Теплом разбился Волощенко. Автопилот  корабля вышел из строя, и
космонавт изо всех сил спешил вручную сдвинуть  рычаг управления, забыв, что
его  по-прежнему  держит  автомат.  И  некому   было  напомнить,  что  нужно
переключить  управление с автоматики на  ручной  режим, а  когда он  об этом
вспомнил, времени уже не оставалось... Директор хорошо знал Волощенко.
     Перед  тем  как  уйти  в  отряд  космонавтов,  тот  работал  у  него  в
лаборатории.
     -- И куда его? -- спросил  он, подбросив  автофон на ладони.-- В карман
или на шею?
     --  Если  шея не  очень  длинная -- можно в нагрудный карман,-- пошутил
Коротков.
     Он произнес  это скороговоркой, и директор подумал, что  они беседуют с
изобретателем уже минут пятнадцать. Поколебавшись он поднес автофон к уху  и
услышал размеренный шепот:
     -- Как бы сказать повежливей?.. Вот незадача, там люди в коридоре ждут,
а я тут треплюсь... Да он же все слышит!..
     -- Действительно, работает,-- сказал  директор.-- Не  смущайтесь, я  не
обижусь. Дела есть  дела. Все  ведь уже решено. Один  вопрос. Я  вас вызвал,
чтобы узнать: испытания начались?
     Коротков кивнул.
     -- Сегодня второй день.
     Директор не  знал,  кто первый  придумал испытать восемнадцать  готовых
автофонов на детях. Об этом заговорили сразу все.
     Дети  физически  активнее  взрослых!  У  них очень  подвижная  психика!
Гейзеры эмоций, и никаких стрессов! Двойная система  кровоснабжения  сердца!
Месяц  испытаний заменит год проверки даже космосе!  Дети  -- испытатели  "в
квадрате"!..
     Директор  сдался лишь после того, как ученый совет проголосовал за.  Но
месяц  все  же не  дал. Неделю  -- и ни  часа больше. И вот уже  второй день
восемнадцать  девчонок   и  мальчишек  --  дети   сотрудников  института  --
испытывали автофоны.
     И второй день автофоны испытывали их.
     Белый,  с  черными  пятиугольниками мяч бежал чуть  впереди. Митька мог
гнать его так хоть на край света, и никуда бы он не делся.
     -- Справа,-- коротко шепнул автофон. Митька машинально провел  рукой по
груди  и почувствовал  медальку  под  мокрой футболкой. Терять автофон  было
нельзя. Бегать  с  ним, прыгать, ходить на голове  -- можно, даже  нужно. Но
терять -- ни в коем случае.
     Справа, как и подсказал автофон,  бежал Ипполит. Здоровый  лось! С  ним
сталкиваться  ни к чему. Митька  подождал,  когда Ипполит окажется  ближе, и
послал мяч вперед.
     -- Быстрее к воротам,-- посоветовал шепот.
     За шесть  дней Митька убедился, что автофон не ошибается. Поначалу было
даже  странно: вроде фитюлька и фитюлька, но с ним не промахнешься -- почище
рентгена просвечивает, сразу видно -- кругом недруги.
     Впрочем, он и раньше это подозревал. И думал, что причину знает: так уж
устроены люди, казалось ему,  что не любят, когда кто-то "высовывается". Вот
отнеси  он  стерео-  и видеоаппаратуру  на  свалку, раздави  каблуком часы с
телевизором, который привез  из командировки  в подарок отец,  надень вместо
удобных кроссовок кеды, тогда сразу полюбят. Тогда будешь "свой парень".
     Такая точка зрения казалась ему бесспорной, и даже в мыслях к этой теме
он не возвращался, иначе автофон дал бы ему знать,  что не любят его потому,
что он сам никого не любит.
     Митька оказался впереди в самое время. Достаточно было подставить ногу,
и  мяч свернул в ворота. Вратарь подобрал  с  земли палку и начал выкатывать
мячик из коричневой жидкой грязи.
     Кому-то придется отмывать, подумал Митька про мяч. И автофон подсказал:
     -- Хомутову.
     Митька удовлетворенно кивнул. Хомутову не вредно. Таких людей не жалко.
Предатель! Да предатели вообще не люди. Когда в классе обсуждали, кто поедет
в  Крым,  в  молодежный  трудовой  лагерь,  и весь  класс,  вся  эта  шушера
насыпалась на Митьку:  он, мол,  плохой товарищ,  ненадежный  человек  и так
далее. Хомутов, Хомут, с которым он дружил с первого класса, встал и сказал,
что Митька заносчив и на него нельзя положиться. Из класса не взяли двоих --
его и двоечника Ипполита.
     ...Снова началась игра.
     -- Вперед,--  скомандовал автофон, и Митька рванулся вперед, перехватил
мяч  и  ударил. Он сделал это несознательно. Просто злость  искала  выход  и
нашла. Нога повернулась и послала  мяч на  автостраду. Кто-то  громко ахнул,
когда самосвал накрыл мяч. За  ревом мотора хлопка  слышно не было, самосвал
прошел, а на бетоне остался белый блин с черными -пятнами.
     -- Врезать или не врезать? --  шепнул автофон. Митька понял, что сейчас
он транслирует  чьи-то  мысли, затравленно покрутил головой по сторонам и по
лицу  стоящего  рядом  Ипполита понял, что думает он.  Ипполит  крепко  взял
Митьку за  футболку,  притянул  к себе, потряс  и,  шумно  выдохнув  воздух,
спросил:
     -- Нарочно?
     На миг Митьке стало стыдно, но тут же Ипполит добавил:
     -- Вали отсюда, быстро! И злость вернулась.
     --  Да  плевать я на  вас  хотел! -- крикнул Митька, вырвался и пошел с
поля. Он  сделал несколько шагов, когда  автофон  скользнул  с  оборвавшейся
цепочки по животу и звонко ударился о камень.
     Больше он не работал.
     Края  у ящика  были  неровными,  больно резали руки. Сейчас  бы  кого в
помощь, но неудобно просить. Сам ведь сказал, что нетяжело .
     Интересно, сколько он весит, мысленно спросил Слава. Автофон ответил:
     -- Шестьдесят два килограмма.
     Слава  спускался  по  лестнице  спиной вперед  и видел, что ящик  густо
покрыт пылью. Видно, на чердаке он провалялся очень долго. На панели торчали
рыжие от времени головки болтов.
     Они   развернулись  на  лестничной  площадке  и  продолжили  спуск.  По
ступенькам  колотился  упругий  конец кабеля.  Точно  такой  же  ящик  Слава
Коротков где-то видел. Где?
     --  Секция  постоянной  памяти  ЭВМ  серии СБ,--  подсказал  всеведущий
автофон.
     Слава остановился, подставил под ящик колено, перехватил поудобнее руки
и  перевел дух.  Точно! Это--блок памяти машины, такую  он видел  у матери в
институте.  Внутри  полным-полно электроники,  которой нет цены:  логические
микросхемы,  за  которые  можно  выменять   все,  что  угодно,  сверхбыстрые
транзисторы...
     -- Конденсаторы, диоды, ферритовые кольца,-- зашептал автофон.
     Слава  спиной толкнул дверь,  ящик выволокли на  улицу  и  взвалили  на
тележку, прихваченную из школы.
     --  Ну,  все.  Первое  место  наше!  --сказал кто-то, хлопнув  Славу по
плечу.-- Девятый "В" не дотянет.
     Кто  это  говорил --  Слава не  обратил внимание.  Не до того  было. Он
пытался  сообразить,  что  делать. Отдавать  в  металлолом --  глупо.  Такие
сокровища!  Конечно,  там разберутся  и  все,  что  можно  пустить  в  дело,
используют. Но  что ему  за радость, если  кто-то где-то  выдернет из  ящика
детали. К нему-то они не вернутся!
     Выдрать  самому?  Вечерком, скажем, когда на  школьном дворе  никого не
будет?..  Нельзя. Лучше  выволочь за  территорию.  Да, так  и  надо сделать.
Только за вечер не успеть, тем более в темноте. На пустыре ведь нет фонарей.
А затягивать  это дело нельзя. Завтра утром металлолом увезут...  Без ящика,
без шестидесяти двух килограммов.
     Славе Короткову стало стыдно. Нельзя, сказал он себе, нельзя.
     С тех пор как в кармане лежал автофон, Слава не смотрел на часы. Прибор
указывал  время  с  точностью до секунд. Слава мысленно спросил его, который
час, но ответа не услышал...
     Потом,  уже  вытащив детали, он написал в отчете, что автофон ни с того
ни с сего перестал работать и указал точное время, когда это случилось.
     --  Три из восемнадцати. Неплохо,--  сказал  директор  и  посмотрел  на
изобретателя через  стол.-- Тем  более что  два  отказа не  в счет.  Приборы
тонкие, хрупкие...
     Коротков  перестал крутить в  руках  автофон, секунду  смотрел на него,
потом размахнулся  и с  силой,  как  костяшку домино,  ударил о  стол. Затем
толкнул автофон директору.
     Директор поднес автофон к виску и услышал знакомый шепот:
     --  Автофоны  были  испытаны  на устойчивость к  вибрациям. Выдерживают
удары с ускорением до четырехсот "же".
     Получилось...  Директор  разжал  кулак   и  посмотрел  на  керамическую
медальку. Получилась ерунда. Пусть сверхсложные волны, пусть тончайшие поля,
но не  могут  же они, даже сверхтончайшие и сверхсложные, судить о  том, что
хорошо, что плохо, что почетно, а что стыдно!..
     Стыдно...  Директор повторил  про себя  это  слово  и вдруг понял,  что
автофоны ничего и не решали. Они  могли просто  усиливать  стыд хозяев,  как
чувствовали и усиливали многое другое, и это  чувство, возведенное невесть в
какую  степень, могло их  же и  разрушать.  И в  самом  деле, мог  возникать
какой-то паразитный резонанс именно на этой волне. Ведь резонанс мосты  и то
рушит.
     Складно, очень  складно, если удары ни  при чем. Но ведь бывает  и так:
дед бил, бил, баба била, била, а мышка пробежала...
     Директор побарабанил пальцами по столу и спросил:
     -- А что с третьим? Разобрались, почему отказал?
     -- То же, что с первыми двумя,-- ответил Коротков.
     -- Но...--  директор замялся.-- Я читал отчеты... Двое ребят, согласен,
проявили себя не лучшим образом, но ваш Слава...
     -- Мой  Слава солгал в отчете,-- сказал  Коротков.--  Он мне признался,
что вечером того же дня он выволок ящик на  пустырь возле школы, чтобы взять
детали.
     Вот так, подумал директор. Трое из восемнадцати испытаний не выдержали.
Шестнадцать процентов. Много это или мало? А испытания были несложные, жизнь
подбрасывает и не такие.
     --  Будете  дорабатывать?  --  спросил  он вслух и  тут же  решил,  что
дорабатывать  автофоны  он  не  даст,  пусть  соберутся  хоть  десять ученых
советов, но Коротков ответил:
     -- Автофоны? Их-то как раз дорабатывать ни к чему.


        "Анатолий Константинов. Оранжевый шар."
     Фантастический рассказ.
     OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru)


     Мерно вздыхая,  море неторопливо  накатывало  зеленые  волны  на  узкую
каменистую полоску суши у подножия скал. Камни  раскалились и  жгли  ступни.
Волны,  то  и  дело  заливающие камни  и  разбивающиеся о них,  прохлады  не
приносили:  они сами были нагреты  до  температуры  кипятка.  Морской воздух
прокалился  до невозможности,  обжигал  легкие. К  тому же воздуха почему-то
было мало, и временами перед глазами начинали плыть красные круги.
     А место было знакомым: Маккиш  запомнил  его с позапрошлого  года. Чуть
впереди  должен лежать  треугольный плоский камень, на камне есть неглубокая
выемка, в которой, после того, как схлынет  волна, всегда остается  вода.  А
еще  дальше,  шагах  в пятидесяти вдоль берега,  скалы должны  расступиться,
образовав маленькую расщелину с плоским песчаным дном. Тогда,  в позапрошлом
году, в расщелине стояла палатка, в которой он и Маринка провели две недели.
На  рассвете,  когда  Маринка  еще  спала,  он,  шлепая  ластами,  входил  в
прохладную  воду, левой  рукой, той, в  которой  не  было гарпунного  ружья,
опускал  маску  на   лицо   и  отправлялся   добывать  завтрак.  Вода   была
восхитительно свежей. Так что же случилось с морем?
     Маккиш  тряхнул  головой, и  море исчезло. Вокруг  до  самого горизонта
опять  простиралась оранжевая  песчаная  пустыня. Солнце  стояло  в  зените.
Солнце равнодушно смотрело на маленькую фигурку сидящего на песке человека в
скафандре и ниточку оставленных им следов. Ветра здесь почти не было. Дождей
не бывало совсем. Следы могли остаться на десятилетия или даже века.
     Маккиш с  трудом  встал  на  ноги. Море, которое  он только что видел и
чувствовал с такой отчетливостью -- правда, оказалось  оно  не прохладным, а
раскаленным,--  было  непостижимо  далеко отсюда. Значит,  он  видел  мираж.
Путники в  пустыне часто видят миражи.  Только миражи отстоят от них далеко,
возникают где-нибудь у горизонта, а вот он словно бы сам попал в мираж.
     Несколько минут  он  стоял не двигаясь.  Терморегулятор  скафандра пока
работал надежно, палящей наружной жары  Маккиш не ощущал.  Воздуха тоже пока
хватало, дышать полной грудью можно было -- он посмотрел на часы на запястье
скафандра  --  еще  часов  восемь-девять.  Потом  еще часа два-три  он будет
чувствовать, как все меньше и меньше становится воздуха, и каждый вдох будет
даваться все тяжелее. Терморегулятор к тому  времени перестанет  работать --
разрядятся  батареи,  и скафандр  начнет  накаляться... Но пока, пока  можно
дышать полной грудью.
     А  мираж  от  усталости.  И  что  интересно,  любопытный  мираж,  прямо
связанный с  тем, что ждет его в не столь уж отдаленном будущем; круги перед
глазами от недостатка  воздуха и опаляющая  жара. Вот только моря не будет в
этом недалеком будущем...
     Он шел, не останавливаясь, двенадцать часов. А прошел едва третью часть
пути. Дойти он все равно не успеет.
     Маккиш  сверился  с компасом  и  двинулся  дальше.  По песку  идти было
трудно. Почему это в космосе так  много планет, на которых нет ничего, кроме
песка?
     Он  шел,  и  за ним тянулась цепочка  следов,  начинающаяся  далеко  за
горизонтом,  у  неподвижного  корпуса  "Стрелы", воткнувшегося  в  оранжевый
песок.
     В космосе все может случиться, это каждый знает. Каждый  вместе с тем в
глубине  души  убежден,  что  любая неприятная  вещь может  случиться с  кем
угодно, но только не с ним.
     Как  неприятности  случаются  с другими, Маккишу уже  случалось видеть.
Видел он и катастрофы, кончающиеся трагедиями. Однако каждый знает и то, что
экстремальные случаи  -- редкость, большая  редкость.  В космосе,  освоенном
людьми, идет  будничная работа: ведутся исследования на орбитальных станциях
в  разных  системах, в  форпостах,  развернутых на множестве планет, дежурят
разведчики-исследователи,  пилоты  ведут  по  разным  маршрутам  звездолеты,
транспортные корабли, маленькие  космокатера. И у каждого человека в космосе
своя роль, каждый  выполняет свою работу, и  работа  эта  вполне обыденна, и
космос, когда к нему привыкнешь, тоже уже кажется обыденным.
     Вот  так  же, обыденно, без приключений, которые  бывают  столь  редко,
"Стрела"  долетела до системы ТШ-65,  и  Маккиш, как полагалось,  связался с
космодиспетчером  системы,  работавшим  на  одной из планет. А  узнав  голос
диспетчера, обрадовался.
     --  Приветствую  "Стрелу",--  как  полагалось   по  форме,  с  заметным
кавказским выговором сказал диспетчер.
     --  Экипаж "Стрелы"  из одного человека горячо  приветствует диспетчера
Мерогяна!  -- весело сказал Маккиш.-- Армен, ты что, не  узнал? И почему  ты
здесь, за какие такие грехи?
     По понятным причинам диспетчер удивился:
     -- Володя? Почему на "Стреле"? Почему один?
     -- Я из  отпуска возвращаюсь, с Гималаев,-- весело сказал Маккиш. Армен
Мерогян был его товарищем еще по космическим курсам. Он объяснил:,
     -- До ЛЗ-А6 летел с Земли на транспортном. Думал, дальше придется долго
ждать оказии, но начальником космодрома там Паша Гетманов. Словом,  "Стрела"
была свободна,  а  назад  ее  пригонит  Майоров, ему  тоже  в  отпуск  пора,
собирается...
     Маккиш  не  договорил,  потому  что  именно  в  этот  момент  и  пришла
случайность.  Космокатер резко дернулся,  Маккиш услышал грохот.  В  хвосте,
отметил  он машинально. Тут  же что-то  ударило "Стрелу"  еще  раз,  гораздо
сильнее,  и  на мгновение Маккиш даже  потерял сознание. Придя  в  себя,  он
отметил, что приборы  регистрируют  утечку  воздуха, и  облачился в защитный
скафандр.
     Приборы показывали,  что  скорость  космокатера  резко  падала. Правда,
Маккиш  тронул ручки управления, способность  маневрировать  он  не потерял.
Можно,  запросив помощь, дотянуть до  ближайшей  планеты  системы,  лечь  на
орбиту и дожидаться спасательного корабля. Он взялся за верньеры рации и тут
же понял, что делает  это напрасно: удар  произошел в тот  момент,  когда он
держал связь,  и, если она прервалась, значит, вряд ли восстановится. Удар и
резонанс от него повредил  рацию. Основы Маккишу, понятно, пришлось изучать,
но специалистом он не был, на ремонт могло уйти бог знает сколько времени.
     Решение  он  принял мгновенно.  То,  что произошло какое-то  несчастье,
понял, конечно,  и Мерогян.  Но  искать "Стрелу" без ее позывных  неизмеримо
труднее, чем иголку в стоге сена. А запас питания, воды, кислородной смеси в
космокатере  не  рассчитан  на   годы.  Значит,  если  это  возможно,   надо
моментально  садиться  на  ближайшую  планету системы ТШ-65.  Ближайшей  был
Оранжевый Шар. Необитаемой, потому что планета представляла собой пустыню из
оранжевого песка. Но на любой планете, где побывали люди, остаются на всякий
непредвиденный случай пункты,  где есть  запасы питания, воды, кислорода,  а
главное, есть радио.
     Курс  был рассчитан мгновенно,  и Маккиш взялся за ручки управления. На
автоматику  -- она ведь  рассчитана на  исправную машину  --  надеяться было
нельзя,  космокатер  два  часа предстояло вести вручную, постоянно следя  за
приборами, чтобы не сбиться с курса.
     Два часа  спустя "Стрела" неуклюже ткнулась  в песок, взметнув  тяжелое
оранжевое  облако:  как выяснилось уже при спуске, тормозные двигатели  были
повреждены и  плохо смягчили  удар. По  той  же  причине опуститься пришлось
много дальше от  пункта-оазиса, чем Маккиш рассчитывал. Это совсем никуда не
годилось.
     Он  осмотрел  грузовой  отсек  в  хвосте   космокатера.  Там  все  было
разворочено, словно кто-то неизвестный взял гигантских размеров дубину и изо
всех сил треснул по корме. "Столкновение с каким-то космическим булыжником?"
--  машинально  подумал  Маккиш. Защита же  по  какой-то  глупости отказала.
Камень разворотил  обшивку и  угодил  в главный двигатель. А осколки камня и
металла пробили резервуары с кислородной смесью для дыхания внутри корабля и
уничтожили  баллоны для скафандров. Впрочем,  точно все  покажет экспертиза,
подумал Маккиш, экспертиза, которая  будет лет через пять или через сто, что
ему самому будет уже совершенно безразлично.
     Атмосфера здесь не пригодна для дыхания.  В ней есть кислород, его даже
много,   есть   азот,  но   есть  очень   ядовитые  примеси,  и  снять  шлем
скафандра--значит тут же погибнуть. Пункт-оазис
     далеко, а запас кислородной  смеси в баллонах скафандра не рассчитан на
столь длительное путешествие. Радиоаппаратура, которой оснащают космокатера,
тоже,  оказывается,  не   была  приспособлена  для  случаев  столкновений  с
космическими  булыжниками. Это  Маккиш понял сразу, едва вернулся  в  кабину
управления  и отвинтил радиопанель. И сделать он ничего не мог,  это он тоже
понял.
     Маккиш пошел в  шлюз, открыл двери и спрыгнул на  оранжевый песок. Ноги
глубоко ушли в него.
     Оранжевый    Шар   был    совершенно   неинтересной   планетой.   Самой
примечательной  его  особенностью  можно  было  бы,  пожалуй,  назвать  лишь
необыкновенную скорость вращения: сутки здесь занимали всего пять часов. Что
еще?  Маккиш припомнил:  Оранжевый Шар  -- это  не  настоящее название, есть
другое,  официальное, оно-то и  занесено во  все космические справочники. Но
кто-то однажды  дал это название, более меткое,  и  оно прижилось. Оранжевый
Шар, как и другие планеты системы, двадцать лет назад исследовала экспедиция
Левина.  На двух из семи планет системы велись разработки недр, другие  были
пусты. Но на  каждой остались  пункты-оазисы со всевозможными  запасами.  На
Оранжевом Шаре  их  было  четыре, и ближайший был расположен примерно  в ста
пятидесяти километрах от места посадки "Стрелы".
     Маккиш   обошел  вокруг  увязшего  в  оранжевом  песке,   искалеченного
космокатера. Он попрощался со "Стрелой", как прощаются с верным товарищем, с
которым прожито много и который погиб на твоих глазах.
     По компасу  Маккиш определил  направление. Идти  было бессмысленно,  но
что-то надо было делать, и он шел, стараясь думать о чем-нибудь постороннем,
никак не связанном с запасом кис