л он.- Ведь я 
ничего не посылал. 
	- Сердце подсказало,- ответил Питер Детрайтес и повернулся к 
мисс Сэндз.- Ну, у нас все, Сэнди. 
	- Что ж, тогда поехали, - откликнулась мисс Сэндз. Она взглянула 
на Карпентера и быстро опустила глаза.- Если, конечно, вы уже покончили 
со своим заданием, мистер Карпентер. 
	Теперь, когда первое радостное возбуждение схлынуло, он 
почувствовал, что снова, как и прежде, совсем теряется в ее присутствии. 
	- Покончил, мисс Сэндз,- сказал он, обращаясь к левому карману ее 
куртки.- И вы не поверите, как все обернулось! 
	- Ну, не знаю. Бывает, самые невероятные вещи на поверку 
оказываются самыми правдоподобными. Я приготовлю вам что-нибудь 
поесть, мистер Карпентер. 
	Она легко поднялась по лестнице. Карпентер последовал за ней, а 
за ним - Питер Детрайтес. 
	- Я сяду за руль, мистер Карпентер,-сказал он.- Похоже, что вы 
порядком измотаны. 
	- Так оно и есть,- признался Карпентер. 
	Спустившись в каюту Эдит, он рухнул на койку. Мисс Сэндз зашла 
в кухонный отсек, поставила воду для кофе и достала из холодильника 
ветчину. Питер Детрайтес, оставшийся наверху, в кабине, захлопнул 
колпак, и Эдит тронулась. 
	Питер был прекрасным водителем и готов был сидеть за рулем 
день и ночь. И не только сидеть за рулем - он мог бы с закрытыми глазами 
разобрать и собрать любой ящероход. "Странно, почему они с мисс Сэндз 
не влюбились друг в друга? - подумал Карпентер.- Они оба такие милые, 
что им давно следовало бы это сделать". Конечно, Карпентер был рад, что 
этого не произошло, хотя ему-то от этого было не легче. 
	А почему они ни слова не сказали о корабле Космической 
полиции? Ведь не могли же они не видеть, как он взлетает... 
	Эдит не спеша двигалась по равнине в сторону холмов. Через 
иллюминатор было видно, как за ней ковыляет Сэм. В кухоньке мисс Сэндз 
резала ветчину. Карпентер засмотрелся на нее, пытаясь отогнать печаль, 
навеянную расставанием с Марси и Скипом. Его взгляд остановился на ее 
стройных ногах, тонкой талии, поднялся выше, к медно-красным волосам, 
задержавшись на мгновение на шелковистом пушке, который покрывал ее 
шею под короткой стрижкой. Странно, что с возрастом волосы всегда 
темнеют... 
	Карпентер неподвижно лежал на койке. 
	- Мисс Сэндз,- сказал он вдруг.-Сколько будет 499.999.991 
умножить на 8.003.432.111? 
	- 400.171.598.369.111.001. 
	Мисс Сэндз вдруг вздрогнула. А потом продолжала резать ветчину. 
 
 
	Карпентер медленно сел и спустил ноги на пол. У него сжалось 
сердце и перехватило дыхание. 
	Возьмите двух одиноких детишек. Один из них гений по части 
математики, другой - по части техники. Двое одиноких детишек, которые за 
всю свою жизнь не знали, что такое быть любимыми. Перевезите их на 
другую планету и посадите в ящероход, который при всех своих 
достоинствах - всего лишь чудесная огромная игрушка. Устройте для них 
импровизированный пикник в меловом периоде и приласкайте их впервые 
в жизни. А потом отнимите у них все это и в то же время оставьте им 
сильнейший стимул к возвращению - необходимость спасти человека. И 
при этом сделайте так, чтобы спасая его жизнь, они могли - в ином, но не 
менее реальном смысле слова - спасти свою. 
	Но 79.062.156 лет! 75.000.000 километров! Это невозможно! А 
почему? 
	Они могли тайком построить машину времени в своей 
подготовительной школе, делая вид, что готовятся к десентиментализации; 
потом, как раз перед тем, как начать принимать десентиментализирующий 
препарат, они могли войти в машину и совершить скачок в далекое 
будущее. 
	Правда, такой скачок должен был бы потребовать огромного 
количества энергии. Правда, картина, которую они увидели бы на Марсе, 
прибыв в будущее, не могла не потрясти их до глубины души. Но это были 
предприимчивые дети - достаточно предприимчивые, чтобы использовать 
любой значительный источник энергии, оказавшийся под рукой, и чтобы 
выжить при нынешнем климате и в нынешней атмосфере Марса до тех пор, 
пока не отыщут одну из марсианских пещер с кислородом. А там о них 
должны были бы позаботиться марсиане, которые научили бы их всему, что 
нужно, чтобы они смогли сойти за уроженцев Земли в одном из куполов-
колоний. Что же касается колонистов, то те вряд ли стали бы задавать 
лишние вопросы, потому что были бы счастливы увеличить свою скудную 
численность еще на двух человек. Дальше детям оставалось бы только 
терпеливо ждать, пока они вырастут и смогут заработать на поездку на 
Землю. А там им оставалось бы только получить нужное образование и 
стать палеонтологами. 
	Конечно, на все это понадобилось бы много лет. Но они должны 
были предвидеть это и рассчитать свой прыжок во времени так, чтобы 
прибыть заранее и к 2156 году все успеть. И этого запаса времени только-
только хватило: мисс Сэндз работает в САПО всего три месяца, а Питер 
Детрайтес устроился туда месяцем позже. По ее рекомендации, разумеется. 
	Они просто шли кружным путем, вот и все. Сначала 75.000.000 
километров до Марса в прошлом; потом 79.062.100 лет до нынешнего 
Марса; снова 75.000.000 километров до нынешней Земли - и наконец, 
79.062.156 лет в прошлое Земли. 
	Карпентер сидел на койке, пытаясь собраться с мыслями. 
	Знали ли они, что это они будут мисс Сэндз и Питер Детрайтес? - 
подумал он. Наверное, знали - во всяком случае, именно на это они 
рассчитывали, потому и взяли себе такие имена, когда присоединились к 
колонистам. Получается парадокс, но не очень страшный, так что и 
беспокоиться об этом нечего. Во всяком случае, новые имена им вполне 
подошли. 
	Но почему они вели себя так, как будто с ним незнакомы? 
	Так ведь они и были незнакомы, разве нет? А если бы они 
рассказали ему всю правду, разве он бы им поверил? 
	Конечно, нет. 
	Впрочем, все это ничуть не объясняло, почему мисс Сэндз так его 
не любит. 
	А может быть, дело совсем не в этом? Может быть, она так 
держится с ним потому же, почему и он так с ней держится? Может быть, и 
она так же боготворит его, как он ее, и так же теряется при нем, как и он 
при ней? Может быть, она старается по возможности на него не смотреть, 
потому что боится выдать свои чувства, пока он не узнает, кто она такая? 
	Все расплылось у него перед глазами. 
 
 
	Каюту заполнял ровный гул моторов Эдит. И довольно долго ничто 
больше не нарушало тишины. 
	- В чем дело, мистер Карпентер? - неожиданно сказала мисс 
Сэндз.- Заснули? 
	И тогда он встал. Она повернулась к нему. В глазах ее стояли 
слезы, она смотрела на него с нежностью и обожанием - точно так же, как 
смотрела прошлой ночью, 79.062.156 лет назад, у мезозойского костра в 
верхнемеловой пещере. "Да если вы скажете ей, что ее любите, она 
бросится вам на шею - вот увидите!" 
	- Я люблю тебя, крошка,- сказал Карпентер. 
	И она бросилась ему на шею. 

Роберт Ф. Янг. У начала времен.
перевод с англ. - А. Иорданский
Robert F. Young. When Time Was New.





                                Роберт ЯНГ

                                   ГОДЫ


     Дойдя  до  университетского  городка,   старик   остановился.   Осень
кончалась. С запада дул сырой ветер.  Он  шуршал  мертвыми  листьями,  что
лохмотьями свисали с ветвей академических вязов и  кленов.  ворошил  сухую
траву и проносился сквозь оголившиеся кусты. Скоро  выпадет  снег,  старый
год умрет, а новый с неизбежностью зародится.
     Старик дрожал, но не от холода. Его пугали видневшиеся  вдали  здания
университета. Он со страхом смотрел  на  идущих  по  дорожке  студентов  -
длинноволосых небрежно  одетых  молодых  людей,  длинноволосых  девушек  в
свитерах и  джинсах.  Но  он  пересилил  себя  и  пошел  вперед,  заставив
старческие глаза вглядываться в лица девушек. Путешествие стоило ему  всех
накопленных за жизнь сбережений,  и  он  не  был  намерен  возвращаться  с
пустыми руками.
     Казалось, что никто из студентов не заметает его,  словно  его  и  не
существовало (в каком-то смысле так оно и есть, предположил он). Время  от
времени ему приходилось сходить с дорожки, чтобы не столкнуться с ними. Но
он привык к подобному безразличию. В каждом поколении  молодежь  неизменно
была надменной и себялюбивой, и это естественно, так и должно быть всегда.
Весь мир принадлежал им, и они это знали.
     Старик утратил часть своего страха. Университетские здания  оказались
куда менее величественными по сравнению с тем, какими их рисовала  память.
Она - в лучшем случае неважный художник. Она все искажает, преувеличивает.
Она   добавляет   никогда   не   существовавшие   детали   и    пропускает
действительные. Было и еще  одно  важное  обстоятельство.  Нельзя  увидеть
что-либо во второй раз в точности таким, каким видел это  впервые,  потому
что та твоя часть, которая  интерпретировала  первоначальные  впечатления,
уже навсегда мертва.
     Старик жадно всматривался в лица торопящихся мимо девушек,  отыскивая
Элизабет. Ему хотелось увидеть лишь одно ее лицо. Он желал взять с собой в
обратную дорогу ее лучезарную молодость для того, чтобы последние годы его
жизни  не  прошли  такими  тусклыми  -  чтобы  рассеялась  хотя  бы  часть
одиночества, навалившегося на него после смерти жены. Хотя  бы  ненадолго.
Этого будет достаточно.
     Когда он, наконец, отыскал ее лицо, то был потрясен до глубины  души.
Такая молодая, подумал он. Такая нежная и прекрасная. Его удивило, что  он
так легко ее  узнал.  НАверное,  память  все-таки  не  настолько  скверный
художник. Его сердце застучало, а  горло  сжалось.  Классические  реакции,
только в его случае умноженные в тысячу раз. В глазах потемнело. Он стал с
трудом видеть. Элизабет...
     Она шла рядом с высоким молодым человеком, глядя на него и  помахивая
книгами. Но старик не смотрел на ее спутника. Момент был слишком дорог для
него, чтобы упускать хотя бы деталь. К тому же ему было  боязно  смотреть.
Годы...
     Пара приближалась, смеясь и разговаривая, им было тепло и безопасно в
оазисе их молодости. На Элизабет не было ни  шляпки,  ни  шейного  платка.
Рыжевато-золотистые волосы  танцевали  на  ветру,  разбиваясь  мимолетными
волнами вдоль мягких берегов ее детских  щек.  Губы  были  словно  осенний
лист, легко лежащий  на  прелестном  ландшафте  ее  лица.  Ее  глаза  были
осколками летнего неба. На ней был бесформенный серый свитер  и  пятнистые
брюки из грубой хлопчатобумажной ткани. Длинные и быстрые ноги спрятаны от
солнца. Но память его не подвела.
     Он заплакал. Не стесняясь, как плачет подвыпивший человек.  Элизабет.
Элизабет, дорогая, любимая...
     Она не замечала его, пока они едва не столкнулись. Тут она,  кажется,
ощутила его взгляд и всмотрелась в его глаза. Она остановилась, и ее  лицо
побелело. Ее спутник замер рядом с ней. Старик замер тоже.
     Щеки  Элизабет  окрасились  снова  Лазурь  ее   глаз   потемнела   от
отвращения. Пухлые губы сжались. -  Какого  черта  ты  на  меня  пялишься,
грязный старикашка!
     Ее спутник возмутился. Он сердито заслонил  Элизабет  и  встал  перед
стариком. - Наверное, стоит расквасить тебе нос!
     Старик ужаснулся. Да ведь они ненавидят меня, подумал он. Смотрят  на
меня, как на прокаженного. Я не ожидал, что они узнают  меня  -  да  и  не
хотел этого. Но такое - Господи милосердный, нет!
     Он попытался заговорить,  но  ему  нечего  было  сказать.  Он  стоял,
онемев, и вглядывался в странное и знакомое лицо юноши.
     - Грязный старик, - повторила Элизабет. Она взяла юношу  под  руку  и
они зашагали прочь. Старик беспомощно смотрел им вслед, зная, что хотя  он
еще жив и будет жить дальше, с этого момента он уже умер.
     "Почему же я не вспомнил, - подумал он. -  Как  смог  я  забыть  того
бедного старика?"
     Он вернулся на мертвых ногах  в  рощицу  у  окраины  университетского
городка, где полыхало поле  времени,  ступил  в  его  пылающие  объятия  и
промчался назад сквозь годы, превратившие его из высокого  юноши  в  нечто
непристойное.  Заплатив  охраннику  вторую  половину  оговоренной  заранее
взятки и  покинув  станцию  времени  через  задний  выход,  он  поехал  на
кладбище, где была похоронена  Элизабет.  Он  долго  стоял  у  могилы  под
резкими порывами ветра, и снова и снова перечитывал надпись  на  гранитной
плите: "Р.1952 - С.2025. В ПАМЯТЬ О МОЕЙ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЕ..."
     Но Время-Вор еще не закончило  своего  дела.  Оно  трепанировало  его
череп, вырезало его воспоминания и извлекло  мягкие  летние  ночи,  спящие
цветы  и  туманные  вечера.  Оставило  лишь  обнаженные  поля  и  холмы  с
безлистными деревьями.
     Он прочел надпись в последний раз.
     - Грязная старуха, - процедил он.




                                Роберт ЯНГ

                            ЛЕТАЮЩАЯ СКОВОРОДКА


     Марианна Сэммерс работала на фабрике сковородок. Восемь часов в  день
и пять дней в неделю она стояла у конвейера, и каждый раз, когда мимо  нее
проезжала сковородка, Марианна приделывала  к  ней  ручку.  Стоя  у  этого
конвейера, она сама  без  остановки  плыла  по  огромному  конвейеру,  над
которым вместо ламп дневного света тянулись дни и  ночи,  а  вместо  людей
вдоль него  стояли  месяцы.  Когда  Марианна  проплывала  мимо  очередного
месяца, он что-то ей добавлял или что-то у нее  отнимал,  и  Марианне  уже
казалось, что там, в конце линии,  поджидает  ее  последний  месяц,  чтобы
приделать ручку к ее душе.
     Иногда Марианна спрашивала себя, как  это  ее  угораздило  попасть  в
такую колею. Но, думая об этом, она чувствовала, что  попросту  обманывает
себя и на самом деле знает,  почему  все  так  вышло.  Колеи  созданы  для
бездарей, и если ты бездарь, то рано или поздно оказываешься  в  колее.  А
если при этом еще и упрямишься, то в этой колее ты и остаешься.
     Это совсем не одно и то же - танцевать в телепередаче или приделывать
ручки к сковородкам, везучей  или  невезучей  -  короче,  если  опять-таки
говорить начистоту - талантливой или бездарной. Можешь  тренироваться  или
пробовать, сколько твоей душе угодно, но если у тебя слишком толстые ноги,
ты никому не нужна и  оказываешься  в  колее  (иначе  говоря,  на  фабрике
сковородок), каждое утро идешь на работу и  делаешь  там  одно  и  то  же,
вечером приходишь домой и думаешь одно и то же, и  все  время  плывешь  по
огромному конвейеру мимо безжалостных месяцев и приближаешься к последнему
месяцу, который тебя доделает, и ты станешь точь-в-точь такой же, как  все
остальные...
     По утрам она вставала и готовила завтрак в своей маленькой  квартире,
а потом ехала в автобусе на работу. По вечерам она  приходила  домой  и  в
одиночестве готовила себе ужин, а потом смотрела телевизор.  В  уикенды  -
писала письма и гуляла в парке. Ничто не менялось; Марианне уже  казалось,
что ничего не изменится.
     Но однажды вечером она пришла домой и обнаружила у  себя  на  оконном
карнизе летающую сковородку.


     День был самый обычный - сковородки, начальство, скука и усталость  в
ногах... Часов в десять к ней подошел наладчик и предложил пойти на танцы.
Танцы намечались на  вечер  -  компания  каждый  год  устраивала  на  свои
средства танцы накануне Дня всех святых.  Марианна  уже  успела  отклонить
пятнадцать приглашений.
     Мимо проехала сковородка, и Марианна приделала к ней ручку.
     - Нет, я наверное не пойду, - сказала она.
     - Почему? - растерянно спросил наладчик.
     Он попал в точку - Марианна не могла ответить на  вопрос  откровенно,
потому что не была откровенна и сама  с  собой.  И  она  повторила  ту  же
невинную ложь, которую слышали от нее все остальные приглашавшие:
     - Я... я не люблю танцев.
     - А-а. - Наладчик посмотрел на нее  так  же,  как  и  пятнадцать  его
предшественников,  и  пошел   дальше.   Марианна   пожала   плечами.   Мне
безразлично, что они думают, сказала она  себе.  Мимо  проехала  еще  одна
сковородка, и еще, и еще.
     В полдень Марианна вместе со всеми поела в заводском буфете сосисок с
кислой капустой. Ровно в 12.30 шествие сковородок возобновилось.
     После обеда ее приглашали еще два раза. Как  будто  она  единственная
девушка на фабрике! Временами она начинала ненавидеть свои голубые глаза и
круглое румяное лицо, а иногда -  даже  свои  золотистые  волосы,  которые
действовали на мужчин как магнит. Но  ненависть  к  собственной  внешности
ничуть ей не помогала - скорее наоборот.  К  половине  пятого  у  нее  уже
болела голова, и она до глубины души презирала весь белый свет.
     Когда она вышла из автобуса на углу, мелюзга веселилась вовсю. Кругом
веселились ведьмы и крались гоблины, брызгали искрами  бенгальские  свечи.
Но Марианна не обращала на все это внимания.
     Канун Дня всех святых - праздник для  ребятишек,  а  не  для  побитой
жизнью старухи  двадцати  двух  лет  от  роду,  что  работает  на  фабрике
сковородок.
     Марианна дошла до своего дома  и  забрала  внизу  почву.  Пришло  два
письма: одно от матери, а другое...
     Пока она поднималась в лифте на шестой этаж и шла по коридору к двери
своей квартиры, ей казалось, что сердце выскочит у нее из  груди.  Но  она
заставила  себя  сперва  распечатать  письмо  матери.  Письмо  было  самым
обыкновенным и ничем не отличалось от предыдущего. Урожай винограда хорош,
но если посчитать, сколько  денег  уйдет,  чтобы  подрезать,  подвязать  и
продисковать, да еще во  сколько  обойдется  конный  пропашник  и  сколько
запросят сборщики, то увидишь, что от чека почти ничего  не  останется  (а
когда еще чек придет и придет ли вообще...). Куры несутся лучше  -  словно
чувствуют, что яйца опять подешевели. Эд Олмстед взялся ставить пристройку
к своему складу (и давно пора!). Дорис Хикет родила мальчика в семь  футов
весом. Папа тебя целует. Самое время тебе позабыть свою глупую гордость  и
вернуться домой. P.S. Тебе было бы интересно взглянуть, как  перестраивает
свой дом Говард Кинг. Когда он закончит, у него будет настоящий дворец.
     У Марианны комок подступил к горлу.  Дрожащими  пальцами  распечатала
второе письмо.


     "Дорогая Марианна!
     Я обещал больше не писать тебе, потому  что  уж  столько  раз  писал,
просил вернуться домой и выйти за меня замуж, а ты даже не  отвечаешь.  Но
бывает так, что человеку не до мужского самолюбия.
     Ты, наверное, знаешь, что я перестраиваю свой дом, и знаешь, зачем  я
это делаю. А если не знаешь, то имей в виду, что ради тебя; да и  купил  я
его ради тебя. Хочу сделать большое окно, но не знаю, где: в гостиной  или
в кухне. В кухне было бы хорошо, но оттуда будет виден только сарай, а  ты
знаешь, какой у меня сарай. Если сделать  это  окно  в  гостиной,  то  оно
треснет в первую же зиму, когда подует  ветер  с  северо-запада;  зато  из
гостиной был бы хороший вид на дорогу и на ивы у  речки.  Что  делать,  не
знаю.
     Южные холмы, что за лугами, уже стали золотисто-красными -  тебе  это
всегда очень нравилось.. Ивы - словно в огне. По вечерам я сижу на крыльце
и представляю, как будто ты идешь по  дороге  и  останавливаешься  у  моей
калитки; тогда я встаю,  выхожу  на  дорогу  и  говорю:  "Я  рад,  что  ты
вернулась, Марианна. Ты же знаешь, что я люблю тебя по-прежнему". Если  бы
кто-нибудь услышал, как я это говорю, он бы, наверное, решил, что я спятил
- ведь на дороге никого нет, и никто не стоит у моей калитки.
                                                                  Говард."


     ...Это было в декабре; в бодрящем вечернем воздухе раздавались песни,
смех, хруст снега под ногами бегущих и пыхтение трактора, который тащил за
собой сани с сеном. Звезды сияли совсем близко - черные  деревья  касались
их своими верхушками. На холмах лежал снег, чистый и сверкающий в звездном
свете; вдали чернела опушка леса. Все разместились  в  сене  на  санях,  а
Марианна ехала на тракторе  с  Говардом;  трактор  бросало  из  стороны  в
сторону и дергало, а его фары освещали изрытую ухабами сельскую дорогу...
     Говард обнимал ее,  и  их  морозные  выдохи  смешивались  при  каждом
поцелуе. "Я люблю тебя,