:
     -  Ты говорила, твоя мать и твои тетки - последние из здешних людей. Но
это не так.  Лопушок рассказывал  -  там,  в диких местах, по крайней  мере,
тысяча  мелких  групп, одна с другой не связанных. И раньше ты говорила, что
Растиньяк один-единственный из всех землян уцелел после крушения. Он был муж
твоей  матери, уж так и  быть, и, как ни странно  это звучит,  их союз, союз
земного мужчины и внеземной женщины,  оказался  не  бесплоден. Одного  этого
довольно, чтобы моих коллег поставить в тупик. Заикнись  я, что химизм тел и
хромосомы  твоих родителей оказались совместимы, -  они завопят,  что  этого
быть не может!...  Но, как я понял, у сестер твоей матери  тоже были дети. А
их-то отцом кто был, если последний мужчина в вашей группе, как ты говоришь,
погиб за много лет до  этой злополучной посадки французского  звездолета?, -
Мой папа, Жан-Жак  Растиньяк. Он был мужем моей мамы и трех ее сестер. И все
они говорили, что супруг он был великолепный, умелый и всегда готовый.
     Хэл хмыкнул.
     Она возилась  с винегретом и лапшой, а он  молча  наблюдал за нею.  Тем
временем силился хоть как-то  воспрять духом. В конце-то концов, тот француз
был почти того же поля ягода, что и сам Хэл Ярроу. Может, кое в чем и пример
подал бы. Хэл прочистил горло. Очень просто  осуждать  других  за то, что не
устояли  перед соблазном, пока сам не  побывал  в  том  же  положении. А как
поступил бы, скажем, Порнсен, выйди Жанетта на него?..
     - ...  а когда мы спустились по той реке и джунгли остались позади, они
за мной так строго следить перестали, - продолжала она. - До наших мест, где
меня поймали, было целых два месяца пути, и они решили, что у меня не хватит
пороху пробиваться  назад  в  одиночку.  Слишком  много  в джунглях  жуткого
зверья. Твой полуночник по сравнению с ними - козявка безобидная.
     Передернула плечами.
     - Когда  мы пришли  в  городок  на самом краю  обжитых  мест,  мне даже
разрешили свободно ходить. Вокруг городка загородка была, за нее лучше  было
не соваться,  так  что надобности не стало меня  взаперти  держать.  К  тому
времени я немножко научилась их языку, а они  - немножко моему. Но разговоры
у  нас  были самые простенькие.  Один из их  ученых,  Эсээтеи,  изучал  меня
по-всякому. В том городке, в больнице, машина была, и они снимки делали, что
у меня внутри. Все внутренности, весь скелет. Подробнейшим образом.  Сказали
-  чрезвычайно интересно.  Представь  себе! Таких  женщин,  как  я, свет  не
видывал, а им просто-напросто чрезвычайно интересно! Ты подумай!
     - Ну-ну-ну!  - развеселился Хэл. - Нельзя же  требовать от жучей, чтобы
они смотрели на тебя, как мужчина вида "хомо сапиенс" на женщину вида "хо-мо
сапиенс"... то есть...
     Она лукаво глянула на него.
     - Так, значит, я женщина вида "хомо сапиенс"?
     - Очевидная, несомненная, бесспорная и восхитительная.
     - Дай-ка я тебя за это поцелую.
     Наклонилась над ним, прижалась губами к губам. Он сжал губы, как всегда
сжимал, когда его еще  Мэри  целовала.  Но  Жанетте это буверняк не по вкусу
пришлось, потому что она сказала:
     -  Ты же  мужчина, а не  идол каменный. А  я  твоя  люба.  Ты не только
принимай  поцелуи,  но и сам целуй.  И не  так грубо. Ты губами мне губы  не
дави. Ты нежно, ты мягко, будто твои губы с моими сливаются. Гляди.
     И кончиком языка потеребила ему язык. Откинулась, засмеялась, а у самой
губы алые, влажные. Он содрогнулся и с трудом дыхание перевел.
     -  А  твой  народ  постановил,  что язык  только  на  разговоры  годен?
По-вашему, я веду себя грешно и антиистинно?
     - Не знаю. Эту тему никто ни с кем никогда не обсуждает.
     - Тебе понравилось, я  же вижу.  Но.  ведь это тот самый рот, которым я
ем. Тот самый, который ты меня заставляешь тряпками завешивать, когда я сижу
за столом против тебя.
     - Можешь  не  завешивать,  -  сдался  он. -  Я обдумал  это  дело.  Нет
разумного повода на время еды прятаться. Просто  меня научили,  что  есть  в
открытую омерзительно.  Как у  Павловской собаки  слюна текла,  когда звонок
звенел, точно  так  же и  меня  тошнит,  когда вижу,  как другие пищу в  рот
кладут.
     - Давай есть.  Потом выпьем и поговорим. А потом будем делать все,  что
только захотим.
     А он даже не покраснел. Быстро переучивался.


15

     После  еды она взяла кувшин, развела в нем та-ракановку водой, добавила
сизой  жижицы, отчего  смесь  на  вид  стала похожа  на виноградный  сок,  и
заправила лепестками апельсинового  цветка. Со льдом напиток стал прохладен,
и даже вкус у него появился виноградный. И давиться им не приходилось.
     - Почему ты меня предпочла, а не Порнсена? Она села к нему  на  колени,
одной рукой приобняла, другой стакан на столе поглаживала.
     - Ой, ты был такой  симпатичный, а он - урод. И еще у меня чутье,  кому
можно  доверять,  а кому нет.  Надо было  быть осторожной, я  понимала. Папа
рассказывал про землян. Предупреждал, что им верить нельзя.
     - Прав был. Должно быть, интуитивно, но  ты угадала точка в точку. Если
бы  у  тебя  были сяжки, я сказал бы, что  ты улавливаешь нервное излучение.
Может, и вправду у тебя сяжки? Давай-ка, глянем!
     Он  запустил  руку ей  в пышную  прическу,  но  она  откинула голову  и
расхохоталась.
     И он расхохотался, коснулся ее плеча и погладил нежную кожу.
     - Я,  наверное, единственный на  корабле такой. Остальные  тебя с  ходу
жучам выдали бы. Но зато попал в переплет. Видишь ли, где ты, там и Обратник
тут как тут. Как по лезвию хожу, но назад вернуться - да ни за что на свете!
То,  что ты  мне  про  аппарат рентгеновский у  жучей порассказала,  знаешь,
настораживает. До  сих пор  мы тут  ни  одного  не  видели. Значит,  жучи их
прячут.  Если прячут, то с какой стати? Электричество  им известно, так что,
по  идее, они  в силах открыть и рентгеновское излучение. Раз прячут, то  не
потому ли, что хотят скрыть кое-что поважнее? Звучит не слишком убедительно,
понимаю.  В конце концов,  мы в  здешней  культуре  не очень разбираемся. Мы
здесь без году неделя.  И людей у нас маловато для таких дознаний.  Может, я
хватил через край?  Весьма на то  похоже. И тем не менее, Макнеффа следовало
бы  предупредить  насчет  жучиного рентгена. Но  как  я  ему  скажу,  откуда
дознался? Выдумать источник информации у меня пороху не хватит. Так что стою
перед дилеммой.
     - Перед дилеммой? Что это за зверь? Я про такого не слышала.
     Крепко обнял ее и сказал:
     - Дай тебе Сигмен и впредь не слышать.
     - Слушай, - сказала Жанетта, обожгла взглядом прекрасных карих глаз.  -
Зачем тебе эта маета - Макнеффа предупреждать? Если Сиддо собирается напасть
на Союз ВВЗ  - ты же сам рассказывал, как кое-кто это название толкует: Союз
Воров В Законе, - и если жучи победят, тебе-то что за дело? Что нам помешает
добраться до моих родных мест и поселиться там?
     Он в ужас пришел.
     -  Это же мой народ! Мои земляки! Они, то  есть  мы, Сигмену верны и не
воры  в  законе,  а  Союз   Возвращенных   Восстановленных  Земель!   Я   на
предательство не способен!
     - А предаешь уже одним тем, что меня здесь прячешь, - отчеканила она.
     - Ну, ты дала! - помедлив, ответил он. - Не такое уж это предательство,
вернее, вовсе не предательство. Кому я навредил тем, что ты здесь?
     - Мне дела  нет, навредил  ты или  не навредил  хоть всему  свету. Меня
заботит, навредишь или не навредишь себе.
     - Себе? Да краше я отродясь не жил!
     Она ласково рассмеялась и чмокнула его в ухо.
     А он помрачнел и сказал:
     - А я о нас обоих думаю, Жанетта. Раньше ли, позже ли, и, наверное, чем
раньше, тем лучше, нам придется  искать убежище. Причем поглубже под землей,
имей это в виду.  Потом, когда все кончится, можно будет  выбраться на  свет
божий. Если справимся,  восемьдесят лет тихой жизни нам гарантированы, этого
за глаза и  за  уши хватит. Пока "Гавриил" долетит до  Земли,  и пока оттуда
прибудут корабли с поселенцами.  Мы с тобой  тут будем вдвоем среди  зверей,
как Адам и Ева.
     - Ты это о чем? - спросила она, широко открыв глаза от изумления.
     - а о том. Наши спецы день и ночь колдуют над образцами крови, что жучи
дали.  Вот-вот  выведут комбинированный  пситовирус,  который свяжет медь  в
кровяных тельцах жучей и нарушит всю электрохимию дыхания.
     - Зачем?
     -  Попробую  объяснить, хотя  чую,  что придется  сразу  на трех языках
толковать:  по-американски,  по-французски  и  по-сиддийски.  Иначе   ты  не
поймешь. Один из штаммов это  пситовируса убил большую часть населения Земли
во   время  Апокалипти  ческой  битвы.  В  подробности  пускаться  не  буду.
Достаточно сказать,  что  этот  вирус был тайно рассеян в  атмосфере Земли с
кораблей марсианских колонистов. То есть потомков землян, которые поселились
на  Марсе  и  считали  себя природными  марсианами; вождем у них был Зигфрид
Русс, распоследний мерзавец во  всем  белом свете. Так в  учебниках  истории
говорится.
     -  Не  понимаю,  -  сказала она.  Насупилась,  во  все  глаза  на  него
уставилась.
     -  Смысл  уловишь. - Четыре корабля с Марса под видом торговых сошли на
низкие  предпосадочные орбиты и рассеяли  миллиарды  этих  вирусов. Незримые
связки белковых молекул, они попали  в атмосферу, по всему миру разлетелись,
мелкой  моросью оседать начали. Эти молекулы,  стоило  им  попасть  на кожу,
связывались  с  гемоглобином  в  красных  кровяных  тельцах  и придавали  им
положительный заряд. Такие тельца сцеплялись с неповрежденными, и начиналось
что-то вроде рекристаллизации. Красные кровяные тельца на диски  похожи, так
вот  эти диски  разламывались  пополам, делались серповидными, и развивалась
так  называемая серповидноклеточная  анемия.  Эта рукотворная анемия  валила
людей  быстрее  и  надежнее, чем природная, потому что большую  часть клеток
поражала, а  не малый процент.  До каждой клеточки добиралась и разламывала.
Кислород переставал поступать в ткани  организма, и наступала гибель. Гибель
всего человечества, Жанетта. Почти все человечество вымерло  от кислородного
голодания.
     - Теперь я кое-что поняла, - сказала Жанетта. - Но не все же погибли!
     - Не все.  И,  поняв,  что произошло,  правительства Земли пальнули  по
Марсу боевыми  ракетами  фугасного действия.  Ракеты проникли глубоко в кору
планеты  и там  взорвались. От  сотрясений  коры  обрушилась  большая  часть
тамошних  подземных  поселений. А на Земле выжило не больше, чем по миллиону
на  каждом материке.  В  некоторых  небольших районах никого  не  затронуло.
Почему,  мы до сих пор не знаем. Что-то помешало - может быть, местные ветры
постоянные, может быть, еще что-нибудь. А вне человеческого тела эта  зараза
через какое-то время сама гибнет. Так или иначе, а на Гавайских островах и в
Исландии  все  население   уцелело,  даже   правительства  усидели.  Израиль
незатронут остался, будто сам господь-бог длань простер и от смертного дождя
охранил.  Южная Австралия и Центральный Кавказ  не пострадали.  Оттуда народ
снова по всему миру расселился, поглотил тех, кто поодиночке выжил  в других
местах.  В  джунглях  Африки  и полуострова  Малакка  много  народу в  живых
осталось,  они  отбились от пришлых.  Обустроиться успели до  того, как туда
добрались поселенцы с островов и из Австралии.  Так вот то, что случилось на
Земле, теперь должно произойти на Оздве. Будет дан приказ,  и  с  "Гавриила"
запустят  ракеты - ракеты с тем же самым смертоносным  грузом. Только теперь
пситовирус  будет  иметь  сродство  с кровяными  тельцами  оздвийцев. Ракеты
пойдут витками вокруг Оздвы, засеют ее невидимым посевом  смерти. Одни кости
останутся...
     - Ша! - приложила Жанетта палец к его дрожащим  губам. - Знать не знаю,
что  такое протеины,  молекулы и  этот... электрофоретический потенциал! Это
выше  моего  разумения. Но  зато  я вижу:  чем  дальше,  тем  тебе  страшнее
рассказывать. У тебя  голос меняется, глаза стекленеют. Кто-то когда-то тебя
запугал. Нет! Не прерывай!  Тебя насмерть застращали, но ты остался мужчиной
настолько, чтобы  не показывать, что боишься. Но избавиться от испуга  ты не
можешь, так мастерски осуществили задуманную гадость.
     И прошептала пухлыми губами ему в самое ухо:
     - Так  вот: я хочу  выкорчевать  этот испуг. Хочу вывести тебя из юдоли
страха. Не  возражай!  Понимаю,  как претит тебе  мысль  о  том, что женщине
ведома твоя слабина. Но в  моих  глазах она тебя нисколько не роняет. Скорее
возвышает то, насколько ты  сумел  ее  преодолеть.  Понимаю, сколько  отваги
нужно было, чтобы пойти. на детектор. Но ты пошел ради меня. Я горжусь этим.
Люблю тебя за это. Понимаю, сколько отваги нужно,  чтобы прятать меня здесь,
когда любой мелкий промах  грозит тебе жизненной катастрофой и даже смертью.
Понимаю, что  все это значит. Понимать - это моя природа, мой  инстинкт, мое
дело и  моя страсть. Так выпей со мной!  Мы не на виду, где  надо  постоянно
остерегаться и страшиться. Мы  укрыты в этих стенах. Наедине друг с другом и
вдали от чего бы  то ни было. Пей! И ласкай меня. Я отвечу тебе лаской. Хэл,
что  нам  мир? Мир  нам  не нужен. До поры до времени. Забудь  о  нем в моих
объятиях.
     Они  поцеловались, их руки  сплелись, и  зазвучали слова, которые вечно
живы в устах любящих.
     Улучив   минутку,   Жанетта   приготовила   еще   порцию   таракановки,
разбавленной сизой жижицей, и они выпили вместе. Глотнулось без затруднений.
Хэл  сообразил,  что  тошнило  не  столько  от самого спиртного, сколько  от
запаха. Стоило  обмануть обоняние,  обманулся и желудок.  И  с каждым  разом
пилось все легче.
     Он осушил три стакана, а потом встал,  взял  Жанетту на руки  и понес в
спальню. Она  поцеловала его в шею, и словно электрический разряд ударил  от
ее туб по коже, вверх  до мозга,  вниз через порывисто дышащую грудь, теплый
желудок  и  воздвигшийся  член до самых  ступней,  которые,  как ни странно,
заледенели.  Мог бы  поклясться, не  было  желания перестать  нести на руках
женщину, как в  ту пору, когда он  исполнял  свою  обязанность перед  Мэри и
Госуцерквством.
     Но даже в упоительном  вихре предвкушения  сквозил неподатливый узелок.
Малый, но  мешал, темнел среди огня. Не мог  Хэл  полностью забыться, грызло
сомнение, гадал, не скиксует ли, как бывало иногда, когда он нырял в постель
в темноте и входил в Мэри.
     Было  и  темное  зерно страха,  зароненное  сомнением.  Если  скиксует,
незачем жить. Ведь это же позор на всю жизнь!
     И он твердил себе: "Нет, этого не будет, не  должно быть".  Невозможно,
пока она в его объятиях, пока слиты их уста...
     Уложил ее  на кровать и выключил  верхний свет. А  она тут же  включила
прикроватное бра.
     - А это-то  тебе зачем, -  сказал он, стоя возле кровати, чувствуя, как
растет в нем страх и гаснет страсть. И в то же время дивясь, как это она так
быстро и незаметно для него разделась.
     Она улыбнулась и сказала:
     -  Помнишь, ты мне  вчера говорил? Прекрасные слова: "И сказал  бог: да
будет свет"!
     - Нам не нужен свет.
     - Нужен. Мне нужен. Мне надо видеть тебя постоянно. Темнота всю радость
скрадет. Хочу видеть, как ты ластишься.
     Потянулась поправить лампочку, груди всколыхнулись при этом движении, а
его от этого проняло почти нестерпимой болью.
     - Вот так. Теперь мне будет  видно твое лицо. Особенно в тот миг, когда
глубже всего почувствую твою любовь.
     Вытянула  ногу  и  коснулась  его колена  кончиками пальцев.  Наготой -
наготы...  И  его  бросило вперед,  будто перст  ангельский послал навстречу
предназначению.  Встал  на колени  на  кровати, а  те кончики  пальцев так и
прикипели к его бедру, будто приросли и не способны отделиться.
     - Хэл, Хэл, - негромко сказала она. - Что с тобой сделали? Что со всеми
вами сделали? С твоих слов знаю, что  вы все, как ты. Надо же так! Заставили
ненавидеть  вместо того, чтобы любить, хоть и назвали эту ненависть любовью.
Сделали  из вас  полумужчин, чтобы вы  ушли в себя,  а на  всех, кто вокруг,
бросались, как на врагов. Вы свирепые воины, потому что трусы в любви.
     - Это неправда, - сказал он. - Неправда.
     -  Мне же видней. Это правда. Убрала ногу, положила рядом с его коленом
и сказала:
     - Иди ко мне.
     И когда он, все еще на коленях, сделал движение  вперед, приподнялась и
ткнулась ему в лицо грудями.
     - Возьми их в рот. Стань, как малое дитя. А я вознесу тебя так, что  ты
забудешь о ненависти и станешь думать только о любви. И станешь мужчиной.
     - Жанетта-Жанетта,  - хрипло сказал он и потянулся рукой выключить бра.
- Только не при свете. Но она перехватила протянутую руку.
     - Только при свете. Убрала руку и сказала:
     - Хорошо, Хэл. Выключи. Ненадолго. Если без темноты тебе никак, нырни в
нее. Глубоко нырни. А потом  родись заново... хоть ненадолго. И тогда включи
свет.
     - Нет! Пусть горит! - рассвирепел он. - Я не у мамы в животе. И обратно
туда не хочу, нужды нет. Возьму тебя, как армия город.
     -  Не будь солдатом, Хэл. Будь люба моя. Люби, а не насилуй. Взять меня
ты не сможешь, ты же будешь во мне.
     Закинула руку ему за шею, выгнулась под ним, и вдруг он оказался в ней.
Содрогнулся так же, как когда она поцеловала его  в шею, так  же всем телом,
но не так неистово.
     Хотел прижаться лицом  к ее плечу, но она  уперлась  ему в грудь обеими
руками и с внезапной силой приподняла.
     - Нет! Мне надо видеть твое лицо. Особенно в тот самый миг надо, потому
что хочу радоваться, как ты забываешь себя во мне.
     И широко  открыла  глаза,  будто  силясь  запечатлеть каждой  клеточкой
памяти лицо Хэла.
     Его  это не смутило. Постучись тут  сам архиуриелит,  Хэл не обратил бы
внимания.  Но заметил, хоть и  не вдумался, какие  у  Жанетты стали зрачки -
крохотные, как карандашные точечки.


16

     Алкашей   в   Союзе  ВВЗ  ждала  неминуемая  ВМ.  И,  стало  быть,   ни
психологической,  ни  медикаментозной, помощи им не  полагалось. Растерянный
Хэл, желая излечить Жанеттин порок, пошел по лекарство к тому самому народу,
который довел ее до жизни такой. Но прикинулся, что нуждается  во  врачебной
помощи он сам.
     - Пьянство на Оздве - дело житейское, обычное, но не в тяжелой форме, -
сказал  Лопушок.  -  А  немногих  алкоголиков скоренько  приводят  в  норму,
излечивают сострадалисты. Давайте, я вас полечу, попользую.
     - Увы.  Начальство  не разрешит. А незадолго  до того Хэл точно  тем же
объяснил, почему не приглашает жучу к себе.
     - У вас самое щедрое на запреты начальство во всей  Вселенной, - сказал
Лопушок  и  захохотал,  как  всегда,  подвывая.  Отсмеявшись,  продолжил:  -
Прикасаться  к спиртному вам тоже запрещено,  но ведь пьете  же. Впрочем,  о
непоследовательности   не   спорят.   Однако  могу   кое-что   посоветовать,
рекомендовать. Есть у нас средство, называется "негоридуша". Его добавляют в
спиртное, сперва понемножку, потом с каждым днем  побольше,  уменьшая  таким
образом  долю  алкоголя.  Так, чтобы  через  две-три  недели пациент  пил на
девяносто процентов раствор
     "негоридуши". Вкус тот же самый, пропойца  редко замечает подмену. Курс
приема  полиостью снимает  зависимость  пациента от алкоголя.  Но тут не без
подвоха, не без каверзы. Хитро помолчал и досказал:
     - Пропойца становится, делается страстным "не-горидушаманом"!
     Заржал, шлепнул себя по ляжке, затряс головой так, что длинный хрящевой
нос раскачало, и зашелся таким хохотом, что слезы из глаз брызнули.
     С  трудом сдержал смех,  вытер  слезы носовым  платком в  виде  морской
звезды. И сказал:
     - По-настоящему-то  польза от "негоридуши" та, что пациенту открывается
возможность разрядить, сбросить напряжение, которое вызывает у него желание,
потребность  пить.  Открывается  возможность,   путь   к  сострадализации  с
одновременным   отучением   от  стимулятора.   Так  как   вариант  с  тайным
подмешиванием "негоридуши"  я применить к вам не смо