рчивый.

     ЭМИЛИЯ. Нужно письменное доказательство?

     ПРУС. Хотя бы.

     ЭМИЛИЯ. Ладно. Завтра утром я вам пришлю такой документ, доктор.

     КОЛЕНАТЫЙ. Как, вы возите его с собой? О, господи!

     ЭМИЛИЯ. (резко). Очень странно, не правда ли?

     КОЛЕНАТЫЙ.  Я уже ничему не удивляюсь.  Грегор,  позвоните куда-нибудь:
например, по номеру двадцать семь шестьдесят один.

     ГРЕГОР. Адвокату Абелесу? Зачем?

     КОЛЕНАТЫЙ. Потому что, друг мой, мне кажется, что... что... Ну, увидим.

     ПРУС. Мадемуазель Марти, отдайте предпочтение моему букету.

     ЭМИЛИЯ. Почему?

     ПРУС. Получить его -- гораздо больше шансов.

     Занавес












Действие второе



     Сцена большого театра. Пусто.  Беспорядок  после  вчерашнего спектакля.
Бутафория,  свернутые  декорации,  осветительные  при­боры, пустая  и  голая
закулисная сторона театра. На авансцене бутафорский трон на подмостках.



     УБОРЩИЦА. О, господи, вот так успех! Вы видели букеты?

     МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Нет, не видал.

     УБОРЩИЦА.  Ни  разу в  жизни не видывала  такого  успеха.  Сплошной рев
стоял. Я думала, весь  театр раз­несут.  Эта самая Марти выходила  кланяться
раз пятьде­сят, не меньше, а они все никак не уймутся. Просто очумели.

     МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Послушайте, вот у кого, на­верно, деньжищ-то!

     УБОРЩИЦА.  И-и,  милый! Еще бы! Одни букеты сколько стоят! Гляньте:  их
там еще целая куча осталась. Даже не увезла все.

     МАШИНИСТ  СЦЕНЫ.  Я сам  на  минутку вышел сюда за кулисы -- послушать.
Просто в душе все переворачи­вается, когда она поет.

     УБОРЩИЦА. Сказать по правде, я даже всплакнула. Слушаю, а у самой слезы
так и текут по щекам.



     Входит Прус.



     Вам кого, сударь?

     ПРУС. Мадемуазель Марти здесь? В отеле  мне ска­зали, что она поехала в
театр.

     УБОРЩИЦА. Она сейчас у господина директора, но потом зайдет сюда. Взять
кой-чего из гардероба.

     ПРУС. Хорошо, я подожду. (Отходит в сторону.)

     УБОРЩИЦА. Это уж пятый. Так и гоняются за ней.

     МАШИНИСТ СЦЕНЫ.  Вот не  могу себе представить: неужели у такой женщины
есть любовник?

     УБОРЩИЦА. А как же? Это уж -- будьте покойны.

     МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Черт побери!

     УБОРЩИЦА. Что такое? Чего это вы?

     МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Никак в толк не возьму. (Уходит.)

     УБОРЩИЦА. Да, это не для таких, как ты. (Уходит в другую сторону.)



     Входит Кристина.



     КРИСТИНА. Янек, иди сюда! Здесь никого нет, Янек!

     ЯНЕК ПРУС (входит вслед за ней). А не выгонят меня отсюда?

     КРИСТИНА. Сегодня нет репетиции. Ах, боже мой, Янек, я так несчастна.

     ЯНЕК. Почему? (Хочет поцеловать ее.)

     КРИСТИНА. Нет, Янек. Не целоваться! С этим покон­чено. У меня... теперь
не то на уме. Я не должна о тебе думать.

     ЯНЕК. Что ты, Криста!

     КРИСТИНА. Будь благоразумен, Янек. Раз я хочу чего-то добиться... так я
должна стать совсем другой.  Серьезно.  Янек,  если человек  только об одном
думает, только об одном и ни о чем больше, у него ведь должно получиться, а?

     ЯНЕК. Конечно.

     КРИСТИНА.  Ну вот.  Значит, я должна думать только об  искусстве.  Ведь
Марти изумительна, да?

     ЯНЕК. Да, но...

     КРИСТИНА. Ты этого не понимаешь. У  нее исклю­чительная  техника. Я  не
спала всю  ночь, все мучилась, думала  -- уходить из театра или нет. Если бы
мне хоть крошечку ее уменья...

     ЯНЕК. Но ведь ты хорошо поешь.

     КРИСТИНА. Ты думаешь? Значит, по-твоему, продол­жать?!  Но  тогда конец
всему остальному, понимаешь? Я должна целиком посвятить себя театру.

     ЯНЕК. Но, Кристина! Минутку-другую... со мной.

     КРИСТИНА. (садится на трон). В  том-то и дело, что тут не минутка.  Это
уж ясно, Янек: я  о  тебе  целый день  думаю. Ты... ты противный! Как я могу
достичь чего-нибудь, если все время думаю о тебе?!

     ЯНЕК. А  я?  Если  бы ты знала, Криста...  Я совсем разучился думать  о
чем-нибудь, кроме тебя.

     КРИСТИНА. Тебе-то что!  Ты  не  поешь... И  вообще. Так  вот -- слушай,
Янек; я решила. Только не возражай и не спорь...

     ЯНЕК. Нет, нет, я не согласен! Я...

     КРИСТИНА. Прошу тебя, Янек,  не осложняй мне жизнь. Подумай, милый: мне
пора всерьез заняться делом. Я не хочу быть бедной и безвестной девчонкой...
уже  ради  тебя. И потом  --  у меня  теперь как  раз формируется голос, мне
нельзя много разговаривать.

     ЯНЕК. Я буду говорить, я!

     КРИСТИНА.  Нет, постой.  Я уже решила.  Между  нами все кончено,  Янек.
Бесповоротно. Мы будем видеться только один раз в день.

     ЯНЕК. Но...

     КРИСТИНА. А в остальное время будем  чужими.  Весь день. Я буду страшно
много работать, Янек. Буду  петь, размышлять, учиться... Знаешь, я хотела бы
стать такой, как она. Пойди сядь сюда,  глупый, тут есть  еще место... рядом
со мной. Ведь мы одни. Как ты думаешь, любит она кого-нибудь?

     ЯНЕК. (садится на трон возле нее). Кто?

     КРИСТИНА. Она, Марти!

     ЯНЕК. Марти! Ну конечно.

     КРИСТИНА.   Серьезно?  Я   этого  не   понимаю:  она   такая   великая,
прославленная. Как она может кого-нибудь любить?.. Ты  не знаешь, что такое,
когда женщина любит. Это так унизительно...

     ЯНЕК. Ни капельки!

     КРИСТИНА.  Нет, серьезно,  вы,  мужчины,  не  пони­маете...  Тут уж  не
думаешь  о себе,  а идешь за ним, как рабыня...  такая не своя, такая его...
Иногда мне хочется избить себя за это.

     ЯНЕК. Но...

     КРИСТИНА. И  потом --  все сходят с ума  по Марти. Все, на кого  она ни
посмотрит. Так что для нее все это ерунда. Ей-богу!

     ЯНЕК. Неправда!

     КРИСТИНА. Я даже за тебя боюсь...

     ЯНЕК. Кристинка! (Украдкой целует ее.)

     КРИСТИНА. (не сопротивляется). Янек, а вдруг нас кто-нибудь увидит.

     ПРУС. (выступает). Я не смотрю.

     ЯНЕК. (вскакивает). Папа!

     ПРУС.  Можешь  не  удирать.  (Подходит.)  Мадемуа­зель  Кристина,   рад
познакомиться  с вами. Жаль, что  не  слыхал  о вас  раньше.  Парень мог  бы
похвастаться.

     КРИСТИНА. (сходит с  трона  и заслоняет  Янека). Ви­дите ли... господин
Прус только зашел на минутку, что­бы... чтобы...

     ПРУС. Какой господин Прус?

     КРИСТИНА. Вот он... господин Прус...

     ПРУС. Просто Янек, мадемуазель. Давно он за вами увивается?

     КРИСТИНА. Уже год.

     ПРУС. Так, так. Ишь  ты!  Но  вы не принимайте этого шалопая всерьез. Я
его  знаю. А ты, молодой человек... Ну, ладно, не буду вам  мешать. Но место
здесь немножко неудобное, а?

     ЯНЕК.  Папа,  если  ты  думаешь,  что тебе  удастся  меня  смутить,  то
ошибаешься.

     ПРУС. Это хорошо. Мужчина никогда не должен те­ряться.

     ЯНЕК. Не ожидал я, что ты будешь меня высле­живать...

     ПРУС. Отлично, Янек. Не давай себя в обиду!

     ЯНЕК.  Я  говорю  серьезно.  Есть  вещи,  которые  я  не  позволю...  о
которых... которыми...

     ПРУС. Превосходно, мой друг. Вашу руку!

     ЯНЕК. (вдруг с детским испугом прячет руки). Нет,  папа, пожалуйста, не
надо.

     ПРУС. (протягивая руку). Да ну же!

     ЯНЕК. (не без колебания протягивает руку). Папа!

     ПРУС. (жмет ее). Ну, вот и ладно, да? Дружески, сердечно.

     ЯНЕК. (с гримасой боли, пересиливает себя, потом вскрикивает). Ай!

     ПРУС. (отпускает его). Ну, герой. Долго крепился.

     КРИСТИНА. (со слезами на глазах). Это жестоко.

     ПРУС. (осторожно берет ее за руку). Ваши  милые Ручки потом вознаградят
его за все.



     Вбегает Витек.



     ВИТЕК.  Криста,  Кристинка!  А,  вот  ты где?  (Смутив­шись.)  Господин
Прус...

     ПРУС. Не буду мешать. (Отходит в сторону.)

     КРИСТИНА. В чем дело, папа?

     ВИТЕК. О тебе пишут в газетах, Кристинка! В газе­тах! Да еще в рецензии
о Марти. Подумай только --

     рядом с Марти!

     КРИСТИНА. Покажи.

     ВИТЕК.  (разворачивает  газету). Вот: "Такую-то роль  впервые исполняла
мадемуазель Витек". Здорово?

     КРИСТИНА. А это что?

     ВИТЕК.  Это другие газеты. Там ничего нет. Только  статьи о Марта.  Все
полно ею, точно, кроме Марта, ни­чего на свете нет.

     КРИСТИНА. (счастливая). Посмотри, Янек, здесь упоминают обо мне.

     ВИТЕК. Кто это, Криста?

     КРИСТИНА. Господин Прус.

     ЯНЕК. Янек.

     ВИТЕК. Откуда ты его знаешь?

     ЯНЕК. Мадемуазель была так добра, что...

     ВИТЕК. Дочь мне сама объяснит. Пойдем, Криста.



     Входит Эмилия.



     ЭМИЛИЯ.  (обращаясь за  кулисы). Благодарю вас, гос­пода, но  разрешите
мне наконец уехать. (Видит Пруса.) Еще один?

     ПРУС. О нет, мадемуазель Марта, я  не с  поздравле­ниями.  У меня к вам
другое дело.

     ЭМИЛИЯ. Но в театре вы вчера были?

     ПРУС. Конечно.

     ЭМИЛИЯ.  То-то. (Садится  на  трон.) Никого  сюда не  пускать.  С  меня
довольно. (Смотрит на Янека.) Это ваш сын?

     ПРУС. Да. Подойди поближе, Янек.

     ЭМИЛИЯ. Подойдите, Янек,  я хочу посмотреть  на вас.  Вы  были  вчера в
театре?

     ЯНЕК. Да.

     ЭМИЛИЯ. Понравилась я вам?

     ЯНЕК. Да.

     ЭМИЛИЯ. Вы умеете говорить что-нибудь, кроме "да"?

     ЯНЕК. Да.

     ЭМИЛИЯ. Какой у вас глупый сын.

     ПРУС. Мне стыдно за него.



     Входит Грeгор с букетом.



     ЭМИЛИЯ. А, Бертик! Давай букет.

     ГРЕГОР. За вчерашний вечер. (Подает букет.)

     ЭМИЛИЯ.  Ну-ка  покажи.  (Берет букет  и вынимает  из него футляр.) Это
возьми  назад.  (Отдает  футляр.)  Молодец, что  пришел.  За букет  спасибо.
(Понюхав, бросает букет на кучу других.) Понравилась я тебе?

     ГРЕГОР.  Нет.  Ваше  пение  подавляет,  оно слишком  совершенно.  Кроме
того...

     ЭМИЛИЯ. Ну?

     ГРЕГОР.   Когда   вы  поете,   вам  скучно.   Мастерство   потрясающее,
сверхчеловеческое, но сами вы... скучаете смертельно. Вам как будто холодно.

     ЭМИЛИЯ.  Ты  почувствовал  это?  Что  ж, может, ты  и прав. Слушай: тот
документ, насчет Эллен, я уже послала твоему глупому адвокату. Как процесс?

     ГРЕГОР. Не знаю. Мне все равно.

     ЭМИЛИЯ. Ну еще бы! Уже покупаешь всякие побря­кушки в футлярах, дурень.
Сейчас же вернешь ювелиру. Сколько ты заплатил?

     ГРЕГОР. Какое вам дело?

     ЭМИЛИЯ.  Занял  небось?  Бегал  все  утро по  ростовщи­кам?  (Роется  в
сумочке, вынимает пачку банкнот.) На, бери. Скорей!

     ГРЕГОР. (отшатнувшись). Вы предлагаете мне день­ги? Да вы понимаете?..

     ЭМИЛИЯ. Бери, говорю, а то за уши выдеру.

     ГРЕГОР. (вспыхивая). Попробуйте!

     ЭМИЛИЯ.  Смотрите пожалуйста: указывать  мне  взду­мал.  Бертик, не зли
меня. Я отучу тебя залезать в долги. Ну, возьмешь?

     ПРУС. (Грегору). Ради бога, прекратите.

     ГРЕГОР. (вырывает деньги). Дикие капризы! (Пере­дает Витеку.) Сдадите в
контору. В депозит мадемуа­зель Марти.

     ВИТЕК. Слушаю.

     ЭМИЛИЯ. Эй, вы. Это для него. Понятно?

     ВИТЕК. Слушаю.

     ЭМИЛИЯ. Вы были в театре? Поправилась я вам?

     ВИТЕК. Еще бы! Настоящая Страда.

     ЭМИЛИЯ. А вы слышали Страду? Вот что я вам скажу:  Страда пищала. У нее
не было никакого голоса.

     ВИТЕК. Но ведь она умерла больше ста лет назад.

     ЭМИЛИЯ. Тем хуже. Послушали бы, тогда и гово­рили. Страда! И почему это
вечно вспоминают Страду?

     ВИТЕК. Простите, сам я не слышал... Но история свидетельствует...

     ЭМИЛИЯ. История врет. Вот что я вам скажу: Страда пищала, у Корроны был
зоб, Агуяри была глупа как пробка, а Фаустина пыхтела, словно кузнечный мех.
Вот она, ваша история.

     ВИТЕК. Прошу прощения... я не специалист... все, что касается музыки...

     ПРУС. (с усмешкой).  Витек  ни в чем  не станет  вам перечить,  пока не
зайдет речь о французской революции.

     ЭМИЛИЯ. О чем?

     ПРУС. О французской революции. Это его конек.

     ЭМИЛИЯ. Почему?

     ПРУС. Не знаю. Но попробуйте спросите его о граж­данине Марате.

     ВИТЕК. Пожалуйста, не надо. Ну к чему это?

     ЭМИЛИЯ. Марат? Это тот депутат с вечно потными руками?

     ВИТЕК. Потными руками? Неправда!

     ЭМИЛИЯ. Помню, помню. У него были руки, как ля­гушки. Брр...

     ВИТЕК. Нет,  нет, это  недоразумение.  Простите,  этого о  нем нигде не
сказано!

     ЭМИЛИЯ. Да я-то знаю. А как звали того, высокого, с лицом в оспинах?

     ВИТЕК. Кто же это такой?

     ЭМИЛИЯ. Ну, которому отрубили голову...

     ВИТЕК. Дантон?

     ЭМИЛИЯ. Да, да. Он был еще хуже.

     ВИТЕК. Чем же?

     ЭМИЛИЯ. Да у него все зубы были гнилые. Прене­приятный человек.

     ВИТЕК.  (в  волнении).  Простите  --  так  нельзя   гово­рить.  Это  не
исторический подход. У Дантона... у него не было гнилых  зубов. Вы не можете
этого доказать. А если бы и были, дело совсем не в этом. Совсем, совсем не в
этом.

     ЭМИЛИЯ. Как не в этом? Да ведь с ним было про­тивно разговаривать.

     ВИТЕК. Простите, я не могу с вами согласиться. Дантон...  и вдруг такие
слова! Этак в истории не останется ничего великого.

     ЭМИЛИЯ. Ничего великого и не было.

     ВИТЕК. Что?

     ЭМИЛИЯ. Ровно ничего великого. Я-то знаю.

     ВИТЕК. Но Дантон...

     ЭМИЛИЯ. Не угодно ли? Этот человек вздумал со мной спорить!

     ПРУС. Это с его стороны невежливо.

     ЭМИЛИЯ. Нет, глупо.

     ГРЕГОР.  Может,  позвать  еще  нескольких  человек, чтобы  вы  им  тоже
наговорили грубостей?

     ЭМИЛИЯ. Не надо, сами придут. Прибегут на четве­реньках.

     КРИСТИНА. Уйдем отсюда, Янек.

     ЭМИЛИЯ. (зевает).  Это пара  влюбленных? Ну, как?  Уже познали  райское
блаженство?

     ВИТЕК. Виноват?

     ЭМИЛИЯ. Ну, обладали они уже друг другом?

     ВИТЕК. О, господи! Что вы!

     ЭМИЛИЯ. Да что ж тут особенного? Разве вы им этого не желаете?

     ВИТЕК. Криста, ведь этого не было?

     КРИСТИНА. Папа! Как ты можешь...

     ЭМИЛИЯ. Молчи,  глупая. Чего  еще  не было, то бу­дет. И нестоящее  это
дело, слышишь?

     ПРУС. А что -- стоящее дело?

     ЭМИЛИЯ. Ничего. Вообще ничего.



     Входит Гаук-Шендорф с букетом.



     ГАУК. Разрешите, разрешите, пожалуйста...

     ЭМИЛИЯ. Кто там еще?

     ГАУК. Мадемуазель, дорогая мадемуазель, позвольте мне... (Становится на
колени  перед троном.) Милостивая  государыня, если б  вы  знали,  если б вы
только знали... (Всхлипывает.) Простите великодушно...

     ЭМИЛИЯ. Что с ним?

     ГАУК. Вы... вы... так на нее похожи!

     ЭМИЛИЯ. На кого?

     ГАУК. На Евгению... Евгению Монтес.

     ЭМИЛИЯ. (вставая). Ка-ак?

     ГАУК.  На  Евгению... Я ее... знал... Боже  мой,  прошло уже  пятьдесят
лет...

     ЭМИЛИЯ. Кто этот старичок?

     ПРУС. Гаук-Шендорф, мадемуазель.

     ЭМИЛИЯ. Макс? (Сходит с трона.) О, господи! Да встаньте же.

     ГАУК.  (поднимается  с  колен). Смею ли...  смею  ли  я... называть вас
Евгенией?

     ЭМИЛИЯ. Называйте как хотите. Я очень похожа на нее?

     ГАУК. Похожа? Да я--вчера... вчера в театре... думал,  что вы... что вы
-- это она. Она, Евгения! Если б вы знали ее голос... Глаза... Как  она была
хороша... Господи, а лоб! (Неожиданно запнувшись.) Но вы выше ростом.

     ЭМИЛИЯ. Выше? А может быть, нет?

     ГАУК. Немножко выше. Разрешите сравнить... Евгения была мне вот  до сих
пор. Я мог поцеловать ее в лоб.

     ЭМИЛИЯ. Только в лоб?

     ГАУК.  Как?  Как  вы  сказали?   Ну,  совершенная  Евгения!  Милостивая
государыня, разрешите поднести в букетик.

     ЭМИЛИЯ. (берет букет). Благодарю.

     ГАУК. Насмотреться на вас не могу.

     ЭМИЛИЯ. Да вы садитесь, мой милый. Бертик, кресло! (Садится на трон.)

     ЯНЕК. Разрешите, я сбегаю. (Бежит.)

     КРИСТИНА. Не туда! (Бежит за ним.)

     ПРУС. (Гауку). Cher comte.[5]

     ГАУК. Боже мой, это вы, Прус? Я  вас не замети;  простите  великодушно.
Очень, очень рад. Как поживаете?

     ПРУС. А вы?

     ГАУК. Как ваша тяжба? Развязались вы с тем субъектом.

     ПРУС. Где там! Грегор, позвольте вас представить...

     ГАУК. Ах, господин Грегор? Очень, очень рад. Как поживаете?

     ГРЕГОР. Спасибо.



     Янек и Кристина приносят стулья.



     ЭМИЛИЯ. Эй вы, зачем ссоритесь?

     ЯНЕК. Мы ничего, просто так...

     ЭМИЛИЯ. Садитесь, Макс.

     ГАУК. Покорно благодарю. (Садится.)

     ЭМИЛИЯ. Вы там садитесь. Бертик может сесть ко мне на колени.

     ГРЕГОР. Вы слишком любезны.

     ЭМИЛИЯ. Не хочешь -- стой.

     ГАУК. Прекрасная, божественная, на коленях прошу у вас прощения.

     ЭМИЛИЯ. За что?

     ГАУК. Я -- старый  дурак. Какое  вам дело  до  ка­кой-то давно  умершей
Евгении Монтес.

     ЭМИЛИЯ. Она умерла?

     ГАУК. Да.

     ЭМИЛИЯ. Это глупо.

     ГАУК.  Умерла  пятьдесят лет тому назад. Я любил ее. С  тех пор  прошло
пятьдесят лет.

     ЭМИЛИЯ. Да.

     ГАУК. Ее называли гитаной, цыганкой.  Она и была цыганка. Называли:  la
chula negra.[6] Это было на юге, в Андалузии. Я тогда служил в посольстве, в
Мадриде.  Представляете себе? Пятьдесят  лет тому назад.  В тысяча восемьсот
семидесятом...

     ЭМИЛИЯ. Да.

     ГАУК. Она пела и плясала на базарах,  понимаете?  Боже мой, все сходили
по ней с ума!  Ай  да гитана! Как щелкнет  кастаньетами! Я, знаете  ли,  был
тогда молод... а она, она была...

     ЭМИЛИЯ. Цыганка.

     ГАУК. Совершенно верно.  Цыганка.  Вся -- огонь. Нет, этого не  забыть,
никогда не  забыть... Поверите ли, после  этого  я уже не мог опомниться. На
всю жизнь остался каким-то пришибленным...

     ЭМИЛИЯ. О!

     ГАУК. Я идиот, мадемуазель. Идиот Гаук. Я... как это называется?

     ГРЕГОР. Слабоумный.

     ГАУК. Вот, вот, слабоумный. Все, что имел, оставил у ее ног, понимаете?
Потом  была уже  не  жизнь,  а  так -- спячка... Vaya,  querida!  Salero! Mi
Dios,[7] как вы на нее похожи! Евгения, Евгения! (Расплакался.) ПРУС.  Гаук,
возьмите себя в руки!

     ГАУК. Да, да... Простите великодушно... Мне пора уходить, а?

     ЭМИЛИЯ. До свидания, Макс.

     ГАУК.  Совершенно  верно.  Я...  я еще  приду,  а?  (Встает.) Разрешите
откланяться. Боже мой, как по­смотрю на вас...

     ЭМИЛИЯ. (наклоняясь). Поцелуйте меня.

     ГАУК. Простите? Как вы сказали?

     ЭМИЛИЯ. Bиsame, bobo, bobazс!

     ГАУК. Jesзs, mil veces, Euqиnia!

     ЭМИЛИЯ. Animal, un besito!

     ГАУК. (целует ее). Eugиnia, moza negra... nina... que­rida... carмsima.

     ЭМИЛИЯ. Chite, tonto! Quieta! Fuera!

     ГАУК. Es ella, es ella! Gitana endiablada, ven con­migo, pronto!

     ЭМИЛИЯ.  Yo  no  lo  soy,  loco!  Ahora  callate! Vaya!  Hasta  maяana,
entiendes?

     ГАУК. Vendrи, vendrи, mis amores!

     ЭМИЛИЯ. Vaya!

     ГАУК. (отступает на шаг). Ау, por Dios.  Cielo  de mм, es ella!  Sм, es
ella! Eugиnia...

     ЭМИЛИЯ. Caramba, vaya! Fuera!

     ГАУК. (отступает). Vendrи! Hijo de Dios, ella misma![8] (Уходит.)

     ЭМИЛИЯ. Следующий! Кому я еще нужна?

     ВИТЕК. Прошу прощения. Не соблаговолите ли над­писать  на память мне...
и Кристинке... вашу фотографию?

     ЭМИЛИЯ.  Глупости.  Но Кристинке  не откажу.  Перо!  (Надписывает.)  До
свиданья.

     ВИТЕК. (кланяется). Тысяча благодарностей. (Уходит с Кристиной.)

     ЭМИЛИЯ. Следующий? Больше никого?

     ГРЕГОР. Мне вы нужны с глазу на глаз.

     ЭМИЛИЯ. В другой раз как-нибудь. Значит, никого? Ну, я ухожу.

     ПРУС. Простите, еще минутку.

     ЭМИЛИЯ. Вы хотите что-то сказать?

     ПРУС. Непременно.

     ЭМИЛИЯ. (зевает). Ладно, выкладывайте.

     ПРУС.  Я хотел  только спросить...  Вам ведь кое-что  известно о Иозефе
Прусе и прочем, не так ли?

     ЭМИЛИЯ. Может быть.

     ПРУС. Так случайно не знакомо ли вам одно имя?

     ЭМИЛИЯ. Какое?

     ПРУС. Ну, скажем, Макропулос?

     ЭМИЛИЯ. (быстро встает). Что?

     ПРУС. (тоже встает). Знакомо вам имя Макропулос?

     ЭМИЛИЯ. (овладевая собой). Мне?.. Абсолютно незна­комо.  Впервые слышу.
Да уходите вы все! Уходите! Оставьте меня наконец!

     ПРУС