандурист‹в алюм‹н‹йового заводу", о чем гордо сообщала
киевская газета "Комун‹ст", и торжественного собрания в Харькове, на
котором пугливые малороссы в почетный президиум избрали все Политбюро ЦК
ВКП(б) в полном составе и отдельной статьей, на всякий случай, товарищей
Долорес Ибаррури, Эрнста Тельмана и - обратите внимание, знакомая все-таки
фамилия! - Лаврентия Павловича Берию.

Кому кажется смешно - смейтесь. Кому нет - погодите. Я вас еще рассмешу. Но
так было!

Именно в 1939-м году товарищ Сталин с присущей ему гигантоманией
окончательно утвердил в Советском Союзе культ деда Тараса, а собравшимся в
Киеве на шевченковский Пленум членам Союза советских писателей оставалось
только радостно отчитаться в приветственной телеграмме на имя вождя:

"Bc‹ народи нашо— В‹тчизни в‹дзначали юв‹лей Шевченка як велике свято
соц‹ал‹стично— культури, як свою р‹дну кровну справу.

З величезною рад‹стю говоримо ми про це вам, дорогий Иосиф В‹ссар‹онович,
ми знаемо, з якою увагою ‹ п‹клуванням поставились Ви до справи п‹дготовки
‹ орган‹зац‹— цього культурного свята народ‹в СРСР, - свята, в якому так
яскраво вт‹лилась непорушна стал‹нська дружба народ‹в[1]".

Но все-таки чем так приглянулся бывший казачок пана Энгельгардта бывшему
грузинскому семинаристу?

Не поверите - сходством мироощущения. Так сказать, родством душ.

КРОВАВАЯ БИБЛИЯ

"Кобзарь" называют "Библией украинского народа". Шевченко - его пророком.
Тогда, почему же мы удивляемся, что наше место - на задворках Европы? С
таким "пророком" и такой "Библией" в другое - не пустят.

Недаром же сам Тарас однажды признался: "Я от природы вышел какой-то
неконченный[2]"... Только в школьные учебники эта фраза до сир пор не
попала. И мы штампуем "неконченных" дальше, воображая, что метим их чуть ли
не знаком качества.

Первая же поэма, с которой начинается "Кобзарь" ("Причинна") поражает своей
дикой бессмыслицей. Ждет дивчина казака из похода. Ждет, пока, тронувшись
рассудком, не испускает дух под дубом. А тут (надо же, какое совпадение!)
любимый возвращается. Глядит - красавица его ненаглядная копыта откинула. И
что же он? Да не поверите: "Зареготавсь, роз‹гнався - та в дуб головою!"

По-видимому, это был богатырский удар! Поэт не уточняет подробностей, но,
скорей всего, казак раскроил себе череп, как кавун. Оставалось только
собрать мозги и похоронить этих степных Ромео и Джульетту. Мораль? А
никакой морали, как всегда у Шевченко! Только глубокомысленная констатация:
"Така —— доля"...

И не стоит искать скрытых смыслов. Их нет. Ведь это просто бред не вполне
нормального человека, помешанного на сценах жестокости. Материал для
психоаналитика - не более того.

А дальше "кровавых мальчиков" становится все больше! Они просто обступают
читателя со всех сторон:

Прокинулись ляшки-панки,
Та й не повставали:
З‹йшло сонце - ляшки-панки
Покотом лежали.
Червоною гадюкою
Несе Альта в‹ст‹
Щоб лет‹ли круки з поля
Ляшк‹в-панк‹в —сти...
Закрякали чорн‹ круки,
Виймаючи оч‹;
Засп‹вали козаченьки
П‹сню т‹— ноч‹...

Представляете картину: воронье закусывает и рядом капелла запорожцев
сочными баритонами застольную выводит, чтобы у стервятников аппетит не
пропал. Интересно: что они поют? Наверное, что-то вроде: "Гей, наливайте
повн‹— чари, щоб краще в св‹т‹ жилося"...

Только ничего общего с реальностью шевченковская фантазия не имеет! Это
опять только скачки подсознания - поэтические вымыслы двадцатипятилетнего
молодого человека, несколько месяцев назад получившего у пана вольную и
теперь грезами компенсирующего свое скромное состояние ученика
императорской Академии художеств. Молодой человек никогда не был на войне.
Никогда никого не убивал. А потому, откуда ему знать, хочется ли запеть
тому, кто только что зарезал ближнего своего - пусть даже и врага?

Зато в стихах наш неопытный юноша - настоящий уголовник! В его воспаленном
мозгу уже зарождаются первые (как всегда, черно-красные) эскизы будущих
"Гайдамаков". Пройдет три года и они визжащим кровожаждущим гопаком влетят
в чахоточную украинскую литературу:

Максим р‹же, а Ярема
Не р‹же - люту’:
З ножем в руках, на пожарах
Љ дню’ й ночу’.
Не милу’, не мина’
Н‹где н‹ одного...

И выглянет из бесовского хоровода обезображенный ненавистью лик Гонты, в
которого словно вселилась душа вурдалака:

Кров‹ мен‹, кров‹!
Шляхетсько— кров‹, бо хочеться пить,
Хочеться дивитись, як вона чорн‹’,
Хочеться напитись...

Только чья это душа вошла в плоть несчастного уманского сотника? Да
Шевченка же! Ведь не резал исторический Гонта своих сыновей! Это ему Тарас
Григорьевич от себя приписал и речь ему вложил из самых темных недр СВОЕГО
естества! Подлог, попросту говоря, совершил. Так кто же тогда настоящий
вурдалак? Выходит, что добрячок Тарас Григорьевич...

Поднимаясь над подожженной гайдамаками Украиной, на мгновение он будто
приходит в себя: "Тяжко глянуть"... А потом вновь впадает в демонический
транс, на века заколдовывая несчастную землю:

... а згада’м -
Так було ‹ в Tpo—
Так ‹ буде...

Стоит ли удивляться, что в гражданскую войну, через семьдесят семь лет
после написания "Гайдамаков", Украину снова зальют кровью, словно решив
разыграть в лицах шевченковскую поэму?

И большевики, и националисты очень любили Шевченко, с одинаковым рвением
создавали его культ и числили в своих пророках.

Почему?

ХУТОРСКОЙ ФИЛОСОФ

Да потому, что порывшись в "Кобзаре", можно найти материал для любой
идеологии! Нет такого тезиса, который бы не исповедовал наш "украинский
апостол", и от которого бы он одновременно не отрекался.

Шевченко - атеист? А почему бы и нет!

"Нехай, - каже, - Може, так ‹ треба".
Так ‹ треба! Бо нема’
Господа на неб‹!

И упорный атеист! Убежденный! Высказавшись в этом духе в поэме "Сон", через
год опять разразится очередной безбожной вариацией:

Нема раю на вс‹й земл‹,
Та нема й на неб‹[3].

Но, может, он богоборец? Есть и тому подтверждение! Именем Христа
размахивая, не раз того проклинал:

Отим киргизам, отже й там
кй же богу, лучче жити,
Н‹ж нам на Украйн‹.
А може, тим, що киргизи
Ще не християни?..
Наробив ти, Христе, лиха!

Правда, все это не мешает Тарасу Григорьевичу безапелляционно поучать в
письме своего приятеля Козачковского: "Веруй! И вера спасет тебя", а над
атеистами издеваться:

Якби ви вчились так, як треба,
То й мудр‹сть би була своя.
А то зал‹зете на небо:
"Љ ми не ми, ‹ я не я,
Љ все те бачив, ‹ все знаю,
Нема н‹ пекла, ан‹ раю,
Нема’ й бога, т‹льки я!

Но через каких-нибудь пять лет наш интеллектуал выкидывает очередное
мировоззренческое коленце - на сей раз в "индуистском" духе. Внимательнее
изучив человеческую природу во время армейской службы, Кобзарь внезапно
становится приверженцем теории переселения душ:

Мен‹ зда’ться, я не знаю,
А люде справд‹ не вмирають,
А перел‹зе ще живе
В свиню абощо, та й живе...

Обратите внимание на обаятельный ход поэтической мысли - реинкарнация
происходит только в свинью или нечто подобное. Никакие "благородные",
симпатичные животные, вроде коня или собаки, бывшим людям не достаются - не
заслужили. Только в свинью! Ну, в крайнем случае, в дикого кабанчика...

Но проходит еще какое-то время, и вот Шевченко уже снова тихий блудный сын
божий, просто истекающий медоточивой молитвой:

Недавно я поза Уралом
Блукав ‹ господа благав,
Щоб наша правда не пропала,
Щоб наше слово не вмирало;
Љ виблагав. Господь послав
Тебе нам, кроткого пророка...

И что же заставило его уверовать? Что оживило выжженную злобой душу
неудачливого демона? Да всего лишь знакомство с пухленькой начинающей
писательницей Машенькой Маркович, спекулирующей под псевдонимом Марко
Вовчок модной темой народных страданий, а между делом, кокетничающей с
разномастными подержанными ловеласами, вроде Кулиша или Тургенева.

В репертуаре Шевченко впервые появляются даже несвойственные ему ранее
нотки смирения и самокритичности:

Не нар‹каю я на бога
Не нар‹каю н‹ на кого.
Я сам себе, дурний, дурю,
Та ще й сп‹ваючи...

Такое впечатление, что этот тип просто спорит сам собой, как это
свойственно сумасшедшим, путаясь в мыслях, спотыкаясь на каждом шагу и
кривляясь перед зеркалом. Но, возможно, сложность предмета его смутила? Нет
ведь ничего затруднительнее богословских прений.

Давайте-ка подождем, пока он слезет с неба.

Но и на земле Шевченко остается таким же путаником.

Как вам, например, понравится утверждение: Шевченко - расист. Уверен, что
не понравится. Любой мало-мальски ознакомленный с канонической биографией
гения-демократа от такого утверждения просто отмахнется. Мол, кто же не
знает, как в Петербурге, растрогавшись игрой чернокожего актера Айры
Олриджа в роли короля Лира, Тарас Григорьевич буквально навалился на него с
объятиями, слезами, шепотом, бессвязными речами и бесчисленными
поцелуями[4] (по-видимому, довольно слюнявыми, как и все поцелуи в подобных
случаях - О. Б.)

Все это так. А теперь давайте откроем не менее канонический "Кавказ",
написанный в знак протеста против колониальной политики царизма, и прочтем:

Француз‹в ла’м. Прода’м
Або у карти програ’м
Людей... НЕ НЕГРЉВ... а таких
Таки хрещених... но простих[5]

Что же это получается: негры, по Шевченко, - не люди? И торговать ими то ли
не такой грех, как белыми, то ли вообще не грех, вроде безобидной хомячьей
коммерции на птичьем рынке? Ай, да гений! Ай, да демократ!

Но и с антиколонизаторскими убеждениями Кобзаря все не так просто! Стихи
стихами, но есть ведь и частная переписка, в которой оседали "непечатные"
мысли. Для себя. Для узкого круга.

Одним из ближайших приятелей Тараса Григорьевича был Яков Герасимович
Кухаренко - наказной атаман Черноморского казачьего войска. Они
познакомились в Петербурге примерно в 1840 году и с тех пор переписывались
до последних лет жизни. Кухаренко тоже был литератором. Он написал пьесу из
казачьей жизни "Черноморский побыт на Кубани", пользовавшуюся известностью
в украинских кругах и впоследствии превращенную композитором Лысенко в
популярную оперу.

Кухаренко не отступился от Шевченко даже после его ареста и в письмах
обращался как к "брату кур‹нному товаришу", а тот в ответ величал атамана в
дневнике "истинно благородным человеком", мнением которого он "дорожит".

Но как ни печально слышать это любителям псевдонародных легенд, а
"благородный человек" был по совместительству еще и... колонизатором,
покорителем Кавказа, воевавшим с горцами как раз в то самое время, когда
Шевченко отсиживался в глубоком закаспийском тылу, выслуживая свой
знаменитый формулярный список: "В походах и делах против неприятеля не
был".

Но что за счастье быть в делах против неприятеля, он хорошо понимал, и
поэтому 5 июня 1857 года обратился к Кухаренко с очередным дружеским
посланием, где были и такие проникновенные строки: "Але ти все-таки напиши
мен‹, чи будеш ти се л‹то на кош‹, чи, може, знову п‹деш вражого черкеса та
прескурвого сина по кручах ганяти".

Вот после этого "прескурвого сина" куда больше веришь и в то, что негры для
Шевченко - не всегда люди...

Кухаренко же никогда не забывал сообщить Тарасу о своих военных подвигах и
часто звал в гости на Кубань: "При—зди, будь ласкав, до нас подивитись на
тих потомк‹в, котр‹ два в‹ки р‹зались з ляхами, а трет‹й з черкесами[6]."

Но истинная ирония истории заключается в том, что те самые кавказские
"лицар‹", которым в поэме "Кавказ" адресует Кобзарь свое знаменитое
"Бор‹теся - поборете, вам бог помага’!", те самые честные, самоотверженные
герои, которым, кроме "чурека" и "сакли" якобы ничего не надо, - убьют его
верного друга Якова Кухаренко.

Ночью 19 сентября 1862 года за станицей Казанской на отставного
черноморского атамана и еще двух казаков напала шайка черкесов. Раненый
Кухаренко попал в плен и через несколько дней умер. Только за 20 тысяч
рублей выкупили черноморцы у "бескорыстных" своего атамана[7], лишний раз
доказав, что невесело быть другом того, кто молится за твоих врагов...

Но всего этого Шевченко, умерший полутора годами ранее, естественно,
никогда не узнает. Очередной парадокс ускользнет от его прямолинейного
мышления.

Впрочем, Шевченко попросту не имел свойственной тренированным умам привычки
подмечать собственные противоречия. Чесал, что в голову взбредет. Сначала
за здравие. Потом - за упокой. Вот, например, как трактует он свою
излюбленную казацкую тему в "Љван‹ П‹дков‹":

Було колись - в Укра—н‹
Рев‹ли гармати;
Було колись - запорожц‹
Вм‹ли панувати.

И не успел ты ему поверить на слово, как он уже выкрикивает совершенно
противоположное. Причем в своей обычной манере, прямо с пеной на губах:

Раби, подножки, грязь Москви,
Варшавське см‹ття - ваш‹ пани,
Ясновельможн‹— гетьмани.
Чого ж ви чванитеся, ви!

Да помилуй, кто же чванится? Это ведь ты сам только минуту назад, как
надувался от самодовольства. Мы же смотрим спокойнее. Если взять
какого-нибудь гетмана Ханенко, которого теперь только узкие специалисты
помнят, - то, что и говорить, "варшавське см‹ття". А, если, например,
Сагайдачного, так ты ему и в подметки не годишься. Он честно, от ран, после
Хотинской битвы скончался. А ты, когда твой приятель Платон Лукашевич
написал, что у него триста таких "свинопасов", как Шевченко, только
наябедничал княжне Репниной и разревелся у нее на плече, чему есть
собственноручное ее свидетельство: "Мой милый Шевченко  рассказал мне
ужасную обиду, которое нанесло ему письмо этого ложного друга, и,
рассказывая, плакал от боли. Видеть мужчину плачущим, особенно если горячо
любишь его, чувствовать, что его унизили, - это очень больно; я не знала,
что сказать, что сделать, чтобы утешить его"...

Утешила - руки целовала. Как утешала и раньше - даже шарф однажды связала
ему, чтоб не мерз. На что он в ответ перепробовал, сколько смог, крепостных
девок из прислуги княжны в Яготине и напилс