изваяние покойника.

Часы на ратуше хрипло пробили двенадцать ударов, каждый из которых подымал
в небо стаи кормящихся на площади голубей. Это вывело Отто из состояния
оцепенения.

- Зарыть, немедленно зарыть, а то отберут, - зашептал он Марте.

- Угу, - согласилась практичная Марта и, подавляя непонятный страх,
сдавленным шепотом предложила: - Ночью отроем всю, потом вывезем в Гамбург
и продадим американцам.

- Герр Брунцлау! - послышался внезапно дребезжащий тенорок. - Герр
Брунцлау! Что я делаю? Я ищу вас. И что я думаю? Я думаю, почему вас нет на
месте. И может ли это не удивлять? Нет, это не может не...

- Иди скорее, - шепнул Отто Марте, - это Шлезке...

Эрих Шлезке, который последние сорок лет, за исключением воскресных дней и
религиозных праздников, заходил в "Пену над кружкой" в полдень, когда
ратуша закрывалась на полуденный фрюштюк, был очень удивлен, не застав за
стойкой никого.

- Но могу ли я уйти, не выпив пива? - недоумевал он, стоя в пустом зале. -
Нет, я не могу уйти, не выпив пива. Так как что в человеке самое главное?
Самое главное в человеке - это его привычки. А раз так, то могу я... О! -
поразился Шлезке, увидев входящую Марту. - Госпожа Брунцлау! Почему я
удивляюсь? Потому что я вижу вас в таком пыльном виде. А может ли это
представляться естественным? Нет, это не может представляться естественным.
Но что я хочу сделать, прежде чем выпить свою кружку? Я хочу повидать герра
Брунцлау. А зачем я хочу повидать герра Брунцлау? А затем, чтобы сообщить
ему, что его прошение об уменьшении налога передано самому начальнику...
Впрочем, я скажу ему это сам. Где же герр Брунцлау, во дворе?

И, проскользнув мимо опешившей и растерявшейся от обилия впечатлений
сегодняшнего дня Марты, Эрих Шлезке вышел во двор пивной.

Спустя два часа Шлезке и Брунцлау с довольным видом удачливых искателей
кладов осматривали полностью извлеченную из земли статую.

- А почему вы должны меня слушаться? - не умолкая, говорил Шлезке. - А
потому, что я старинный друг семьи Брунцлау. Когда я распивал пиво с
покойным ныне Германом Брунцлау? С покойным ныне Германом Брунцлау я
распивал пиво, когда вас, Отто, еще не было на свете. Но что меня сейчас
интересует? Меня интересует совсем не пиво. И даже не служба, на которую я
сегодня не вернусь. Меня интересует, почему этот монах, которого мы сейчас
вытащили, почему он так странно выглядит?

- Может, разбить и продать по частям? - мрачно предложил Брунцлау.

- О-о-о-о! - застонал Шлезке. - Что делали бы вы, если бы я не был
старинным другом вашей семьи и если бы я не пришел сегодня пить пиво? Вы бы
кончили свои дни в нищете и оскудении! Но меня интересует совсем не нищета.
Меня интересует, что напоминает мне этот металлический монах? Но, может
быть, вы, Отто, помните, где я читал про превратившегося в металл монаха?

- Про монаха, который превратился в металл? - переспросил Брунцлау. - Может
быть, герр Шлезке до моей пивной заходит в какую-нибудь другую?

- А-а-а-а! - выдохнул внезапно Шлезке. - Я вспомнил!! Так это было правдой!
Майн готт, это было правдой!


- А теперь вашему преосвященству угодно будет послушать, что сообщается в
газетах?

- Угу, - буркнул епископ баварский и добавил, недовольно сморщившись: -
Заберите от меня этот кофе и дайте лучше содовой.

- Начинать, как всегда, с "Баварише рундшау"? - осведомился секретарь,
монсеньор Штир.

- Как хотите.

- "Нью-Йорк, 16 июня. По сообщению агентства Ассошиэйтед Пресс, переговоры
о запрещении атомного...

- Пропустить, - сказал епископ.

- "В Южном Вьетнаме сохраняется напряженное положение. Правительство спешно
призвало в армию..."

- Дальше!

Секретарь перевернул газетную страницу и начал читать новую статью:

- "Экспансия международного коммунизма по планете..."

- Не надо!

Прошелестело еще несколько страниц.

- "После премьеры фильма "Тсс, джентльмены" несравненная Лилиан Раббат
стала самой популярной звездой сезона. Вчера в клубе Сторонников крайних
мер состоялся прием в честь прекрасной Лилиан. На приеме Лили была в
специально сшитом для этого случая серебристом платье, в котором она
выглядела еще менее одетой, чем в "Джентльменах". На фото внизу вы видите
заключительную часть приема, когда Лилиан..." Вашему преосвященству угодно
еще содовой?

- Нет, подайте очки. Что же вы остановились?

- "Каждый день очаровательная Лилиан получает пять тысяч марок, двести
приглашений на приемы и шестьсот писем..."

- Кстати, - спросил епископ, - велика ли сегодня почта?

- Тринадцать писем, ваше преосвященство!

- От кого?

- Сестры-кармелитки сообщают, что...

- В корзину!

- Приглашение от общества христиан-энтомологов на...

- Напишите, что не приеду.

- Напоминание, что в среду состоится освящение нового завода фирмы Граббе.

- Запишите в календарь.

- Далее письмо из тюрьмы.

- Раскаявшийся грешник просит о заступничестве? В корзину!

- Не совсем так, ваше преосвященство. Осмелюсь сказать, что письмо
любопытное!

- Читайте!

- "Надеясь на вашего преосвященства благосклонное внимание и преисполненный
заботы не о себе, а о святыне немецкой католической церкви, попав в беду
из-за чудовищного недоразумения, умоляю ваше преосвященство не упускать
святого Кроллициаса и разрешить мне предоставить на мудрый суд вашего
преосвященства документ, который я вот уже четыре десятилетия храню у себя
на сердце и который прольет яркий свет на одну из замечательнейших страниц
истории христианства".

- Довольно, переведите мне, что хочет этот проходимец, - сказал епископ.

- Предвидя вопрос вашего преосвященства, - позволил себе усмехнуться
секретарь, - я связался с полицейским управлением. Автор письма - некий
Эрих Шлезке, сотрудник Кассельского муниципалитета. Вместе со своим
соучастником Брунцлау был задержан гамбургской полицией при попытке продать
американскому консулу какую-то статую. При допросе вину отрицает,
утверждая, что нашел не статую, а якобы подлинные мощи святого.

- Кроллициаса, кажется? - переспросил епископ.

- Да, Кроллициаса. Но среди девятисот девяносто четырех святых такого имени
нет, ваше преосвященство.

- Сумасшедший? Маньяк?

- Не похоже, ваше преосвященство.

- Документ, о котором пишет этот... этот...

- Шлезке, ваше преосвященство.

- ...Этот документ действительно существует?

- Я видел его, ваше преосвященство.

- Вы, как всегда, на высоте, Штир.

- Рад вашей похвале, ваше преосвященство!

- Так что же документ?

- Похож на настоящий.

- Так... так... Кто там у них в Гамбурге ведает полицией?

- Полицейпрезидент Шуббарт, ваше преосвященство!

- Что ж, соедините меня с господином полицейпрезидентом Шуббартом.


Когда профессор Дроббер читал лекцию, объяснял кому-либо научную проблему
или вообще находился в благодушном настроении, то он не говорил, а пел.
Студенты свыкались с этой странноватой особенностью профессора, потому что
читал, или, вернее, выпевал он свой предмет действительно хорошо.

Но на этот раз аудитория профессора Дроббера была необычной.

Посреди небольшого зала в кресле сидел епископ баварский. Чуть позади на
обычном стуле восседал полицейпрезидент Шуббарт. В уютном простенке между
двумя окнами устроился секретарь его преосвященства монсеньор Штир.
Поодаль, у самых дверей, высились два здоровенных полицейских, между
которыми, как меж двух колонн, стояли Отто Брунцлау и Эрих Шлезке.

Незадачливый служащий Кассельского муниципалитета жадно ловил каждое слово
профессора. Его же компаньон, напротив, понуро рассматривал прихотливую
лепку потолка.

- Итак, облучая нейтронами какое-либо вещество, мы вызываем в нем
наведенную радиоактивность, - распевал профессор Дроббер на мотив скорбной
молитвы Оровезо из оперы "Норма". - Затем мы определяем, какие и в каком
количестве радиоактивные изотопы образовались в исследуемом образце. Этот
метод, называемый радиоактивационным анализом, позволяет в короткий срок и
с большой точностью определить качественный и количественный состав любого
металлического изделия, совершенно не повреждая его. Надеюсь, господа, я
излагаю понятно?

- Угу, - сказал епископ.

- Конечно, - заметил полицейпрезидент Шуббарт, который в силу своего
положения обязан был понимать все.

Монсеньор Штир просто кивнул головой. Шлезке же и Брунцлау молчали.

- Нет никаких сомнений, - продолжал распевать профессор Дроббер, - что этот
анализ в нашей лаборатории был бы проведен с большей эффективностью. Но мы
вынуждены были привезти аппаратуру сюда - таково было пожелание его
преосвященства. И я надеюсь, что он не будет сетовать, если мы немного
замешкаемся.

- Подождем, - согласился епископ и обернулся к заключенным:

- Так как же можете вы доказать, что донесение пробста кассельского
монастыря - это не подделка?

- Ваше преосвященство, - с чувством сказал Шлезке, - ваше преосвященство,
разве посмел бы я лгать вам? Нет, я не посмел бы лгать его преосвященству!
Сколько лет прослужил я беспорочно и безгрешно? Я прослужил беспорочно и
безгрешно сорок лет! И прошу заметить, что начинал я службу в качестве
гражданского чиновника баварского, да, да, именно баварского епископства!

Аппарат профессора щелкнул, послышалось легкое жужжание и удовлетворенное
мычание профессора.

- Так, так, - задумчиво протянул епископ, - почему же вы так долго держали
этот важный документ у себя?

- Потому что я думал... Что я думал? Я думал, что пробст... некоторым
образом... пробст был...

- Нет!!! - раздался вдруг громовой крик профессора. - Нет!!! Не может быть!

- Почему он кричит? - поинтересовался епископ.

- Этого просто не может быть! Один элемент! Всего один элемент! -
выкрикивал профессор Дроббер.

- Неужели чистейшая платина? - радостно встрепенулся полицейпрезидент
Шуббарт.

- Платина? - переспросил Дроббер. - Какая платина? Нет, господа, я должен
повторить. Это какая-то ошибка, какая-то чудовищная ошибка! Я обязательно
должен повторить!

- Да будет так, - согласился епископ и вновь повернулся к Шлезке: - Итак,
зачем же вы держали этот документ в тайне сорок лет?

- Да! В тайне! Сорок лет! - сурово подтвердил господин полицейпрезидент
Шуббарт.

- Надеюсь, у вас не было для этого корыстных целей? - почтительно вмешался
в импровизированный допрос монсеньор Штир.

Шлезке ошалело переводил глаза с одного должностного лица на другое и
лихорадочно соображал, соврать ли ему или чистосердечно выложить все.
Надумав что-то, Шлезке уж было открыл рот, но тут между ним и епископом
выросла дородная фигура профессора Дроббера.

Профессор был в такой стадии взволнованности, что не мог уже говорить ни
нараспев, ни просто. Он беззвучно раскрывал рот, напоминая персонаж немого
фильма. Наконец Дроббер обрел способность выталкивать из себя отдельные
слова:

- Шестьдесят третий... только шестьдесят третий, и ничего больше... мой
бог, чистый шестьдесят третий... Но откуда же, ваше преосвященство?
Откуда?^ Это... это... Ваше преосвященство, скажите...

- Кажется, профессор что-то у меня спрашивает? - сухо осведомился епископ у
монсеньора Штира. - Мне представляется, что это я должен спросить у
профессора, что его так взволновало.

Секретарь понимающе наклонил голову, неслышными шагами подошел к профессору
и протянул ему стакан с водой. Дроббер благодарно кивнул и сделал жадный
глоток. Но, заметив обращенные на него недоуменные взоры епископа и
господина Шуббарта, он, брызжа водой, закричал прямо в лицо монсеньору
Штиру:

- Ведь это европий! Стопроцентный европий! Понимаете ли вы, что это такое?
Шестьдесят третий элемент - и ничего больше! Бог мой, это не галлюцинация?
Нет?

- Европий? Ну и что же? - спросил епископ, начавший понимать, что профессор
Дроббер взволнован неспроста.

- Но ведь до сих пор на всей планете этого элемента добыли не больше
четверти грамма, - простонал профессор, угнетенный такой чудовищной
необразованностью.

- Фю-ю-ю! - присвистнул полицейпрезидент Шуббарт, забыв об этикете и своем
высоком чине. - Так это дороже, чем платина?

- В миллион раз, в сто миллионов раз! - закричал профессор Дроббер. - Но
при чем же здесь миллионы? Бог мой, килограммы европия! Но скажите мне,
ради всего святого, где вы достали эту скульптуру? Где тот чудесник,
который добыл столько европия? Кто сотворил это чудо?

- Тихо, господа! - вдруг сурово и властно сказал епископ. - Да, это
действительно чудо! А чудесник, сотворивший это чудо, - наш господь,
славить которого и служить которому - единственная наша забота. Помолимся,
господа, всевышнему, который даровал нам нового святого.

С этими словами епископ подошел к изваянию, возложил на него руку и застыл,
шепча молитву. Через несколько минут его преосвященство обернулся и сказал
секретарю:

- Монсеньор, составьте письмо в Ватикан. Будем просить его святейшество
даровать новооткрытому святому имя Кроллициаса Кассельского.


За все свое трехсотлетнее существование невзрачный Кассельский собор
никогда не вмещал столько народу.

В центре, у самой кафедры, сидели наиболее именитые церковные чины. Одна
сутана затмевала пышностью другую, а в трех местах алели даже кардинальские
мантии.

Левую часть собора занимал генералитет. Представители бундесвера тоскливо
переминались в ожидании начала богослужения.

Справа, тесня друг друга животами, стояли руководители министерств и
гражданских ведомств. Тем было совсем плохо.

Многочисленные репортеры и фотокорреспонденты мостились в самых немыслимых
местах: они висели на колоннах, балансировали на спинках кресел, двое
зацепились за люстру и, казалось, парили в воздухе.

Среди такого пышного собрания два виновника этого события - почетные
граждане города Касселя господа Эрих Шлезке и Отто Брунцлау - боялись даже
поднять руку, чтобы утереть струи пота, льющиеся с их распаленных лбов.

Отто растерянно озирался вокруг, то подымаясь на цыпочки, чтобы получше
рассмотреть внушительные затылки кардиналов, то принимаясь считать ордена
на груди у какого-нибудь генерала.

Герр Шлезке по своему обыкновению мыслил. Мыслил он о превратностях судьбы,
по милости которой он еще неделю назад хлебал пресную и прогорклую тюремную
похлебку, а теперь в числе очень немногих кассельцев был удостоен чести
присутствовать на торжественном богослужении над мощами нового, 995-го
католического святого Кроллициаса Кассельского.

Богослужение должен был вести епископ баварский. Все с понятным нетерпением
ждали выхода его преосвященства. Одним хотелось поскорее увидеть завершение
сенсации, которая последнюю неделю бушевала на страницах всех
западногерманских газет. Другим не терпелось поскорее попасть на свежий
воздух. Особенно волновались корреспонденты. Не позже чем через час
фотографии церемонии должны лежать в редакциях вечерних газет!

Гул, царивший в соборе, стал особенно сильным, когда время перевалило за
семь.

Корреспонденты стали громко перекрикиваться между собой. Сверху загремел,
перекрывая все прочие звуки, мощный бас репортера баварского радио:

- Черт, то есть простите, бог возьми, почему не начинаете? У меня по эфиру
четвертый раз крутят одну и ту же рекламу!

Тогда громко заговорили все. Кардиналы недоумевали степенно, едва
поворачивая головы к своим вертким секретарям. Военные чины выражали свое
негодование хриплыми басами. Гражданские предпочитали удивляться громким
шепотом.

В суматохе не заметили, как на кафедре появился встревоженный и растерянный
монсеньор Штир.

- Господа! - закричал он, перекрывая гул. - Господа! Богослужение
отменяется! Его преосвященство внезапно и очень опасно заболел!

Собор разочарованно загудел. На монсеньора Штира ринулась толпа
корреспондентов.

- В чем дело?

- Какая болезнь?!

- На когда перенесено освящение?

- Скажите несколько слов вот сюда, да, да, сюда!

- Господа! - слабо отмахивался монсеньор Штир. - Еще ничего не известно,
вызваны доктора! Нет, слава творцу, не инфаркт. Не знаю... Нет, не знаю...
Господа, пропустите же меня!

Собор быстро опустел. Только ворчащий репортер баварского радио сматывал
свои провода.

Лишь спустя два часа сторож собора увидал, как из боковой комнаты вышел,
осторожно поддерживаемый монсеньером Штиром, епископ. Его преосвященство
громко стонал. Проходя мимо занавески, где стояли осклабившиеся мощи
святого Кроллициаса, епископ замедлил шаги и остановился.

Сторож, решив, что настал удобный момент, бросился под благословение.
Однако его преосвященство, не прекращая стонать, отдернул руку и, подняв
ее, устремился к выходу, где его ждала автомашина.

Сторож, оставшись стоять на коленях, с недоумением смотрел вслед поднятой
руке его преосвященства, три пальца которой почему-то были завернуты в
какую-то отливающую металлом материю. Или это сторожу только показалось?


Всю ночь резиденция епископа была ярко освещена. У подъезда стояло не
меньше десятка лимузинов, каждый из которых принадлежал кому-нибудь из
видных профессоров-медиков. Сами профессора находились наверху, в гостиной.
Они окружили постель епископа и недоуменно смотрели на его ладонь. Три
пальца этой ладони были металлическими. Судя по тому, что четвертый палец
опух и сильно покраснел, его должна была постигнуть та же участь. Епископ
громко стонал: превращение его преосвященства в металл шло мучительно и
трудно.

Уважаемые профессора недоуменно стреляли глазами друг в друга.

- Если поверить всему тому, что сообщил нам сейчас монсеньор Штир, -
заикаясь от волнения, начал руководитель хирургической клиники Гамбурга
профессор фон Гросс, - то придется предположить, что мы встречаемся здесь с
крайне удивительным заболеванием.

- Коллега фон Гросс оказался чрезвычайно проницательным! - не удержался,
чтобы не съязвить, хирург Миллер, у которого фон Гросс отбивал добрую
половину пациентов.

- Если верить документу о Кроллициасе, то есть, простите, святом
Кроллициасе, то медлить нельзя, - торопливо выговорил представительный
дерматолог Криггер.

- Резать... - задумчиво сказал терапевт Брошке.

- Господин терапевт Брошке, очевидно, желает сказать "ампутировать", - сухо
заметил фон Гросс.

- Да, да, именно ампутировать! - поспешил согласиться тот.

- Пожалуй, так! - уверенно сказал Криггер.

- Так! - решился фон Гросс.

- Так! - согласился Миллер.

- Ваше преосвященство, - наклонился к уху епископа монсеньор Штир, -
консилиум решил, что необходима ампутация.

- А-а-а-а... мне... все равно, - простонал епископ.

- Но резать надо немедленно, - быстро сказал фон Гросс, которому очень
хотелось перебить этого знатного пациента у выскочки Миллера.

- Да, да, немедленно, - заявил Миллер, - вот мои инструменты, отправляюсь
мыть руки.

- Коллега Миллер соглашается мне ассистировать? - с вызовом осведомился фон
Гросс.

- Нет, коллега, я обойдусь без вас, - с нажимом ответил тот, направляясь к
выходу.

Фон Гросс направился за ним, намереваясь в коридоре свести счеты с
соперником. За ними последовали остальные врачи. Но тут консилиум был
остановлен отчаянным криком его преосвященства:

- Не надо! Не надо!

- Что не надо? - подбежал к епископу монсеньор Штир.

- Не надо ампутировать.

- Но ведь это опасно, ваше преосвященство! - перебивая друг друга,
заговорили профессора.

- Творец... отметил... печатью... нас... - выбрасывал слова епископ. -
Мы... сопричислены... к сонму...

Как всегда, первым догадался монсеньор Штир.

- Стойте, господа! - закричал он. - Его преосвященство покрывается металлом
так же, как святой Кроллициас. Это ли не признак святости! Его
преосвященство считает, что он тоже заслужил честь быть святым. Девятьсот
девяносто шестой католический святой! Боже правый, какая сенсация!

Врачи оторопело выбежали из гостиной...

История повторялась. Утро застало дом епископа в переполохе. Из спальни его
преосвященства доносились громкие и пронзительные стоны. Можно было только
удивляться, как удается тщедушному и слабосильному старикашке издавать
такие вопли. Под дверьми спальни