тельные штришки в имидж пророка.

Имидж. Мэдисона создал его имидж, а имидж ему создала самая
профессиональная и изощренная рекламная кампания за всю историю
современного общества. "Слава Господня" вещала по радио и телевидению на
двести стран мира, и для каждой был разработан и поддерживался свой
собственный, несхожий с остальными, образ праведника. Даже имена
использовались разные. Томасом Мэдисоном его звали только в Штатах, а был
ли он в действительности американцем или, наоборот, китайцем, бразильцем,
европейцем - этого никто не знал наверняка. Немалое значение имела
внешность. Искусные хирурги сформировали главе Церкви новую линию носа,
подправили разрез глаз, вылепили скулы и пересадили волосы. Пластическая
операция наделила его чертами всех рас; он получил лицо, какое может быть у
человека любой национальности. Лишь немногие знали, что за человек
скрывается под этой личиной, но все сходились в одном: прежние религиозные
лидеры и претенденты на щедрые денежные взносы по сравнению с Томасом
Мэдисоном были неопытными любителями.

И вот, шесть лет назад его не стало. В результате глупейшей, нелепейшей
случайности.

На Земле женщины - молодые и увядающие, прекрасные и безобразные, богатые и
бедные - приходили в экстаз и буквально бросались на Мэдисона. Он мог бы
менять их, как перчатки, иметь сотню, тысячу любовниц, а предпочел
соблазнить жену своего давнего друга и соратника Джека Бђрдона. Джек
возглавлял Австралийскую церковь Христа-Вседержителя и ради друга готов был
в огонь и воду. Но когда он застал его на своей двухсотфутовой яхте в
постели со своей женой, на него нашло временное умопомрачение. Позже Бердон
признался во всем (хотя кое-какие детали вполне мог утаить). Он пять раз
выстрелил Мэдисону в голову, потом перерезал ему глотку и швырнул труп на
съедение акулам и морским крокодилам, коими кишит северное побережье пятого
континента. Жену он зверски избил, превратив ее в увечную, бессмысленно
улыбающуюся куклу. Придя в себя, вызвал полицию и в ходе следствия заодно
поведал Интерполу и налоговому управлению все, что знал об организации
Мэдисона. Представленные им доказательства обеспечили срок нескольким
сотням высших сановников Церкви.

Великая, непрестанно крепнущая финансовая империя, контролировавшая 50
миллиардов долларов, свободных от налогов, ухнула в женское лоно. Следствие
констатировало исчезновение вместе с нею львиной доли капитала. Деньги
пропали без следа, ушли, словно вода сквозь песок.

От Церкви осталась лишь потрясенная паства да пустая оболочка "Славы
Господней" - темная громада, безмолвно несущаяся в пустоте на фоне звездных
россыпей. Миллионы верующих, несмотря ни на что, до сих пор горюют,
боготворят своего учителя и еженощно воздымают глаза и руки, вознося
страстные молитвы и надеясь вновь увидеть на небесах сверкающий крест.

Вдруг Селия, вздрогнув, вывела меня из задумчивости.

- Джимми, что это? - в страхе прижавшись ко мне, прошептала она.

В воздухе стояло глухое, мерное поскрипывание. Оно доносилось отовсюду -
близко и издалека - и напоминало звуки, издаваемые корпусом подлодки во
время погружения на глубину. Я нашарил висевшие в зажиме часы, посмотрел на
светящийся циферблат.

- Ничего особенного. Так будет каждые минут пятьдесят или чуть меньше.
Дважды на каждом витке.

- Но что это скрипит?

- Титан потягивается во сне. Тепловое расширение или сжатие после
прохождения границы земной тени.

Селия обвила меня руками и ногами и блаженно застыла.

- Какой ты умный. Ты мог бы стать кем угодно, даже физиком. И как я жила
без тебя? - Она выпростала одну руку, провела пальцами по моей ключице,
стала щекотать впадинку возле шеи. - А тебе не найти никого, кто полюбит
тебя, как я. Этого не сможет никто и никогда. Ну, скажи, что ты меня
любишь, Джимми. Скажи, что тоже не знаешь, как жил до меня...

Всего несколько дней, подумал я. Осталось несколько дней. А потом выполнил
ее просьбу, сказав, что люблю. Только вот о том, как жил раньше,
рассказывать воздержался.


Наутро началась подготовка к эксперименту Джермани. Малколм Мак-Коллэм
возился у главного распределительного щита, проверяя исправность сети и
панелей управления, а я самостоятельно изучал схему жилых отсеков, где мы
поселились и свет горел уже вчера.

Мак-Коллэм поколдовал над своим универсальным тестером, прихваченным с
Земли, и занес кулак над самым большим выключателем.

- А ну-ка, позабавимся - устроим настоящую проверку. Сейчас вспыхнет вся
"СГ", и сразу все станет ясно. Девяносто мегаватт. А нам понадобится только
половина.

Я взглянул на часы и покачал головой.

- Не делай этого, Мак. Мы на ночной стороне. Народ внизу может неправильно
нас понять.

- Эх! - Он ухмыльнулся. - Вообще-то, прекрасная мысль - слегка подогреть
гаснущие религиозные чувства. Ну да ладно, скорее всего, ты прав, Джимми.
Будь пока здесь, а я схожу к Джермани - доложу о том, что все в порядке.

Большая удача. Я использовал свободное время, которое Мак-Коллэм
отсутствовал, для того, чтобы убедиться в справедливости подозрения,
возникшего у меня еще раньше: одна из цепей находилась под нагрузкой, хотя
на контрольных приборах это никак не отражалось. Она питала потайную часть
"СГ". Некая область внутри святилища была недоступна для посещения обычным
путем.

Я решил, что ее можно обнаружить, следуя по силовому кабелю, но сейчас
времени на это все равно бы не хватило. Джермани сучил ногами от
нетерпения, и нас с Селией немедленно отправили наружу крепить на арматуре
несметное количество интерферометров и магнитометров. Это рискованное
занятие требовало неусыпного внимания и сосредоточенности, и я выбросил из
головы все посторонние мысли. Работать в скафандре и перчатках и так было
непросто, а вскоре я заметил, что мои руки дрожат - не иначе, от недосыпа.
Я спал лишь несколько часов, а потом отправился блуждать по станции, изучая
расположение помещений.

Пока устанавливали приборы, Селия вновь попыталась объяснить мне идею
эксперимента. Но, поскольку она оперировала терминами и вдавалась в
подробности, в которых я, как она прекрасно знала, ничего не смыслил, то я
быстро понял, что она говорит скорее для себя. Недавно меня осенило:
несмотря на то, что папаша Джермани не имеет себе равных как популяризатор
и добытчик денег, возможно, основополагающие идеи его научных работ исходят
от Селии. Во всяком случае, решающий опыт по обнаружению "третичного"
квантования придумала она. По ее словам, этот опыт должен был выявить либо
зернистую, либо гомогенную структуру пространства-времени.

- Не в прямом смысле зернистую, - пояснила Селия, - эти крупицы мироздания
скорее напоминают петельки в двенадцатимерном пространстве - такие
крошечные, что никто никогда не сумеет их увидеть. Любой мыслимый прибор
или зонд, который удалось бы изобрести для непосредственного изучения этой
структуры, был бы на двадцать порядков крупнее необходимого. Согласно
принципу неопределенности, лучшего достичь невозможно.

- Но, раз наблюдать ее - безнадежное дело, зачем же весь этот огород
городить?

- Мы надеемся на косвенные данные. - Она вглядывалась в шкалу
мђссбауэровского калибратора, позволяющего довести разрешение магнитометров
до одной миллиард-миллионной чего-то там... - Нельзя наблюдать отдельные
петельки, но их можно обнаружить по остаточным эффектам взаимодействия
между собой. Ведь и другие объекты микромира не обязательно изучать
напрямую, но тем не менее они существуют. Вспомни хотя бы кварки или черные
дыры...

Когда-то, только-только приручив Селию, я поинтересовался, какой прок от
всех этих теорий и экспериментов и какая разница, что происходит в этом
самом микромире, если увидеть иссследуемый объект можно лишь при
секстиллионном увеличении.

- Невежда! - набросилась на меня любимая. - Сейчас, может, это и не важно,
но лет через пятьдесят или сто наша теория изменит мир. Это тебе не
какая-нибудь там рутина - наш эксперимент куда важнее опыта Майкельсона -
Морли. Мы проникнем в сущность самой действительности. Когда-нибудь наша
работа войдет в учебники, как яблоко Ньютона и падающий лифт Эйнштейна.
Подтвердив нашу теорию, мы одним ударом уничтожим всех квантовых драконов.

"Квантовые драконы". Если верить описанию Селии, квантовые парадоксы - это
настоящие драконы, направо и налево разящие бедных физиков своими острыми,
словно жало, клыками и огненным дыханием. Кошка Шредингера, бесконечная
регрессия Вигнера, множественные миры Эверетта и Уилера, каскад Чанга и
дилемма Понтейра... - драконы подгрызали корни физического древа, и никто
не мог с ними совладать. Все попытки упирались в одни и те же вопросы:
какие условия накладывает присутствие наблюдателя на вектор квантового
состояния? И как меняет его сам акт наблюдения? Потратив почти столетие,
ученые разработали ряд алгоритмов, позволяющих им описывать квантовые
явления. Но все эти алгоритмы относятся к методам ad hoc, дающим верное
решение лишь от случая к случаю. По сути, они ни на чем не основаны; под
ними - бездна, полная парадоксов.

Как утверждала теория Джермани, от парадоксов можно разом отделаться, если
пространство-время определенным образом квантовано. Притом, якобы,
принципиально осуществим решающий эксперимент, способный подтвердить или
опровергнуть эту теорию. (До тех пор ее можно считать не более, чем
замечательной гипотезой.) По счастью, современный уровень технологии как
раз допускал проведение подобного эксперимента - не больше, но и не меньше.
Для него требовалось протяженное, прочное и минимально гравитирующее
сооружение. Единственным известным физическим телом, которое удовлетворяло
этим требованиям, была "СГ".

Пресса усматривала некоторую иронию в том, что Джермани использует детище
Томаса Мэдисона, дабы установить истину, на которую тот наверняка обрушил
бы проклятия. Ибо в своих проповедях Мэдисон называл науку греховным
заблуждением и орудием Сатаны.

Правда, несмотря на весь свой талант добытчика, Джермани не смог бы ни
купить, ни даже арендовать "СГ". Но после смерти Мэдисона власти задним
числом обложили его имущество налогом и потребовали от Церкви миллиарды.
Денег у нее не оказалось, так что те из высшего духовенства, кто не угодил
в тюрьму, по праву считали себя везунчиками, а имущество было конфисковано
правительством Соединенных Штатов. Однако станция оставалась практически
недосягаемой, и потому на самом деле не имела ценности. Ее орбита,
приемлемая для автоматических кораблей, не подходила для пилотируемых.

Вильфредо Джермани обратился к правительству с весьма дельным предложением
- взять "СГ" на полгода напрокат вместе со всеми причиндалами и провести
там свой знаменитый опыт. Станция останется собственностью правительства, а
все открытия и изобретения, которые появятся в процессе работы, будут
принадлежать и правительству, и Джермани. Кроме того, оно получит часть
доходов от продажи прав на освещение события информационными агентствами и
телекомпаниями. А впридачу Джермани брал на себя оплату экспериментального
оборудования и доставки. В общем, выгодное, или уж во всяком случае
беспроигрышное, дельце.

Однако для нас, непосредственных участников, его беспроигрышность была куда
как менее очевидна. Работать-то предстояло с мощнейшим и очень
концентрированным импульсом энергии (в конкретные детали я не вдавался), и
Джермани недвусмысленно дал нам с Мак-Коллэмом понять, что второй веской
причиной вынесения эксперимента в открытый космос являлась
непредсказуемость возможных физических эффектов.


Эксперимент должен был начаться во время пролета "СГ" над территорией
Штатов. Помимо нас самих с нашей аппаратурой, за ним при помощи камер,
направленных в небеса, собирались следить телекомпании почти каждого
крупного города - как я подозревал, не столько желая получить зримое
доказательство результата, сколько в надежде на непредвиденный эффект,
сопровождаемый грандиозным фейерверком. Катастрофы куда занимательней
успешных научных экспериментов.

Мы же часа за два перед долгожданным моментом получили доказательство
способности нашего обиталища преподносить новые сюрпризы.

Мак-Коллэм как раз завершал генеральную проверку, гоняя систему на холостом
ходу и увеличивая нагрузку. Вдруг, когда мощность достигла максимума,
внутри станции стали глохнуть, а потом и вовсе пропали все звуки. Мы
перестали слышать даже себя. И тогда, в этой сверхъестественной тишине
возник шепот. Он звучал отовсюду и ниоткуда, словно воздействовал прямо на
слуховой центр мозга, громкий ровно на столько, чтобы можно было разобрать
слова: "Мне отмщение, - говорит Господь, - и Аз воздам".

Разумеется, мы знали, что это записанный на пленку голос Т.Мэдисона, как
знали и то, что его Бог был суровым ветхозаветным Богом - мстительным
божеством жестокого правосудия и беспощадной справедливости. Слова "Мне
отмщение..." следовало бы начертать девизом на знамени мэдисоновской
Церкви; они звучали лейтмотивом всех его проповедей и энциклик. Друг Людей
окончательно и бесповоротно определил участь неверующих - гореть им всем в
адском пламени, гореть вечно и без всякой надежды на спасение. И, как ни
странно, именно этот его ад, нарисованный в самых ужасающих и
отвратительных подробностях, оказался одной из притягательнейших сторон
Церкви Христа-Вседержителя. А непрерывный поток писем, стекавшийся к
пастырю от творчески мыслящих пасомых, существенно пополнял реестр адских
мук, внося неоценимый вклад в Живое Учение.

Враги издевались над Мэдисоном, клеймили его чудеса, обзывая дешевыми
мистификациями и бутафорскими трюками. Легко же им было отмахиваться, уютно
сидя перед телевизорами, а здесь, на станции, услышав этот тихий, зловещий
шепот...

Да, пожалуй, все мы малость струхнули, и трепетали, пока Мак-Коллэм не
сумел выделить и обесточить нужную цепь. Однако об отсрочке эксперимента не
могло быть и речи. Как сказала бы Селия, скорей два фермиона окажутся в
одном состоянии, чем папа Джермани нарушит обещание. Час назначен, и
представление состоится в любую погоду.

Шеф срежиссировал действо, словно трехактный балет с собственной персоной в
главной роли. Селия получила вторую роль; выход на подмостки остальных не
планировался. Строго велев "смотреть в оба", Джермани сослал меня в
распределительную. Поскольку смотреть там было особенно не на что, я
сообразил, что следующие четыре часа просто не должен появляться возле
видеокамер. Это меня вполне устраивало - я заранее решил, что во время
эксперимента начальству будет не до меня, обо мне и не вспомнят, а я как
раз успею обернуться со всеми намеченными делишками.

Итак, удалившись в электрощитовую, я начал ждать, а минут за сорок до
момента "ноль", бросив вверенный пост, двинулся вдоль большой оси "СГ" в ту
часть станции, где предположительно находились лишь бесполезные для нас
хранилища всякой всячины. Пройдя метров двести, я оказался перед переборкой
с тройной обшивкой. За нею не полагалось быть ничему, кроме вакуума, но я
имел на этот счет особое мнение. Силовые кабели, упрятанные в
вентиляционную шахту, уходили куда-то дальше сквозь толстую металлическую
стенку. Не могли же они вести в ничто.

Каких-нибудь пять минут - и я нашел потайную кнопку. Под действием
автоматики половина переборки скользнула в сторону, открыв округлое
отверстие шести футов в поперечнике. Покидая щитовую, я облачился в
скафандр, но он не понадобился. Проход вел в отдельный блок помещений,
заполненных нормальным воздухом. Из-за разной освещенности частей "СГ" в
них обычно бывала разная температура. Разброс достигал огромных величин, да
еще она резко менялась при изменении ориентации станции относительно
Солнца. Здесь же при помощи всюду понапиханных тепло-кондиционеров
поддерживалась постоянная температура на двадцать градусов выше точки
замерзания.

Первые три комнаты были жилыми каютами, оборудованными радиоаппаратурой,
настроенной на прием передач с Земли. Дальние, выпуклые стены явно выходили
прямо в космос и, хотя выглядели обыкновенно, наверняка обладали повышенной
прочностью и отменными защитными свойствами. Солнечные вспышки тут не
страшны.

А вот и четвертая, внутренняя комната...

Затаив дыхание, я открыл дверь. В центре стоял серо-голубой саркофаг
гибернационной камеры Шиндлера. Восемнадцать миллионов долларов за
последнюю, отчаянную надежду. Смертельно раненый или неизлечимо больной
пациент мог проспать в такой камере бесконечно долго. Внутривенное питание
при температуре тела чуть выше нуля способно поддерживать сведенную к
минимуму жизнедеятельность организма до той поры, когда, благодаря
донорским органам или усовершенствованным методам медицины, появится шанс
исцеления.

Но кто сказал, что в шиндлеровскую камеру можно запихнуть только больного?

Я осмотрел панели и насчитал целых пять таймеров, установленных на
срабатывание через девять месяцев начиная от сегодняшнего дня. Переключив
все таймеры на немедленное пробуждение пациента, я сел на пол перед камерой
и стал ждать.

Даже ускоренная реанимация требует некоторого времени. Сердечная
деятельность того, кто находился там, внутри, начала восстанавливаться. По
мере поступления в вену раствора из капельницы рос пульс; вместе с ним
поползла вверх температура.

Минуты тянулись. Я ждал.

Через полчаса светильники под потолком замигали, как будто где-то зачихал
движок. Часы показывали, что первая стадия эксперимента Джермани - в самом
разгаре. Сейчас волны магнитного поля, все уплотняясь и уплотняясь,
расходятся по спирали вдоль "СГ". Первая стадия давала самую
непосредственную, но и наименее достоверную картину третичного квантования.
Селия не возлагала на нее особых надежд. По ее словам, самой многообещающей
представляется вторая стадия, которая должна начаться через два часа после
первой. Моя милашка готова была поставить на нее все свои деньги.

Температура тела - 78 градусов. Бронхоспирометр фиксировал нормальную
частоту дыхания и близкий к норме состав выдыхаемой смеси. Должно быть, у
человека, оживающего в камере, сейчас пробуждается сознание. Я заглянул в
узкое плексигласовое оконце сверху, но ничего не увидел. Сердцебиение -
четкое, ритмичное, 47 ударов в минуту. Мой собственный пульс перевалил за
сотню. Уговаривая себя, что, по сравнению с шестью годами ожидания, три
четверти часа - ничто, я закрыл глаза.

Прежде мне не доводилось наблюдать шиндлеровскую камеру в действии. Что
происходит в конце цикла пробуждения? Навряд ли подогретый субъект
выскакивает из нее, словно хлебец из тостера, но открыть запор снаружи я не
осмеливался - а вдруг опережу события?

Наконец из саркофага донесся вздох протеста - бедняга, как видно не
выспался, - и что-то щелкнуло. Дверца, однако, не открылась, но была теперь
незаперта. Трясущейся ледяной рукой я потянул ее на себя, и в следующую
секунду на меня воззрился ошеломленный Томас Мэдисон.

- Бердон? - промямлил он и вяло приподнял голову. - Это ты, Джек?

- Джек Бердон умер. - Мой ответ прозвучал торжественно и сурово. - Это я,
Эрик, твой Джимми.

Он разинул рот; на лице застыло то самое выражение, которое я несколько лет
видел, мечтая об этом дне.

- Где?.. Что?.. - только и смог выдавить из себя воскресший пророк.

- Ты у себя, Эрик, на "Славе Господней". Разве не так было задумано?

Он попытался подняться, чтобы выбраться из камеры, но слабость еще не
прошла. Я одной рукой запихнул его обратно. Он задрожал и втянул голову в
плечи.

- А Джек? Что стряслось с Джеком?

- "Мне отмщение", Эрик. Помнишь? Твоя любимая цитата. Хочешь узнать, как я
его расколол? С некоторых пор в народе пополз слушок о воскрешении.
Нелепый, дикий такой слушок. Но упорный - он просочился даже сквозь
тюремные стены. С чего бы это, - недоумевал я, - ведь не мессия же Мэдисон,
в самом деле? Но с другой стороны, его тело так и не найдено. Тут я
призадумался, а потом прослышал, что не только тело, но и денежки церковные
как в воду канули. Дело-то нечисто, - смекнул я и, выйдя на в