стояния перешедшего  к  нему  от  дяди.  Согласно
законам нашей страны, он должен был заявить о своем праве на наследство  в
течении полугода, иначе оно перешло бы в собственность государства...

     ...Деревушка, где был убит Майк, ничем  не  отличалась  от  поселений
людей каменного века, впрочем, брата всегда тянуло именно в такие, дикие в
своей первозданности места.  В  этом  смысле  эта  страна  была  для  него
идеальна - цивилизация свила здесь крайне непрочное гнездо лишь в столице,
давая возможность жителям окрестных деревень приобщиться к  своим  благам,
но отнюдь не навязывая их, опасаясь сделать хоть шаг за пределы города...
     Лхаси настоял на моем личном присутствии на казни, дескать,  чтобы  я
имел возможность убедиться в том, что  преступник  действительно  наказан.
Думаю ему хотелось сделать,  мне  приятное,  к  тому  же  в  нем  говорила
гордость, насколько я понял, он сам принадлежал к тому самому  племени,  и
мысль о том, что обычаи его народа помогут свершиться правосудию на глазах
человека, считающего себя представителем цивилизации в диком  и  суеверном
первобытном мире, доставляла ему определенное удовольствие...

     ...Отыскать Майка было крайне непросто - пришлось поколесить по миру,
но усилия увенчались-таки успехом, и мы встретились...
     Боюсь, бесконечные скитания сказались на  его  рассудке,  он  похоже,
всерьез уверовал в действенность древних магических  обрядов.  Все  время,
что мы были вместе, он  пытался  и  меня  обратить  в  свою  веру,  потчуя
удивительно мудрыми, по его мнению, мифами местных дикарей... Дескать, Дух
Земли разбит на осколки, и в каждом живом существе сидит такой осколок,  и
со смертью живого осколок этот разделяет  судьбу  тела  -  хищник,  съедая
жертву, принимает в  себя  частицу  ее  души,  и,  когда  подобных  частиц
становиться слишком много - хищник сам становится жертвой... Из этого мифа
следовало,  что  поедая  тела  своих   погибших   соплеменников,   туземцы
обеспечивают их душам достойное  существование...  А  христианский  обычай
погребения усопших в земле, следовательно, дикость и проявление неуважения
к покойнику.
     Бог мой, Майк действительно верил в это. Сколько ни  говорил  я  ему,
что  мифы  эти  выдуманы  лишь  для  того,   чтоб   оправдать   ритуальный
каннибализм, он не желал ничего  слушать...  Огромных  усилий  стоило  мне
вытащить его в столицу, чтобы оформить соответствующие документы. При этом
выяснилось, что Майк успел стать гражданином этой страны, но  слава  богу,
это не могло  служить  препятствием  вступлению  его  в  права  наследника
собственности за рубежом...

     ...И вот мы, я и Лхаси, трясемся в полицейском джипе по тому,  что  в
развивающихся странах принято называть дорогой, и от нечего  делать  ведем
беседу:
     - ...Да, господин капитан, когда я смогу забрать тело Майка?
     - Не сможете, - сидя за рулем и внимательно следя за  дорогой,  Лхаси
отвечает короткими репликами.
     - Но почему, позвольте?!
     - Видите ли,  -  капитан  сбрасывает  скорость,  -  Ваш  брат  принял
гражданство нашей страны...
     - Я знаю, ну и что?..
     - А то, что вместе с гражданством он принял и обычаи нашей страны,  и
он уже погребен... согласно этим обычаям.
     Тут вечно серьезный Лхаси позволил себе чуть  заметно  улыбнуться,  и
было в  этой  улыбке  что-то...  нет  не  зловещее,  напротив  ...знакомое
что-ли?..
     Весь дальнейший путь до деревни мы молчали.

     ...Так же молча ехали мы с Майком в тот самый день. Он прекратил свои
попытки обратить меня в свою веру, я перестал  пытаться  вразумить  его  и
уговорить его вернуться на родину, где  он  смог  бы  вести  образ  жизни,
соответствующий   его   нынешнему   финансовому   положению   и    наконец
остепениться.
     Что ж, раз тебе нравиться жить по уши в дикарском дерьме -  живи,  но
дай жить и другим!..  Нет,  так  просто  терять  деньги,  ради  сохранения
которых в семье я потратил столько сил, что с полным правом могу  называть
их своими, я не собираюсь... Дядя Джош, конечно, оказался большой сволочью
не завещав мне ни гроша, но мы-то с Майком, какие же молодцы мы с  Майком,
что, отправляясь как-то в одно из путешествий вместе (после чего я  понял,
что  романтика  дальних  странствий  не  для  меня),  оформили  завещание,
согласно которому в случае смерти одного  из  нас  все  состояние  другого
переходит оставшемуся в живых...

     ...Вот и деревня. К казни готово все -  ждут  только  меня  и  Лхаси.
Происходящие и впрямь начинает меня интересовать.
     -  Где  же  преступник?  -  спрашиваю  я  у  своего  провожатого.  Он
непонимающе смотрит на меня. - Ну, тот, кого будут казнить?
     Лхаси молча указывает на хижину, из которой выходит высокий  юноша  в
сопровождении покрытого красочным узором человека, раза в два его старше.
     - Вождь? - спрашиваю я.
     - Шаман, - отвечает капитан.
     Смотрю, что же будет дальше. В  церемонии  участвует,  наверное,  вся
деревня, юношу привязывают к столбу,  затем  мужчины  деревни  принимаются
стучать в там-тамы, женщины беззвучно плачут. Разукрашенный шаман берет  с
земли черный каменный нож и начинает свой сумасшедший танец,  подходя  все
ближе и ближе к жертве. Наконец шаман приближает острие ритуального ножа к
груди безвольно склонившего голову  юноши.  Завывая  протяжный  мотив  под
беспрерывный бой барабанов он что-то выводит обсидиановым лезвием на  теле
жертвы. Выводит тщательно, глубоко погружая каменное острие  в  плоть.  Но
странно: на жертве не остается ни следа...
     ...Ноет грудь, будто увечат не безвинную жертву, а меня... Да что там
такое, в самом деле... О боже! ...Но  так  не  бывает!!!  На  белой  ткани
рубашки  отчетливо  проступают  кровавые  линии...  Линии  соединяются   в
знаки... Знаки - в слово... И слово это -... _У_Б_И_Й_Ц_А_!!!
     Кружится голова... Кровь... сочится из ран...
     Шаман заносит нож, чтоб поставить точку в кровавой надписи. Сейчас он
погрузит нож в сердце жертвы...
     НО ПОПАДЕТ ОН В МОЕ СЕРДЦЕ!!!!

     ...Интересно, как это - быть могильными червями?.. Скоро узнаю...



    Юрий Цветков.
    995-й святой.


СБОРНИК "ФАНТАСТИКА 1962"

Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия" 1962

Считается, что Кассельская стычка 1528 года между католиками и
протестантами началась из-за разногласий в толковании некоторых догматов
веры. Так по крайней мере пишут во всех книгах, где упоминается это в общем
весьма незначительное событие: в те времена случались побоища куда
продолжительнее и кровавее. Что ж, можно принять и такую точку зрения на
эту поразительную историю об отце Кроллициасе, объявленном впоследствии
995-м католическим святым.

Все четыре дня Кассельской стычки неразрывно связаны с именем и деяниями
отца Кроллициаса.

День первый.

Майским утром 1528 года подмастерье единственного в Касселе цеха бондарей
Ганс Крот, помолившись, вышел из дома и направился к лотку, за которым
монах-доминиканец торговал индульгенциями. Ганс долго стоял у лотка,
внимательно читая прейскурант, и, наконец, попросил дать ему лоскуток
пергамента, на котором витиеватыми буквами было выведено: "Отпущение за
рукоприкладство на пробста, декана, священника или другое духовное лицо..."
Потом, немного подумав, он прикупил также индульгенцию с текстом: "Если же
рукоприкладство дошло до кровопролития и имело место вырывание волос либо
иное тяжелое насилие или нанесение побоев..."

Старательно спрятав обе индульгенции, Ганс Крот направился к католической
церкви и попросил мальчика-служку вызвать отца Кроллициаса. В последующие
несколько минут Ганс Крот старательно отработал на святом отце все, что
разрешалось двумя грамотами, за исключением, впрочем, "вырывания волос",
так как искусственная тонзура сочеталась у преподобного Кроллициаса с
весьма обширной естественной плешью.

Господь, разумеется, не обиделся на предусмотрительного подмастерья, -
обиделись многочисленные прихожане-католики. Два духовных собрата из паствы
избитого Кроллициаса вышли на городскую площадь и в энергичных выражениях
стали призывать к мести зарвавшимся протестантам.

Напрасно Ганс Крот, который, как каждый честный бондарь, был протестантом,
потрясая индульгенциями, кричал, что он и не помышлял наносить оскорбление
католической церкви. Безуспешно он объяснял сбежавшимся прихожанам, что все
произошло из-за того, что преподобный Кроллициас не давал проходу его,
Ганса Крота, жене. Попранный католицизм жаждал мести.

Бить протестантов начали на городском базаре. Потом католики,
воодушевленные кровожадными призывами отца Кроллициаса, разнесли аустерию,
которой владели двое самых именитых в Касселе братьев-протестантов.

Протестанты тоже не остались в долгу. Они утопили в пруду церковного
старосту и начали было стаскивать дрова к ветхому зданию католической
церкви, как на Кассель опустилась ночь, и обыватели отправились по домам.

Конечно же, встав поутру, кассельцы забыли бы об этой заурядной драке, как
забывали о подобных вещах не раз. Но то, что произошло в последующие дни,
раздуло тлеющие уголья религиозной стычки до пожара выше среднего уровня.

День второй.

Итак, утром следующего дня немногочисленные прихожане-католики рассеянно
прислушивались к привычному ритуалу службы, которую вел украшенный синяками
отец Кроллициас. И вдруг над Касселем раздался слабый свист, так же
внезапно сменившийся треском ломающихся досок. В крыше церкви появилась
дыра, лица молящихся обдала горячая волна воздуха, и какой-то дымящийся
камень упал у ног отца Кроллициаса.

Преподобный за неуловимую долю секунды отскочил и спрятался за большое
распятье. Прихожане в ужасе бросились из церкви.

Когда церковь опустела, отец Кроллициас, убедившись, что упавший предмет не
собирается учинять ничего худого, вылез из-за прикрытия, обошел камень
кругом и осенил его несколько раз крестным знамением. Затем, сказав
выразительно: "С нами божья матерь", нагнулся поднять загадочный предмет.

И тут же церковь огласилась стонами и воплями бедного пастыря. Отец
Кроллициас, получивший за последние сутки вторичный телесный ущерб, тряс
пальцами и изрыгал отборную хулу: камень был горяч, как раскаленное железо.

Поскольку протестантов ругать за это не приходилось, отец Кроллициас
успокоился скоро. Спустя полчаса он, оттопырив перевязанные пальцы, шумными
глотками пил хмельное кассельское пиво, и лицо его, как всегда в такие
минуты, было умиротворенным.

Полдень и вечер прошли в Касселе, как обычно. И если поутру этого так
удивительно начавшегося дня католики и протестанты еще обменивались косыми
взглядами, вспоминая о вчерашней драке, то к вечеру даже непосредственный
виновник потасовки Ганс Крот мирно беседовал с городским мельником, который
был назначен новым церковным старостой католиков. Ничто не предвещало
бурной ночи...

Впрочем, бурной эта ночь была только для монастыря. Посреди ночи крепко
спавшие после треволнений монахи были разбужены громкими стонами отца
Кроллициаса. Посланный узнать, в чем дело, мальчик-служка увидел, что
преподобный быстрыми шагами ходит по келье и, непрерывно подвывая, трясет
правой рукой.

Служка осторожно спросил святого отца, что его мучит. В ответ пастырь
грязно выругался и поднес к самому лицу мальчика неестественно распухшую
ладонь. Два пальца этой широченной длани отливали при свете свечи тусклым
блеском. Когда же отец Кроллициас постучал друг о дружку этими пальцами и
раздался характерный металлический звон, испуганный служка кинулся бежать.

Выслушав сообщение служки, пробст счел его настолько лживым, что на всякий
случай отодрал мальчика за уши и спокойно улегся спать. Однако долго
почивать пробсту не пришлось: басистые вопли отца Кроллициаса стали гулко
перекатываться по всему монастырю.

Недовольный пробст поднял монахов и объявил, что, по-видимому, в их собрата
вселился дьявол. Монахи, ропща и зевая, отправились изгонять нечистую силу.

Ввалившиеся нестройной гурьбой в келью отца Кроллициаса монахи застали
удивительную картину. Посредине кельи стоял ревущий на одной ноте
преподобный и с ужасом глядел на растопыренную ладонь правой руки. Ладонь
была вся из блестящего металла, и из нее, как из зеркала, смотрело на отца
Кроллициаса его искаженное изображение, оскалившееся в непрерывном реве.

День третий.

Наступившее утро застало монастырь в страшном переполохе. Монахи, позабыв о
молитвах, носились по узким монастырским коридорам, время от времени
забегая в келью отца Кроллициаса. Тот уже не кричал, а только сипло стонал.
Скоро металлической стала вся рука преподобного - от пальца до плеча. Ужас
монахов достиг предела.

В это время оправившийся от растерянности пробст с похвальной
предприимчивостью заявил, что обрушившееся на их собрата несчастье не что
иное, как происки протестантов. Ни минуты не колеблясь, он велел выставить
несчастного пастыря на церковную площадь, чтобы честные католики своими
глазами увидели пострадавшего за веру.

Перед церковью немедленно собралась громадная толпа. Все - и католики и
протестанты - с ужасом смотрели на превращающегося в металл отца
Кроллициаса и заунывно тянули "Санта Мария оре про нобис...". Трое
протестантов тут же отреклись от своих заблуждений, а остальные сочли за
благо убраться восвояси.

За день металлический покров распространился и по второй руке отца
Кроллициаса. А к вечеру, когда металлическим блеском стала отливать большая
часть груди преподобного, он перестал стонать, закрыл глаза и умер.

День четвертый.

На панихиде пробст отпевал неизвестно кого. Нижняя половина того, кто лежал
сейчас в гробу, несомненно, принадлежала когда-то отцу Кроллициасу,
весельчаку и сквернослову. Но верхняя половина напоминала человеческое тело
только внешне. За время, прошедшее с момента смерти, металл залил уже лицо
и лоб святого отца. Вот почему пастырь напоминал сейчас изваяние, один глаз
которого почему-то прищурился, а рот скривился в гримасе страдания.

Отпев Кроллициаса, пробст вышел на площадь и призвал верующих к мщению. Вот
только тогда-то и началась та самая Кассельская стычка 1528 года,
упоминающаяся во многих учебниках истории - книгах, которые, как известно,
описывают события сухо и без подробностей.


- Ну и собачья судьба! - жаловался своему приятелю гражданский чиновник
баварского епископства Эрих Шлезке, сидя в кассельской пивной "Пена над
кружкой" летом 1960 года. - Другим что? Другим везет. Другие служат где?
Другие служат в солидных фирмах, а некоторые, майн готт, некоторые даже в
воинском управлении. И что к ним течет? К ним текут деньги. Сколько? Много,
о майн готт, как много! Почему? Потому что никто не хочет служить в армии.
А в епископстве кто желает служить? Только такие дураки, как Эрих Шлезке!

- 3-з-зачем же дураки? - поинтересовался приятель, прикончивший за
взволнованным монологом Эриха восьмую кружку.

- А затем дураки, что глотают пыль в церковных архивах! - сказал о себе
Шлезке во множественном числе. - Что делает сейчас мой школьный приятель
Вальтер Блох? Мой школьный приятель Вальтер Блох сидит сейчас в Ницце. А
почему мой школьный приятель Вальтер Блох сидит в Ницце, когда в школе он
не имел и трех пфеннигов на папиросы? Потому что он служит в колбасной
фирме Глобке и Грущинский. А почему...

- П-п-плюнь, Эрих, и п-п-пей п-п-пиво, - сказал приятель.

- А что должен делать я? - продолжал плакаться Шлезке. - Я сижу два месяца
в этой дыре, в Касселе, и роюсь в бумагах. А зачем? А затем, что его
высокопреосвященству захотелось иметь своего баварского святого. А зачем
ему иметь своего святого? А пес его знает!

- Эрих, - укоризненно заметил приятель, - ты же знаешь, его
высокопреосвященство не любит собак!

- И я роюсь в бумагах, - не останавливался Шлезке, - и что я нахожу
стоящего? Ни-че-го! Быть может, его преосвященству нужен документ о том,
что один из его предшественников епископ баварский Экзестакрустиан был
крещеным евреем?

- Не нужен! - сказал приятель.

- Или бумага, свидетельствующая, что папа Григорий IX в 1613 году провел в
Касселе три дня? А мало ли где черт мог носить папу Григория IX!

- Папу не мог носить черт, - меланхолически заметил приятель.

- Или бредовое донесение пробста кассельского монастыря о том, что в 1528
году какой-то монах Кроллициас превратился в металл? Мне самому интересно,
был этот пробст просто мошенник или к тому же еще и дурак! Так вот, эти
бумаги я дам его высокопреосвященству!

- Б-б-брось, - советовал приятель, - м-м-м-мо-шенником больше,
м-м-мошенником м-м-меньше...

- Ибо что сделает мне епископ за такой улов? Его преосвященство оторвет мне
голову! Ну и собачья судьба!


Владелец пивной "Пена над кружкой" Отто Брунцлау был целеустремленным
человеком. Двенадцать лет - двенадцать лет! - ежедневно по утрам он учил
Хромого Вилли своей любимой песне "Ах, майн либер Августин". К 1960 году
Вилли - облезлый и блеклый попугай, прозванный Хромым, потому что он
действительно был им, - научился извлекать с полдюжины гортанных звуков, в
которых подобие известной народной песни можно было уловить только с
помощью буйной фантазии.

Так вот, когда однажды Вилли, проснувшись поутру, заорал сам, без обычных
льстивых уговоров и шантажа конопляным семенем: "Либррр Аггг...", Отто
решил, что курс обучения закончен и можно пожинать плоды своего труда.

Во-первых, он назовет теперь свою пивную "Пенье попугая". Это вам не
какая-то "Пена", которую выдумал дедушка, старый Герман Брунцлау. А
покойный, как известно, не страдал избытком воображения. Во-вторых,
представляете себе, сколько народу хлынет в его, Отто Брунцлау, пивную,
чтобы посмотреть на диковинную птицу? Отто Брунцлау тонко понимал, что
такое реклама!

Согласитесь, что все это было достаточным основанием для того, чтобы
откопать бочку бамергского пива, которую Отто зарыл пять лет назад на своем
дворе. Зачем зарыл? Ведь кто понимает в пиве толк, тот не станет пить
ганноверское пиво холодным, а бременское теплым, тот не будет сдувать пену
с кружки темного баварского и уж, конечно, близко не подойдет к бочонку
бамергского, если не будет уверен, что он пролежал в земле не меньше трех
лет, но и не больше семи.

Вот почему июльским утром 1960 года Отто Брунцлау, прихватив заступ,
отправился на задний двор, где был зарыт заветный бочонок. Отмерив на глаз
пять метров от стены разрушенного гаража, Отто начал копать. Минут десять
он усердно ковырял почву. Уже образовалась порядочная яма, но бочонка все
не было. Брунцлау совсем было приуныл, решив, что ошибся, но тут инструмент
явственно обо что-то звякнул.

- Есть, вот он, - обрадовался Отто, - за обруч зацепился!

Но отлетевший кусок глинистой почвы обнажил что-то блестящее тусклым
серебряным блеском. Отто по-заячьи вскрикнул и закрыл голову руками,
ожидая, когда раздастся взрыв. Но все было тихо.

- Ма-а-арта, - жалобно закричал Брунцлау своей жене, - Марта! Надо сообщить
в полицейское управление, здесь лежит снаряд!

Конечно же, после этого заявления из кухни вылетела Марта и недоуменно
уставилась на мужа.

- Марта, - прошептал тот, пораженный внезапной мыслью, - это не снаряд...
Я, кажется, нашел клад.

Спустя несколько минут перепачкавшиеся и взмокшие супруги отчистили от
глины порядочную часть находки. Еще несколько лихорадочных гребков - и
перед ними ясно обозначилось человеческое ухо.

Они нашли скульптуру! Из серебра! Из платины! Сто тысяч!!! Миллион марок...
Уфф...

Скоро в вырытой яме показалась голова скульптуры. Отто, обрывая пуговицы,
стянул с себя вязаный жилет и обтер драгоценную находку. После первых же
мазков лицо скульптуры засияло уверенным тусклым блеском. Отто взглянул на
него и застыл в недоумении. На него, прищурив один глаз и страдальчески
сморщив рот, смотрела до ужаса странная физиономия.

Владелец пивной "Пена над кружкой" был не искушен в искусстве. Но того, что
он увидел, оказалось вполне достаточно, чтобы понять: ЭТО изображение не
человека, ЭТО