Восемьдесят  пятый  год.  Значит,   вам  сейчас
тридцать семь лет, не так ли?

     ЭМИЛИЯ. Триста тридцать семь.

     КОЛЕНАТЫЙ. Настоятельно предлагаю вам отве­чать серьезно. Назовите  ваш
возраст.

     ЭМИЛИЯ. Триста тридцать семь лет.

     КОЛЕНАТЫЙ. Это переходит все границы! А кто был ваш отец?

     ЭМИЛИЯ.   Иеронимус   Макропулос,   лейб-медик   им­ператора   Рудольфа
Второго.[29]

     КОЛЕНАТЫЙ. Тысяча чертей! Я с ней больше не разговариваю.

     ПРУС. Как ваше настоящее имя?

     ЭМИЛИЯ. Элина Макропулос.

     ПРУС. Любовница Иозефа Пруса Элина Макропу­лос -- из вашего рода?

     ЭМИЛИЯ. Это я сама.

     ПРУС. То есть как?

     ЭМИЛИЯ. Я жила с Пепи Прусом. От него у меня -- тот Грегор.

     ГРЕГОР. А Эллен Мак-Грегор?

     ЭМИЛИЯ. Это я.

     ГРЕГОР. Вы в своем уме?

     ЭМИЛИЯ. Я твоя прапрабабушка; Ферди был моим сыном, понимаешь?

     ГРЕГОР. Какой Ферди?

     ЭМИЛИЯ.  Да Фердинанд  Грегор.  В  метрике он за­писан,  как  Фердинанд
Макропулос, потому что... там мне пришлось назвать свое настоящее имя.

     КОЛЕНАТЫЙ. Безусловно. Так когда же вы роди­лись?

     ЭМИЛИЯ.  В тысяча пятьсот восемьдесят  пятом году. Christos  Soter,[30]
отвяжитесь наконец от меня с этим во­просом.

     ГАУК. Но... прошу прощения... ведь вы Евгения Монтес?

     ЭМИЛИЯ.  Я была ею, Макс, была. Но в то  время  мне было только  двести
девяносто лет. Была  я  и Екатериной  Мышкиной, и  Эльзой Мюллер,  и еще бог
весть кем. Вы поймите, не может же один человек жить триста лет!

     КОЛЕНАТЫЙ. Особенно певица.

     ЭМИЛИЯ. Я думаю!



     Пауза.



     ВИТЕК. Значит, вы жили также в восемнадцатом веке?

     ЭМИЛИЯ. Ну конечно.

     ВИТЕК. И лично знали... Дантона?

     ЭМИЛИЯ. Знала. Отвратительный субъект.

     ПРУС. А откуда вам известно содержание запеча­танного завещания?

     ЭМИЛИЯ. Пепи показал мне его, прежде чем запе­чатать. Он хотел, чтобы я
потом рассказала о завещании этому дурачку Ферди Грегору.

     ГРЕГОР. Почему же вы не сказали?

     ЭМИЛИЯ. На кой черт мне было заботиться о своих детях.

     ГАУК. Ай, ай, что вы говорите!

     ЭМИЛИЯ. Я, голубчик, давно уже не дама.

     ВИТЕК. Много у вас было детой?

     ЭМИЛИЯ. Человек двадцать. Иной раз, знаете, не убережешься...  Никто не
хочет выпить? Матерь  божия,  до  чего  горло  пересохло!  Умираю  от жажды.
(Опуска­ется на стул.)

     ПРУС. Стало быть, письма за подписью "Э. М." писали вы?

     ЭМИЛИЯ. Я... Знаешь что? Отдай их мне. Я люблю их иногда  перечитывать.
Похабство, да?

     ПРУС. Вы писали их, как Элина Макропулос или как Эллен Мак-Грегор?

     ЭМИЛИЯ. Это все равно.  Пепи знал, кто я.  Ему я все рассказала,  его я
любила.

     ГАУК. (встает в волнении). Евгения!

     ЭМИЛИЯ. Молчи, Макс: тебя тоже. С  тобой хорошо жилось, сорвиголова! Но
Пепи...  (Расплакалась.) Его я любила больше всех.  Потому-то и дала  ему...
средство Макропулоса... которого ему так хотелось...

     ПРУС. Что вы ему дали?

     ЭМИЛИЯ. Средство Макропулоса.

     ПРУС. Это что такое?

     ЭМИЛИЯ. Тот рецепт в запечатанном конверте, ко­торый сегодня я получила
от вас. Пепи  хотел  его  испро­бовать и вернуть мне...  и  положил  рядом с
завещанием. Наверно,  чтоб  я  когда-нибудь явилась за ним. И  вот  я пришла
только теперь. Как умирал Пепи?

     ПРУС. В горячке... и ужасных судорогах.

     ЭМИЛИЯ. Это из-за... средства... из-за него! Aia Maria. Я говорила ему!

     ГРЕГОР. Так вы приехали сюда только ради ре­цепта?

     ЭМИЛИЯ. Да, и я  не отдам вам его! Он теперь мой. Не воображай, Бертик,
что меня интересовал твой

     дурацкий процесс. Мне наплевать, что ты -- мой потомок. Я сама не знаю,
сколько моих пащенков бегает по све­ту.  Мне  нужен  был  рецепт...  Он  мне
необходим, потому что...

     ГРЕГОР. Потому что?

     ЭМИЛИЯ. Потому что я старею. Потому что моя жизнь кончается. Потому что
я хочу опять начать все сначала.  Потрогай, Бертик, как я холодею. (Встает.)
Потрогайте, потрогайте мои руки! О, господи! Как лед.

     ГАУК. Что же такое -- средство Макропулоса?

     ЭМИЛИЯ. Там написано, как оно делается.

     ГАУК. Что делается?

     ЭМИЛИЯ.  Средство,  чтобы  прожить  триста  лет;  чтобы  триста лет  не
стареть. Мой отец составил этот рецепт для императора Рудольфа... Но вы ведь
его не знаете, а?

     ВИТЕК. Только из истории.

     ЭМИЛИЯ. Что можно узнать из истории? История -- ерунда. Panaia,[31] что
я хотела сказать? (Нюхает из ко­робочки.) Никто не хочет понюхать?

     ГРЕГОР. Что это таксе?

     ЭМИЛИЯ. Так, ничего. Кокаин или что-то в этом роде. О чем бишь я?

     ВИТЕК. Об императоре Рудольфе.

     ЭМИЛИЯ.  Да,  да.  Вот был  развратник!  Постойте,  я вам  такое о  нем
расскажу...

     КОЛЕНАТЫЙ. Не отклоняйтесь от темы.

     ЭМИЛИЯ.  Да, так  вот, когда  он начал  стареть,  то все искал  эликсир
жизни.  Чтобы снова помолодеть, по-понимаете? Тут к нему  пришел мой отец  и
написал ему  этот  рецепт...  средство не стареть  триста лет. Но импе­ратор
боялся  отравиться и велел отцу сперва испытать  его  на мне. Мне тогда было
шестнадцать лет. Отец так и сделал. Тогда это  называли колдовством, но дело
тут совсем не в колдовстве.

     ГАУК. А в чем?

     ЭМИЛИЯ. (вздрогнув).  Не  могу сказать... это невоз­можно рассказать...
Неделю, а то и больше я лежала в горячке, без памяти, но потом поправилась.

     ВИТЕК. А император?

     ЭМИЛИЯ. Страшно разгневался. Ну, как он мог знать, что я проживу триста
лет? Отца велел бросить в темницу, как  обманщика,  а я бежала с рецептом не
то в Венгрию, не то в Турцию, уж не помню.

     КОЛЕНАТЫЙ. Давали вы кому-нибудь средство Макропулоса?

     ЭМИЛИЯ. Давала. В  тысяча  шестьсот  шестидеся­том году  его испробовал
один тирольский патер. Навер­но, он еще жив, но где теперь  -- не знаю. Одно
время  он был  папой  под именем  не  то  Александра, не то  Пия, не  то под
каким-то другим. Потом один итальянский  офи­цер, Уго; вот  был красавец! Но
его убили.  Потом  еще Андрей Нэгели, потом бездельник Бомбито. И Пепи Прус,
который от него умер. Пепи был последним; ре­цепт остался у него... Больше я
ничего не знаю. Спросите  Бомбито. Он жив;  не знаю только,  как его  теперь
зовут. По профессии он... как это называется?.. Брачный аферист, что ли?

     КОЛЕНАТЫЙ. Простите, так вам, значит, двести сорок семь лет?

     ЭМИЛИЯ. Нет, триста тридцать семь.

     КОЛЕНАТЫЙ.  Вы пьяны. С  тысяча  пятьсот восемь­десят  пятого  года  до
сегодняшнего дня прошло двести со­рок семь лет. Понимаете?

     ЭМИЛИЯ. Вы меня не сбивайте. Мне триста три­дцать семь лет.

     КОЛЕНАТЫЙ. Зачем вы подделали заявление Эллен Мак-Г.регор?

     ЭМИЛИЯ. Да ведь я сама и есть Эллен Мак-Грегор.

     КОЛЕНАТЫЙ. Не лгите! Вы Эмилия Марти. По­нятно?

     ЭМИЛИЯ. Да, но только последние двенадцать лет!

     КОЛЕНАТЫЙ. Вы признаетесь в краже медальона Евгения Монтес?

     ЭМИЛИЯ. Пресвятая дева, это неправда! Евгения Монтес...

     КОЛЕНАТЫЙ. Так записано в протоколе. Вы сами сознались.

     ЭМИЛИЯ. Неправда!

     КОЛЕНАТЫЙ. Назовите вашего сообщника.

     ЭМИЛИЯ. У меня нет сообщников.

     КОЛЕНАТЫЙ. Не отпирайтесь! Нам все известно. В каком году вы родились?

     ЭМИЛИЯ. (дрожа). В тысяча пятьсот восемьдесят пятом.

     КОЛЕНАТЫЙ. А теперь выпейте полный стакан.

     ЭМИЛИЯ. Не хочу! Оставьте меня!

     КОЛЕНАТЫЙ. Вы должны! Полный! Немедленно!

     ЭМИЛИЯ. (в страхе).  Что  вы со мной делаете? Бертик!.. (Пьет.)  Голова
кружится...

     КОЛЕНАТЫЙ. (встает и грозно приближается к ней). Как ваше имя?

     ЭМИЛИЯ. Мне дурно. (Падает со стула.)

     КОЛЕНАТЫЙ. (подхватывает ее и кладет на пол). Как ваше имя?

     ЭМИЛИЯ. Элина... Макро...

     КОЛЕНАТЫЙ.  Не   лгите!  Вы   знаете,  кто  я?  Я  свя­щенник.  Вы  мне
исповедуетесь.

     ЭМИЛИЯ. Patиr... hиmсn... hos... els... en uranois.[32]

     КОЛЕНАТЫЙ. Как ваше имя?

     ЭМИЛИЯ. Элина... пулос.

     КОЛЕНАТЫЙ.  Череп!..  Господи, прими  душу  греш­ной  рабы твоей Эмилии
Марти... м-м-м-м in saeculorum,  amen...[33]  Кончено. (Обернув череп черным
сукном, под­носит его Эмилии.) Встань! Кто ты?

     ЭМИЛИЯ. Элина. (Падает в обморок.)

     КОЛЕНАТЫЙ. (опускает ее на землю так, что  слы­шен шум падающего тела).
Проклятие! (Встает и откла­дывает в сторону череп.)

     ГРЕГОР. В чем дело?

     КОЛЕНАТЫЙ. Она не  лжет. Снимите эти тряпки. Скорей! (Звонит.) Доктора,
Грегор!

     КРИСТИНА. Вы отравили ее алкоголем.

     КОЛЕНАТЫЙ. Немножко.

     ГРЕГОР. (выглянув в коридор). Скажите, пожалуй­ста, здесь есть врач?



     Входит Доктор.



     ДОКТОР. Господин Гаук, мы ждем вас уже битый час. Собирайтесь домой.

     КОЛЕНАТЫЙ. Постойте; помогите сначала ей, док­тор.

     ДОКТОР. (нагнувшись над Эмилией). Обморок?

     КОЛЕНАТЫЙ. Отравление.

     ДОКТОР.  Чем?  (Став на колени,  нюхает.)  Ага.  (Встает.)  Уложите  ее
куда-нибудь.

     КОЛЕНАТЫЙ.  Отнесите   ее   в   спальню,  Грегор.  Вы   ведь  ближайший
родственник.

     ДОКТОР. Есть там теплая вода?

     ПРУС. Есть.

     ДОКТОР. Отлично. Одну минуту. (Пишет рецепт.) Черный кофе, понятно? А с
этим рецептом -- в аптеку. (Идет в спальню.)

     КОЛЕНАТЫЙ. Итак, господа...



     Входит Горничная.



     ГОРНИЧНАЯ. Мадемуазель звонила?

     КОЛЕНАТЫЙ.  Ну  конечно.  Она  хочет  черного  кофе.  Крепкого-крепкого
черного кофе, поняла, Лойзичка?

     ГОРНИЧНАЯ. Хи-хи, откуда вы знаете?

     КОЛЕНАТЫЙ. Ну вот. А с этим сбегай в аптеку. Живо.



     Горничная уходит.



     (Садится на авансцене.) Будь я проклят, но все это не выдумка.

     ПРУС. Да уж сразу видно. Поэтому не надо было ее спаивать.

     ГАУК. Я... я... не смейтесь, но я ей безусловно верю.

     КОЛЕНАТЫЙ. И вы, Прус?

     ПРУС. Вполне.

     КОЛЕНАТЫЙ. Я тоже. А что из этого следует?

     ПРУС. Что Грегор получит Лоуков.

     КОЛЕНАТЫЙ. Гм, и это вам очень не нравится?

     ПРУС. У меня уже нет наследника.



     Грегор возвращается с рукой, перевязанной платком.



     ГАУК. Как она себя чувствует?

     ГРЕГОР. Немножко лучше. Укусила меня, ведьма. Знаете, я ей верю!

     КОЛЕНАТЫЙ. К сожалению, мы тоже.



     Пауза.



     ГАУК. Боже мой, триста лет! Три-ста лет!

     КОЛЕНАТЫЙ. Господа, полнейшая тайна, понятно? Кристинка!

     КРИСТИНА. (содрогнувшись). Триста лет! Это ужасно!



     Горничная входит с кофе.



     КОЛЕНАТЫЙ. (Кристине).  Возьми  кофе,  Кристиночка, отнеси мадемуазель.
Побудь у нее сиделкой, ладно?



     Кристина уходит в спальню, Горничная в коридор.



     (Проверяя,  закрыты  ли  двери.)  Так.  А  теперь, господа,  пораскинем
мозгами, что нам с ним делать.

     ГРЕГОР. С чем?

     КОЛЕНАТЫЙ.  Со  средством Макропулоса. Существует рецепт  на триста лет
жизни. И он может быть в наших руках.

     ПРУС. Он у нее за корсажем.

     КОЛЕНАТЫЙ.  Можно  извлечь  его  оттуда.  Господа,  это  дело  сулит...
невообразимые возможности. Что мы сделаем с этим рецептом?

     ГРЕГОР. Ничего. Рецепт принадлежит мне. Я ее наследник.

     КОЛЕНАТЫЙ.  Успокойтесь. Пока  она  жива, вы во­все не наследник. А она
может прожить  еще  триста лет,  если захочет. Но мы  можем заполучить  этот
рецепт, понимаете?

     ГРЕГОР. Обманным путем?

     КОЛЕНАТЫЙ. Хотя бы.  Это так  важно...  для  нас и  для всего общества,
что... гм... Вы меня понимаете,

     господа?  Неужели оставить  рецепт ей?  Чтобы всю  пользу извлекала она
одна, да еще какой-то проходимец Бомбито? Кому достанется рецепт?

     ГРЕГОР. Прежде всего -- ее потомкам.

     КОЛЕНАТЫЙ. Такими потомками  хоть  пруд пруди. Вы  на  это  особенно не
напирайте. Ну вот, скажем, вы, Прус. Если б рецепт  был ваш, одолжили бы  вы
его мне? Чтобы я жил триста лет?..

     ПРУС. Нет.

     КОЛЕНАТЫЙ. Вот  видите,  господа. Значит, нам  надо  как-то между собой
договориться. Что делать с рецептом?

     ВИТЕК. (встает). Обнародуем средство Макропулоса.

     КОЛЕНАТЫЙ. Нет, так, пожалуй, не стоит делать!

     ВИТЕК. Отдадим его в общее пользование.  Всему человечеству!  Все  люди
имеют  одинаковое право па жизнь. А живем мы так мало! Боже мой, как коротка
человеческая жизнь!

     КОЛЕНАТЫЙ. Так что же из этого?

     ВИТЕК.  Это так  грустно,  господа. Посудите  сами: человеческая  душа,
жажда  познания,  мысль, труд, лю­бовь творчество, все,  все...  И на все --
шестьдесят лет! Ну что успевает человек за шестьдесят лет?! Чем насла­дится?
Чему научится? Не дождешься плодов с  дерева, которое посадил. Не  научишься
всему,  что  человечество  узнало  до  тебя. Не  завершишь своего  дела,  не
покажешь примера... Умрешь, будто не жил! Господа, до чего ко­ротка жизнь!

     КОЛЕНАТЫЙ. Ради всех святых, Витек...

     ВИТЕК.  Не успел  ни порадоваться, ни поразмыслить, ничего,  ничего  не
успел, кроме  погони за  хлебом насущ­ным. Ничего не видел, ничего не узнал,
ничего  не закон­чил, даже самого себя  -- так  и  остался недоделком. Зачем
жил? И стоило ли так жить?

     КОЛЕНАТЫЙ. Вы хотите довести меня до слез, Витек?

     ВИТЕК.  Умираем,  как  животные...  Что  такое идея  загробной  жизни и
бессмертия  души,  как  не  страшный  протест  против  быстротечности жизни?
Никогда человече­ство не  мирилось  с этой  звериной  долей.  С  ней  нельзя
ми­риться, она слишком несправедлива! Человек  не черепаха  и не  ворон, ему
нужно  больше  времени.  Шестьдесят   лет  --  это  рабство!  Это  слабость,
скотоподобие, невежество!

     ГАУК. Эх-хе-хе, а мне уж семьдесят шесть...

     ВИТЕК. Наделим всех людей  трехсотлетней  жизнью. Это  будет величайшим
событием в мировой истории, освобождением, новым и окончательным сотворением
че­ловека.  Господи, чего только  не успеет  добиться человек за триста лет!
Пятьдесят лет быть ребенком и школьни­ком. Пятьдесят -- самому познавать мир
и увидеть все, что в нем есть. Сто лет с пользой трудиться на общее благо. И
еще сто, все познав, жить мудро, править, учить, показывать пример.  О,  как
была бы ценна челове­ческая жизнь, если б она длилась триста лет! Не было бы
войн. Не было бы отвратительной борьбы за сущест­вование.  Не было бы страха
и эгоизма.  Каждый  человек стал бы благородным, независимым, совершенным --
под­линным сыном  божьим,  а  не  ублюдком.  Дайте  людям  жизнь,  настоящую
человеческую жизнь!

     КОЛЕНАТЫЙ. Все это очень хорошо, очень хо­рошо, но...

     ГРЕГОР.  Благодарю покорно.  Триста  лет  быть  чи­новником  или вязать
чулки.

     ВИТЕК. Но...

     ГРЕГОР.   Быть   независимым  и  всезнающим...  но  ведь...  Друг  мой,
большинство полезных профессий осно­вано па несовершенстве знаний отдельного
чело­века.

     КОЛЕНАТЫЙ. Вы увлекаетесь, Витек. Юридически и экономически это абсурд.
Вся наша общественная си­стема зиждется  на краткосрочности жизни. Возьмите,
например, договора, пенсии, страхование, наследственное право... да мало  ли
что еще! А брак? Голубчик, никто не захочет жениться на триста лет. Никто не
заключит  до­говора  на  триста лет.  Вы  анархист, милый  мой.  Вы  хо­тите
разрушить весь установившийся общественный строй.

     ГАУК. А потом... простите... по истечении трехсот лет каждый захотел бы
снова омолодиться...

     КОЛЕНАТЫЙ. И фактически жил бы вечно. Этак не выйдет!

     ВИТЕК. Но вечную жизнь можно было бы запретить. Прожив триста лет,  все
должны будут умирать.

     КОЛЕНАТЫЙ. Вот видите! Из соображений гуман­ности вы бы запрещали людям
жить.

     ГАУК. Прошу прощения... но мне думается, что это средство можно... было
бы выдавать порциями?

     КОЛЕНАТЫЙ. Как так?

     ГАУК. Ну, понимаете: на  определенное количество  лет. Порция -- десять
лет  жизни. Триста лет много­вато, иной, пожалуй бы, столько и не захотел. А
вот десять лет каждый купит, а?

     КОЛЕНАТЫЙ.  И  мы  открыли  бы  оптовую  торговлю   жизнью.  Это  идея!
Представляю себе  письма заказчиков: "Вышлите обратной почтой тысячу  двести
лет жизни  в дешевом оформлении. Кон  и  компания". Или:  "Срочно шлите  два
миллиона лет, прима А, в роскошной упа­ковке. Филиал Вена". Недурно, Гаук?

     ГАУК.  Видите  ли...  я не коммерсант. Но  когда  чело­век стареет,  он
охотно... прикупил бы себе несколько лет жизни. Но триста лет -- это слишком
много, а?

     ВИТЕК. Для познания -- нет.

     ГАУК.  Познания,  простите,  никто   не  может  купить.  А  десять  лет
наслаждений... я... це-пе-це -- охотно ку­пил бы.



     Входит Горничная.



     ГОРНИЧНАЯ. Вот, пожалуйте. Это из аптеки.

     КОЛЕНАТЫЙ. Спасибо, цыпочка. Скажи, сколько дет ты бы хотела прожить?

     ГОРНИЧНАЯ.  Хи-хи, да еще лет тридцать.

     КОЛЕНАТЫЙ. Не больше?

     ГОРНИЧНАЯ. Нет. Зачем мне?

     КОЛЕНАТЫЙ. Вот видите, Витек.



     Горничная уходит. Коленатый стучит в спальню.



     ДОКТОР. (в дверях). В чем дело? Ага, хорошо. (Берет лекарство.)

     ГАУК. Скажите, пожалуйста, как чувствует себя мадемуазель?

     ДОКТОР. Плохо. (Уходит в спальню.)

     ГАУК. Ах, ах, бедняжка!

     ПРУС. (встает). Господа,  благоприятный случай дает нам в руки средство
продления  жизни.  По-видимому,  это действительно  возможно. Никто из  нас,
надеюсь, не на­мерен воспользоваться им только для себя.

     ВИТЕК. Вот и я говорю: надо продлить жизнь всех людей.

     ПРУС. Нет,  только сильных,  только самых  жизне­способных. Для обычной
человеческой мрази довольно и жизни однодневки.

     ВИТЕК. Огo! Разрешите...

     ПРУС. Я не хочу спорить. Но  дайте мне высказаться. Заурядный маленький
глупый  человек  вообще  не уми­рает.  Маленький  человек вечен и  без вашей
помощи. Ничтожные плодятся без передышки, как мухи или мыши.  Умирают только
великие.  Умирает сила  и даро­вание,  которых  не  возместишь. Но мы, может
быть, в силах удержать их. Основать аристократию долговеч­ности.

     ВИТЕК. Аристократию? Слышите: привилегия на жизнь!

     ПРУС. Вот именно. Жизнь  нуждается только  в луч­ших. Только в вожаках,
производителях потомства,  лю­дях действия. О женщинах не может быть и речи.
В  мире  есть  десять,  либо  двадцать,  либо тысяча  незаменимых. Мы  можем
сохранить  их,  можем  открыть  им  путь   к  сверх­человеческому  разуму  и
сверхъестественной    силе.   Можем    вырастить    десять,   сто,    тысячу
сверхчеловеческих власти­телей и творцов.

     ВИТЕК. Разведение магнатов жизни!

     ПРУС. Да. Отбор тех, кто имеет право на безграничную жизнь.

     КОЛЕНАТЫЙ. Скажите, пожалуйста, а кто будет их отбирать? Правительства?
Всенародное голосование? Шведская академия?

     ПРУС.  Никаких  дурацких  голосований! Сильнейшие  передавали  бы жизнь
сильнейшим. Из рук в руки.

     Властители  материи  --  властителям  духа.  Изобретатели  --  вои­нам.
Предприниматели -- диктаторам. Это была бы династия  хозяев жизни. Династия,
независимая от цивилизованного сброда.

     ВИТЕК. А если  б  этот сброд в один прекрасный день пришел  взять  свое
право на жизнь?

     ПРУС. Нет, отнять  чужое  право  на  нее,  право силь­ных.  Ну  что  ж,
один-другой деспот  пал бы  от рук  возмутившихся рабов. Пусть! Революция --
право рабов. Но единственный возможный прогресс в мире -- это замена малых и
слабых   деспотов  сильными  и   великими.  Приви­легия   долголетия   будет
принадлежать деспотии  избранных.  Это... власть  разума.  Сверхчеловеческий
авторитет знания и творческой мощи. Власть над людьми. Долго-, вечные станут
властителями человечества. Такая воз­можность в ваших руках, господа. Можете
использовать или упустить ее. Я кончил. (Садится.)

     КОЛЕНАТЫЙ. Гм... Принадлежу я или,  например, Грегор  к этим наилучшим,
избранным?

     ПРУС. Нет.

     ГРЕГОР. Но вы, конечно, принадлежите?

     ПРУС. Теперь уже нет.

     ГРЕГ