м потолок, по полу катятся
"беспилотные" программируемые тележки, нагруженные разным
барахлом.

Поскольку из локальной сети я уже черпанул подробный план
лабораторного блока, то сейчас мы уже действовали не в
потемках.

Мы установили взрывное устройство в шахту лифта и поспешили
вслед за тележкой, следовавшей
в лабораторию нанотехнологий. Там мы и ожидали увидеть
Ваджрасаттву.

Тележка ехала четко, снимая ток с металлических лент, пересекающих
коридор. А потом свернула направо к табличке "Nanolab #2"
и перед ней распахнулась дверь, только не большая, а маленькая,
особая.  Камински срочно загрузилась в тележку, вышвырнув
барахло -- все-таки она как дама была поменьше размером, чем я
-- и проехала внутрь лаборатории.

Я подождал минуту и распахнулась более парадная дверь. Тогда и я,
подхватив барахло, шагнул внутрь лаборатории.

Камински уже успела поработать в своем решительном стиле. На
полу валялся труп охранника с дырой в шее.  С пяток лаборантов
также лежало на полу, живые, но похоже сильно пострадавшие от
электрических разрядов. Сильно пахло озоном и палеными волосами.

"Помоги-ка их упаковать."

Каждому сраженному пришлось заклеивать слюнявый что-то
бормочущий рот, а также прихватывать подрагивающие руки и ноги.

И лишь когда я покончил с этим пакостным делом, Камински сказала
мне по СБС:

"Только вот поганца Раджнеша здесь нет."

У меня все упало внутри, я чуть не застрелился. Но тут раздался
шум спускаемой воды и в просторное светлое помещение
лаборатории вошел маленький чернявый человек с длинным носом.
По расстегнутой ширинке я сразу узнал большого ученого.

-- Главное в любом деле -- это вовремя спустить воду,--
поприветствовал я его.

Почему-то и он признал меня.

-- А тебя есть еще что-нибудь классное, но только не стрелялки
и не симуляторы, а MUDEO?-- спросил Ваджрасаттва.-- Я ведь сразу
понял, что ты не Ральф.  Он в общем-то совсем не любит играть,
скучный тип.

-- Меня и в самом деле зовут не Ральф. Конечно есть, Раджнеш.

Я навел на него ствол и добавил.

-- Я знаю, что в тебя вживлен микрокомпи, так что не стоит
подавать сигналы о помощи.

Он, естественно, сдрейфил. Как-то посерел -- это такой вариант
бледности для смуглых людей.

Я уж думал, что ученый сейчас завопит как скаженный или бросится
на меня, размахивая туалетной бумагой, или чего доброго
направится в окно, но к нему подошла Камински и он сразу как-то
переключился.  Если точнее, расслабился.

-- Это ты?-- спросил Ваджрасаттва у моей напарницы с легким
ненапряженным удивлением.

Ученому почудилась в Камински какая-то знакомая баба!

Может, и у Ваджрасаттвы есть нейроконнекторы на зрительных
нервах?  А нашей диверсантке удалось неким замысловатым образом
надеть на себя мимик-маску?

-- Конечно, я,-- смело отозвалась она.-- Ты поедешь со мной,
Раджнеш.  Но для этого надо проделать кое-какие упаковочные
процедуры.

Я подошел к биокибернетику и задрал ему рукав, Камински же мигом
всадила ему укол -- снотворное заодно с эндорфином -- и господин
Ваджрасаттва сладко-сладко зевнул.

-- Ничего не бойтесь,-- сказал я засыпающему ученому.-- Вы
просто меняете место работы. У современных людей это происходит
в среднем семь раз за жизнь.

Едва он уронил клюв-нос, я стал разбираться с его
микрокомпи.  Это было довольно тонким и неприятным делом.
Сканирование показало, что микрокомпи Раджнеша
пищит непрерывно как в режиме ближней, так и дальней связи.
Ясно, что эта сигнализация работает ради начальства, которое
хочет иметь своего ученого день-деньской под
контролем.  И ее так просто не дезактивируешь.

Крохотным лазерным скальпелем Камински рассекла кожу
Ваджрасаттвы под ключицей -- там, где я показал -- и вытащила
пинцетом аппаратик размером с гильзу. Это и был микрокомпи.

Я сунул в его разъем иголочку штеккера, пробил защиту одним из
свистнутых кодов доступа, и слегка перепрограммировал. Нам ведь
нужно было, чтобы микрокомпи Ваджрасаттвы перестал следить за
пульсом, давлением и другими показателями организма.

Затем я приклеил аппаратец липучкой к ножке ствола.

А Камински залепила рану биокибернетика синтекожей.

Теперь можно было эвакуироваться.

И мы, подхватив на три четверти спящего Ваджрасаттву,
направились к лифту, который вел вниз -- к цеху по
упаковке рыбопродуктов.

Время как раз приобрело ощутимую плотность и напряженность.
Любое промедление причиняло почти физическую боль и заставляло
сжиматься сердечные мышцы.

Лифт полз еле-еле, как улитка по склону Фудзи и Эвереста вместе
взятых.  А какое-то из живых и мертвых тел, оставленных на нашем
пути, могло в любой момент сыграть против нас. Тело Ваджрасаттвы
стало уже спящим на все сто процентов и заодно сделалась раза в
два тяжелее.

А еще через пятьдесят восемь минут должно было сработать
взрывное устройство -- когда мы по идее собирались уже покинуть
объект...

Упаковочный цех оказался полностью автоматизирован, если не
считать одного участка, где пара упитанных голландских теток
проверяли наполнение коробок рыбным филе. Да еще за пультом
сидел оператор, который следил за всем процессом сразу.

Камински "упаковала" теток и уложила их на кучу картона в углу, а
с оператором-китайцем пришлось разбираться мне. Вначале он принял
меня за регулировщика аппаратуры и стал что-то объяснять на
помеси английского и мандарина <$F основной китайский диалект>.
Потом он заметил паучиху Камински, деловито склеивающую работниц, и стал
выдавать что-то в своем родном стиле кунфу. Он саданул меня
пребольно по ребру (я уж подумал, что перелом), но пропустил хук
в хлипкую челюсть. А потом я уж для концовки шмякнул его головой
об стенку.

Все-таки перебежки с пулеметом в последние полгода довольно
прилично укрепили мою некогда хилую мускулатуру. Способность
обращаться с человеком как со строительным материалом тоже через
какое-то время появляется.

И еще, я научился не смотреть в глаза тому, кого
собрался замочить.

В конце цеха робот-манипулятор вставлял коробки с рыбой в
рефрижераторные контейнеры, которые затем плавно уезжали на
транспортере.

Камински срочно разоблачила большого по одаренности, но
маленького по размерам ученого Ваджрасаттву. Как
профессиональная Снегурочка быстро закидала его льдом, сразу
понизив температуру тела до двадцати девяти, затем нацепила ему
кислородную маску.  После этого осталось прилепить к Раджнешу
динамические капельницы, основную и резервную, чтобы те
помаленьку вводили в него поликонсервант.  Это такой набор
особых устойчивых белков типа hsp, который будет сохранять в
организме неустойчивые белки, чтобы не случилось денатурации, а
также предотвращать переход внутренней воды в лед.

Что-то похожее предстояло сотворить и с нами самими, правда по
сокращенной программе. Нам надлежало проспать семь часов в
холодном контейнере. Семь часов, пока контейнер будет ехать на
причал, перегружаться на судно, проходить через шлюзы в открытое
море, и плыть в сторону Атлантики. Но, в конце концов, должен был
прилететь вертолет с нашими.

Сейчас надо было за один присест заделать пять кубиков
поликонсерванта из шприца в вену и далее включить одну из
капельниц.

Я от этой процедуры почти моментом задубел, а
пришлось еще затаскивать налившегося свинцом Раджнеша в
контейнер и самим располагаться так, чтобы не задохнуться,
получив рыбий хвост в глотку.

Боль, дрожь и тяжесть одолевали меня, когда я улегся рядом с
Камински на скользкие рыбьи останки.
Я стал засыпать холодным сном, почти не волнуясь о том, что
возможно уже никогда не проснусь. Ведь если кунфушники обнаружат
нас, то могут просто кинуть в море на корм корюшке или в печку
на растопку.  Я уже устал волноваться, поэтому воспринимал все с
безмерной стылой тоской цыпленка-бройлера.

Напоследок Камински неожиданно поймала мои пальцы своими и
пожала их. Наверное, ей тоже было хреново.

Удивительно, что в этом рефрижераторном контейнере мне еще
приснился сон!

Я увидел в своем холодном сне теплый благородный лес после
сильного дождя: буки, клены, каштаны, дубы, сочащиеся влагой и
ароматом под лучами закатного солнца. На опушке леса высокие
травы плавно переходили в заросшее камышами и кувшинками озерко.

И мы гуляем по этой опушке: я и Камински, взявшись за руки,
а позади идут Майк, Гайстих, мои покойные мама и бабушка, и
племянник, умерший месяц назад от менингита в
лишенной лекарств и света больничке, и трехлетняя моя тетя,
которую немцы повесили под Одессой в 1941. Она точно такая же
как на фотографии -- кудрявая, большеглазая. И отец идет,
которого я никогда не видел -- но мне показалось, что это отец.
С опушки мы вступаем в лес, солнце уже заходит, и мы таем среди
бликов, теней и изумрудной зелени листьев, ни о чем уже не
жалея, ни на кого не обижаясь.  Наверное, это был Рай.

Когда я проснулся, то сперва почувствовал не холод, а работу
судового двигателя. Вал проходил где-то неподалеку и
распространял тряску. А потом я начал с легким кряхтением
оттаивать.  Стал замечать цифры-мимики, она бежали как будто по
небу, показывая и указывая на уровень гемоглобина, сахара,
всякие там вредные метаболиты, концентрации ионов, скорость
нейромышечных реакций.  Я видел, что уже прошло слишком много
времени, мимик хронометра тоже сиял надо мной -- я не очухался
вовремя!

Одна капельница с консервантом, как выяснилось, быстро вышла из
строя, и вместо нее отработала резервная, но со сбоями.
Та капельница, которая должна была привести меня в чувство
адреналитиками, включилась позже, чем надо. И сейчас ее пришлось
форсировать.

Наверное, из-за этого мне стало так больно.

Каждую мою клетку словно перетирали и раздавливали каменные
пальцы, мышцы были деревянными, но это дерево горело.

Однако через три минуты я уже поднялся на колени и пустил слюни.

Неподалеку из-под коробок выглядывала серая физиономия Раджнеша
в кислородном наморднике.  Датчик, приклеенный к его шее, светил
индикаторами, показывая, что он жив. Жив в нашем понимании этого
слова. Артериальное давление было немногим больше, чем у
нормального мертвеца.

Камински же явно еще пребывала в отключке.  Я коснулся ее руки и
получил по СБС данные по ее пошатнувшемуся здоровью.

Вот зараза: какая-то дисфункция дыхательного центра и аритмия
сердца, кислорода в тканях на двадцать пять процентов ниже
нормы!

Лицо диверсантки сейчас было невинным и даже жалким. Мой
образованный микрокомпи предложил сделать ей интубацию, да еще
вколоть латровита с адреналином прямо в сердце.

Какая тут на фиг интубация? Мне бы еще в сердце ей попасть.
Я вознес руку со шприцом, пробил иглой посиневшее тело
напарницы, и надавил на ампулу.

Вовремя надавил. Снаружи раздался какой-то грохот, потом еще.
Ну как не узнать родные звуки.  Это точно автоматные очереди --
ишь как тарахтят, 1000 выстрелов в минуту не меньше.

Притом секли они все ближе и ближе. Я попробовал открыть дверь
контейнера, но ее, видимо, заклинило смежным контейнером.

Придется пробиваться  с помощью направленного взрыва.  Но только
где?

Ультразвуковой миниробот-зонд в таком нагромождении металла
никак не мог подыграть. Я обстучал стальные стенки и мне
показалось, что сверху имеется свободное пространство.

Прикрепил к подволоке контейнера два батончика со взрывчаткой,
воткнул иглы взрывателей и двадцать секунд подождал.

Потом было много дыма, пара, вони, брызг фреона и окалины.
Однако крепкий оказался контейнер.  Металл крыши был пробит и
отогнут, но до нормальной дыры оставалось еще далеко.  Я
приподнялся насколько мог и стал, обжигаясь и кряхтя, отжимать
кусок рваного горячего железа.

Затем высунул голову из контейнера и мои сенсоры, инфракрасный и
электрочувствительный, дали мне мимики-контуры окружающего
пространства.

Мы были в закрытом трюме, но по его люку топали
тяжелые башмаки.  Я по этому звуку догадался, что не наши
башмаки. Да и голоса долетали не наши, больно визгливые.  Шухер,
над головой кунфушники!

Я вернулся в контейнер и начал тормошить Камински. Эта чертова
машина для убийства, еще считающая себя женщиной, никак не хотела
очухаться.  Потом она застонала, даже прошептала, что холодно,
но глаза так и не открыла.

Я прижал ее к себе, обнял, дул на ее потрескавшиеся губы, будто
она была не матерой разведчицей, а маленькой девочкой. Лицо ее
действительно переменилось -- ничего зловещего и хищного. Все
это было лишь мимиком-маской запрограммированной на убийства
женщины. А вот миловидность проступила "наружу". Никакая
она не Камински, а Катерина Матвеевна, сбившаяся с пути
истинного. Если точнее, поставленная на путь неистинный.

Потом я услышал скрежет -- это поднимался трюмный люк,
Бросил Камински и стал вылезать из контейнера. В
трюм уже попадал дневной свет, ледяная крупа, грубые гнусные
голоса. Увидел я вскоре и стволы.

Наверное, и меня заметили, поэтому крикнули на английском с
квакающими китайскими интонациями: "Выходи."

Ну, сейчас я им выйду! И заодно попробую отвлечь их внимание от
Камински и Раджнеша.

-- Выхожу, выхожу, не стреляйте, соколики,-- сказал я, прикрепляя
пистолет-пулемет "Ель" клейкой лентой к щиколотке. Прилепив,
стал подниматься по опустившемуся вниз трапу.

Едва моя голова поднялась выше комингса люка, я осознал всю
мрачность ситуевины.  Мы плыли на судне под нейтральным
либерийским флагом, но на борту, кроме нескольких
матросов-негров, имелось с десяток крепких раскосых парней --
из морской пехоты кунфушников.

-- Руки за голову,-- крикнул ближайший ко мне морской пехотинец
и уже потянулся, чтобы ухватить меня за шиворот.

Ухватил, но в этот момент я одной рукой дернул его на себя, а
второй вырвал чеку осветительной гранаты, висевшей у меня на
шее.

Случилась вспышка, но я вовремя зажмурил глаза и видел
мимики-силуэты окружавших меня людей -- микрокомпи не ослеп и
продолжал сканировать электрополя своим сенсором. Морпех,
которого я схватил, несколько раз дернулся -- похоже в него
попала очередь из пуль с повышенным останавливающим действием --
предназначавшаяся, конечно же, мне.

Потом я ласточкой вылетел из люка, скатился с комингса и открыл
стрельбу из своего пистолет-пулемета. Троих ближайших морпехов
уложил сразу. Меня, конечно, едва не изрешетили, но я уже
перебрался за брашпиль лебедки.

Пули и иглы кунфушников в общем-то дзинькали рядышком и я
понимал, что еще минута и мне конец -- тем более, что я видел,
как на меня наводят ствол гранатомета. Но против такой кончины я
не особо возражал.

Впрочем, благородная кончина была отложена.

Раздались выстрелы с неожиданной стороны. Помимо меня они были
неожиданными и для кунфушников. Гранатометчик, а с ним еще трое
морских пехотинцев покатились по палубе, брызгая кровью. Из
люка выскочила очухавшаяся и злая Камински с короткоствольным
автоматом -- на лице ее уже восстановилась валькиричья красота.

Вражеские морпехи еще стреляли по нам со стороны рубки, но без
особого успеха.

Рядом с нашим ржавым "корытом" болтался на волнах катер
кунфушников. Но с него перебраться на либерийский борт было не
так-то просто. По крайней мере, тех двоих морских пехотинцев,
что попробовали вскарабкаться по веревочным трапам, мы с
Камински сняли сразу.  Потом катер отвалился от нашего борта и
стал отходить подальше.  Я так понял, чтобы удобнее было вжарить
по нам ракетой "корабль-корабль".

Но сцена внезапно усложнилась. От неба, похожего на грязное
одеяло, отделились две пилюли -- да это же вертолеты -- и спустя
десять секунд они произвели ракетные залпы.  По катеру и по
надстройке.  Ракеты, скатившись сверху яркими шариками, сыграли
точно.

Судовую надстройку объемным боезарядом превратило в скомканную
туалетную бумагу. А кунфушный катер, благодаря умелому
воздействию кассетной боеголовки, обернулся снопом бенгальских
огней, которые осели черной трухой на морскую гладь.

Никаких других останков я на поверхности воды не
различил.

-- Точную наводку я сделала?-- похвастала Камински и поиграла
лазерным "фонариком"-целеосветителем.

Немного погодя один из двух вертолетов, огромная
машина с защищенным винтом роторного типа, завис над палубой,
гоня ледяную крошку на лица совсем очумевших матросов-негров. Из
открывшегося люка упало несколько трапов и сетка-люлька. Заодно
на резиновых тросах спустилось пяток солдат и офицер.

Несмотря на то, что вертолет и вояки были без опозновательных
знаков, я сразу узнал наших.

Офицер направился ко мне -- это был один из тех солдафонов,
которых я видел в подземном бункере военной разведки.

На этот раз он представился:

-- Полковник Лучинский... Ваджрасаттва с вами?

-- А как же, в виде леденца.

Я показал пальцем на трюм.

Спустя десять минут мы с Камински уже сидели в здоровенной
кабине вертолета и дули чай с шоколадом.

Биокибернетик пребывал пока в состоянии "мертвой царевны".
Температура полутрупа, десять ударов сердца в минуту, еле
заметное дыхание. Полковник принял решение
оставить его в виде "леденца" -- неудачно разморозишь и
довезешь одну тухлятину. А за это дело генерал головку снесет...
Наоборот две капельницы еще добавляли ученому консервантов. Для
пущей сохранности "мертвую царевну" положили в "хрустальный
гроб", если точнее, в бортовой холодильник.

Похоже, задание родины выполнено. По-крайней мере, свою часть
задания мы с Камински исполнили.

Камински вначале отдыхала на скамье напротив; поверх трофейного
халатика на ней сейчас была здоровенная десантная куртка.
На лице лишь какие-то остатки валькиристости: может, дело
даже не в маске, а в душевном настрое -- ее и моем.

Затем Камински перебралась ко мне и села вплотную, пусть места
свободного хоть отбавляй.  Солдатики-то вообще играли в карты на
другом конце кабины, а там и вовсе закемарили.  Полковник
подробно расспросив нас, тоже не показывался.  Наверное, ему
было неловко, что сам-то он ничего рассказать не может.

-- Спасибо, Дима, что отогрел меня.

-- А что ты разве не спала, когда я старался? Откуда ты вообще
знаешь, что это был я, а не дедушка Мороз.

-- Дедушка Маразм. Да не спала я, хоть не могла пошевельнуть
даже пальцем.  Хреновое ощущение. И еще я думала, что кунфушники
достанут меня и здорово потешатся. Знаешь, я не люблю быть
пассивным объектом.

-- Я это заметил.

-- Пошли в кабинку стрелка.-- предложила Камински.-- Оттуда
здоровский вид.

Мы поднялись по трапику в кабинку -- наполовину прозрачный
фонарь, несколько правда загроможденный казенной частью
турельного пулемета и свисающей лентой с самонаводящимися
реактивными пулями калибра 12,7 мм.

Уселись на сидение, вращающееся вместе с кабинкой.

Вид и в самом деле был здоровский. Где-то внизу ворочалось
холодное море и били заряды ледяной крупы. Но сейчас мы
поднялись выше облаков и закатное солнце красило их верхнюю
кромку в розовый свет, придавая им кажущуюся плотность матрасов.

-- Вот бы там поваляться,-- сказала Камински.

-- Давай не будем туда торопиться.

-- Ты знаешь, если честно, когда ты прижимал меня там в трюме,
мне почему-то захотелось быть пассивным объектом.

-- Не забывай, что прижимал-то я тебе всего лишь к груди.--
напомнил я, пытаясь разгадать, что у напарницы на уме. Замысел
очередного убийства или?..

-- А еще как-нибудь можешь?-- подначила Камински и я уловил
новые интонации в ее голосе.

-- Да я тебя боюсь, неохота связываться.

-- Не бойся, я снова семнадцатилетняя гимназистка.

-- Сигнал понял без СБС.

Действительно, почему нет? И в самом деле, Камински перестала
излучать плотоядную сосредоточенность.  Доспехи валькирии как
будто треснули.

Я расстегнул молнию на ее десантной куртке, похожей на шкуру
нерпы, потом пуговицы на мягком белом халатике, тогда она сама
взяла мою руку и повела ее в интимные уголки своего тела.  Те,
конечно, были мне отчасти известны, но сейчас все было иначе и
словно впервые.

Потом она раскрылась на мне как цветок и мы занялись старым
древним делом, чему несколько мешала теснота и черт