казал Юрковский.
     Дауге поколебался немного, но все-таки нажал на спуск. Быков дослушал
"ду-ду-ду" в казеннике и сказал:
     - И хватит. Задраить все тестерные пазы. Эту штуку, - он  показал  на
казенник, - заклинить. И как следует.
     - А п-перископ-ические н-наблюдения в-вести нам  еще  разрешается?  -
спросил Юрковский.
     - Перископические разрешается, - сказал Быков. - Забавляйтесь.
     Он повернулся и вышел. Дауге сказал:
     - Ну вот, так и знал. Ни черта не получилось. Синхронизации нет.
     Он выключил приборы и стал вытаскивать катушку из диктофона.
     -  Иог-ганыч,  -  сказал  Юрковский.  -  П-по-моему,  Алексей  что-то
з-задумал, к-как ты думаешь?
     - Не знаю, - сказал Дауге и посмотрел на него. - С чего ты взял?
     - У н-него т-такая особенная морда,  -  сказал  Юрковский.  -  Я  его
з-знаю.
     Некоторое время все молчали, только глубоко вздыхал Моллар,  которого
подташнивало. Потом Дауге сказал:
     - Я хочу есть. Где суп, Шарль? Вы разлили  суп,  мы  голодны.  А  кто
сегодня дежурный, Шарль?
     - Я, - сказал Шарль. При мысли о еде его  затошнило  сильнее.  Но  он
сказал: - Я пойду и приготовлю новый суп.
     - Солнце! - сказал Юрковский.
     Дауге прижался подбитым глазом к окуляру видоискателя.
     - Вот видите, - сказал Моллар. - Опьять Солнце.
     - Это не Солнце, - сказал Дауге.
     - Д-да, - сказал Юрковский. - Это, п-пожалуй, н-не Солнце.
     Далекий клубок света  в  светло-коричневой  мгле  бледнел,  разбухая,
расплылся серыми пятнами и исчез. Юрковский смотрел, стиснув зубы так, что
трещало в висках. "Прощай, Солнце, - подумал он. - Прощай, Солнце".
     - Я есть хочу, - сердито сказал Дауге. - Пойдемте на камбуз, Шарль.
     Он ловко оттолкнулся от стены, подплыл к двери и раскрыл  ее.  Моллар
тоже оттолкнулся и ударился головой о карниз. Дауге поймал его за  руку  с
растопыренными пальцами и вытащил в коридор. Юрковский слышал, как Иоганыч
спросил: "Ну, как жизнь, хороше-о?" Моллар ответил:  "Хороше-о,  но  очень
неудобно". - "Ничего, - сказал Дауге бодрым голосом. - Скоро привыкнете".
     "Ничего, - подумал Юрковский, - скоро все кончится".  Он  заглянул  в
перископ. Было видно,  как  вверху,  откуда  падал  планетолет,  сгущается
коричневый туман, но снизу, из непостижимых глубин,  из  бездонных  глубин
водородной пропасти, брезжил странный розовый свет. Тогда Юрковский закрыл
глаза. "Жить, - подумал он. - Жить долго. Жить вечно". Он вцепился  обеими
руками в  волосы.  Оглохнуть,  ослепнуть,  онеметь,  только  жить.  Только
чувствовать на коже солнце и ветер,  а  рядом  -  друга.  Боль,  бессилие,
жалость. Как сейчас. Он с силой рванул себя за волосы. Пусть  как  сейчас,
но всегда. Вдруг  он  услышал,  что  громко  сопит,  и  очнулся.  Ощущение
непереносимого, сумасшедшего ужаса и отчаяния исчезло. Так  уже  бывало  с
ним - двенадцать лет назад на Марсе, и десять лет назад на Голконде,  и  в
позапрошлом году тоже на Марсе. Приступ сумасшедшего желания просто  жить,
желания темного и древнего, как сама протоплазма. Словно короткий обморок.
Но это проходит. Это надо перетерпеть, как  боль.  И  сразу  о  чем-нибудь
позаботиться. Лешка приказал задраить тестерные пазы.  Он  отнял  руки  от
лица, раскрыл глаза и увидел,  что  сидит  на  полу.  Падение  "Тахмасиба"
тормозилось, вещи обретали вес.
     Юрковский потянулся к маленькому пульту и задраил  тестерные  пазы  -
амбразуры  в  прочной  оболочке  жилой  гондолы,  в  которые   вставляются
рецепторы    приборов.    Затем    он    тщательно    заклинил    казенник
бомбосбрасывателя, собрал разбросанные обоймы от бомбозондов  и  аккуратно
сложил их в стеллаж. Он заглянул в перископ, и ему  показалось  -  да  так
оно, наверное, и было на самом деле, -  что  тьма  вверху  стала  гуще,  а
розовое сияние внизу сильнее. Он подумал, что на такую глубину в Юпитер не
проникал еще ни один человек, разве что Сережа Петрушевский,  светлая  ему
память, но и он, скорее всего, взорвался раньше. У него тоже был  расколот
отражатель.
     Он вышел в коридор и направился в кают-компанию, заглядывая  по  пути
во все каюты. "Тахмасиб" еще падал, хотя с каждой минутой все медленнее, и
Юрковский шел на цыпочках, словно под водой, балансируя руками и время  от
времени делая непроизвольные прыжки.
     В пустынном  коридоре  вдруг  разнесся  приглушенный  вопль  Моллара,
похожий на воинственный клич: "Как  жизьнь,  Грегуар,  хороше-о?"  Видимо,
Дауге удалось привести радиооптика в обычное настроение.  Ответа  Грегуара
Юрковский не расслышал. "Хороше-о", - пробормотал он и не заметил, что  не
заикается. Все-таки хорошо.
     Он заглянул в каюту Михаила Антоновича. В каюте было  темно  и  стоял
странный пряный запах. Юрковский  вошел  и  включил  свет.  Посреди  каюты
валялся развороченный чемодан. Никогда еще Юрковский не видел  чемодана  в
таком состоянии. Так чемодан мог  бы  выглядеть,  если  бы  в  нем  лопнул
бомбозонд. Матовый  потолок  и  стены  каюты  были  заляпаны  коричневыми,
скользкими на вид кляксами. От клякс исходил вкусный пряный аромат. "Мидии
со специями", -  сразу  определил  Юрковский.  Он  очень  любил  мидии  со
специями,  но  они,  к  сожалению,  были  напрочь  исключены  из   рациона
межпланетников. Он оглянулся и увидел над самой  дверью  блестящее  черное
пятно  -   метеоритная   пробоина.   Все   отсеки   жилой   гондолы   были
герметическими. При попадании метеорита подача воздуха в них автоматически
перекрывалась до тех пор, пока смолопласт -  вязкая  и  прочная  прокладка
корпуса - не затягивал пробоину. На это требуется всего одна, максимум две
секунды, но за это время давление в отсеке может  сильно  упасть.  Это  не
очень опасно  для  человека,  но  смертельно  для  контрабанды  консервов.
Консервы просто взрываются.  Особенно  пряные  консервы.  "Контрабанда,  -
подумал Юрковский. - Старый чревоугодник.  Ну,  будет  тебе  от  капитана.
Быков не выносит контрабанды".
     Юрковский осмотрел каюту еще раз и заметил, что черное пятно пробоины
слабо серебрится. "Ага, -  подумал  он.  -  Кто-то  уже  прометаллизировал
пробоины. Правильно,  иначе  под  таким  давлением  смолопластовые  пробки
просто вдавило бы внутрь". Он выключил свет и вернулся в коридор. И  тогда
он ощутил усталость и свинцовую тяжесть во  всем  теле.  "О  черт,  как  я
раскис", - подумал он и вдруг почувствовал, что лента,  на  которой  висел
микрофон, режет шею. Он понял, в чем дело.  Перелет  заканчивается.  Через
несколько минут тяжесть станет двойной и над головой  будет  десять  тысяч
километров сжатого водорода, а  под  ногами  шестьдесят  тысяч  километров
сжатого, жидкого, твердого водорода. Каждый килограмм  тела  будет  весить
два килограмма, а то и больше.  "Бедный  Шарль,  -  подумал  Юрковский.  -
Бедный Миша".
     - Вольдемар, - позвал сзади Моллар. - Вольдемар, помогите  нам  везти
суп. Очень тяжелый суп.
     Юрковский оглянулся. Дауге и Моллар,  красные  и  потные,  тащили  из
дверей камбуза грузно вихляющийся столик  на  колесах.  На  столике  слабо
дымились три кастрюльки. Юрковский пошел навстречу и  вдруг  почувствовал,
как стало тяжело. Моллар слабо ахнул и сел на пол. "Тахмасиб" остановился.
"Тахмасиб" с экипажем, с  пассажирами  и  с  грузом  прибыл  на  последнюю
станцию.



                      2. ПЛАНЕТОЛОГИ ПЫТАЮТ ШТУРМАНА,
                     А РАДИООПТИК ПЫТАЕТ ПЛАНЕТОЛОГОВ

     - Кто готовил этот обед? - спросил Быков.
     Он оглядел всех и снова уставился  на  кастрюльки.  Михаил  Антонович
тяжело, со свистом дышал, навалившись грудью на стол.  Лицо  у  него  было
багровое, отекшее.
     - Я, - несмело сказал Моллар.
     - А в чем дело? - спросил Дауге.
     Голоса у всех были сиплые. Все говорили с трудом, едва выталкивая  из
себя слова. Моллар криво улыбнулся и лег на диван лицом  вверх.  Ему  было
плохо. "Тахмасиб" больше не падал, и  тяжесть  становилась  непереносимой.
Быков посмотрел на Моллара.
     - Этот обед вас убьет, - сказал он. - Съедите этот обед и  больше  не
встанете. Он вас раздавит, вы понимаете?
     - О черт, - сказал Дауге с досадой. - Я забыл о тяжести.
     Моллар лежал с закрытыми глазами  и  тяжело  дышал.  Челюсть  у  него
отвисла.
     - Съедим бульону, - сказал Быков. - И все. Больше ни  кусочка.  -  Он
поглядел на Михаила Антоновича и оскалил зубы в нерадостной усмешке. -  Ни
кусочка, - повторил он.
     Юрковский взял половник и стал разливать бульон по тарелкам.
     - Тяжелый обед, - сказал он.
     - Вкусно пахнет, - сказал Михаил Антонович. - Может быть, дольешь мне
еще чуть-чуть, Володенька?
     - Хватит, - жестко сказал Быков. Он медленно хлебал бульон, по-детски
зажав ложку в кулаке, измазанном графитовой смазкой.
     Все молча стали есть. Моллар с трудом приподнялся и снова лег.
     - Не могу, - сказал он. - Простите меня, не могу.
     Быков положил ложку и встал.
     - Рекомендую всем пассажирам лечь в амортизаторы, - сказал он.
     Дауге отрицательно покачал головой.
     - Как угодно. Но Моллар уложите в амортизатор непременно.
     - Хорошо, - сказал Юрковский.
     Дауге взял тарелку, сел на диван рядом с Молларом и принялся  кормить
его с ложки, как больного. Моллар громко глотал, не открывая глаз.
     - А где Иван? - спросил Юрковский.
     - На вахте, - ответил Быков. Он взял  кастрюлю  с  остатками  супа  и
пошел к люку, тяжело ступая  на  прямых  ногах.  Юрковский,  поджав  губы,
глядел в его согнутую спину.
     - Все, мальчики, - сказал Михаил Антонович жалким голосом. -  Начинаю
худеть. Так все-таки нельзя. Я сейчас вешу двести с лишним кило - подумать
страшно! И будет еще хуже. Мы все еще падаем немножко.
     Он откинулся на спинку кресла и  сложил  на  животе  отекающие  руки.
Затем поворочался немного, положил руки на подлокотники и почти  мгновенно
заснул.
     - Спит, толстяк, - сказал  Дауге,  оглянувшись  на  него.  -  Корабль
затонул, а штурман заснул. Ну, еще ложечку, Шарль. За  папу.  Вот  так.  А
теперь за маму.
     - Нье могу, простите, - пролепетал Моллар. - Нье могу. Я льягу. -  Он
лег и начал неразборчиво бормотать по-французски.
     Дауге поставил тарелку на стол.
     - Михаил, - позвал он негромко. - Миша.
     Михаил Антонович раскатисто храпел.
     - С-сейчас я его ра-азбужу, - сказал Юрковский. - Михаил, - сказал он
вкрадчивым голосом. - М-мидии. М-мидии со с-специями.
     Михаил Антонович вздрогнул и проснулся.
     - Что? - пробормотал он. - Что?
     - Нечистая с-совесть, - сказал Юрковский.
     Дауге поглядел на штурмана в упор.
     - Что вы там делаете в рубке? - сказал он.
     Михаил Антонович поморгал красными веками, потом заерзал  на  кресле,
едва слышно сказал: "Ах, я совсем забыл..." - и попытался подняться.
     - Сиди, - сказал Дауге.
     - Т-так что вы там д-делаете?
     - И на кой бес?
     - Ничего особенного, - сказал Михаил Антонович и оглянулся на  люк  в
рубку. - Право, ничего, мальчики. Так только...
     - М-миша, -  сказал  Юрковский.  -  М-мы  же  видим,  что  он  что-то
з-задумал.
     - Говори, толстяк, - сказал Дауге свирепо.
     Штурман снова попытался подняться.
     - С-сиди, - сказал  Юрковский  безжалостно.  -  Мидии.  Со  специями.
Говори.
     Михаил Антонович стал красен как мак.
     - Мы не дети, - сказал Дауге. - Нам уже приходилось  умирать.  Какого
беса вы там секретничаете?
     - Есть шанс, - едва слышно пробормотал штурман.
     - Шанс всегда есть, - возразил Дауге. - Конкретнее.
     - Ничтожный шанс, - сказал  Михаил  Антонович.  -  Право,  мне  пора,
мальчики.
     - Что они делают? - спросил Дауге. - Чем они заняты, Лешка и Иван?
     Михаил Антонович с тоской поглядел на люк в рубку.
     - Он не хочет вам говорить, - прошептал он. - Он  не  хочет  вас  зря
обнадеживать. Алексей надеется выбраться. Они  там  перестраивают  систему
магнитных ловушек... И отстаньте от меня, пожалуйста! - закричал он тонким
пронзительным голосом, кое-как встал и заковылял в рубку.
     - Mon dieu, - тихо сказал Моллар и снова лег навзничь.
     - А, все это ерунда, барахтанье, - сказал Дауге. - Конечно, Быков  не
способен сидеть спокойно, когда  костлявая  берет  нас  за  горло.  Пошли.
Пойдемте, Шарль, мы уложим вас в амортизатор. Приказ капитана.
     Они взяли Моллара под руки с двух сторон, подняли и повели в коридор.
Голова Моллара болталась.
     - Mon  dieu,  -  бормотал  он.  -  Простите.  Я  есть  весьма  плехой
межпланетникь. Я есть только всего радиооптикь.
     Это было очень трудно - идти самим и тащить Моллара, но они  все-таки
добрались до его каюты и уложили радиооптика в  амортизатор.  Он  лежал  в
длинном, не по росту, ящике, маленький, жалкий, задыхающийся, с посиневшим
лицом.
     - Сейчас вам станет хорошо, Шарль, - сказал Дауге.
     Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.
     - П-полежите, отдо-охните, - сказал он.
     - Хороше-о, - сказал Моллар. - Спасибо, товарищи.
     Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.
     - Ну,  хорошо,  -  сказал  Дауге.  -  Теперь  бы  нам   костюмы   для
перегрузок...
     Юрковский пошел к выходу. На корабле  было  только  три  костюма  для
перегрузок   -   костюмы   экипажа.   Пассажирам   полагалось   лежать   в
амортизаторах.
     Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В  обсерваторном
отсеке они долго устраивались у перископов,  обкладывали  себя  мягким  со
всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было
трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.
     - П-помню, на  курсах  нам  давали  с-сильные  перегрузки,  -  сказал
Юрковский. - П-пришлось сбрасывать в-вес.
     - Да, - сказал Дауге. - Я совсем забыл. Что это за чепуха  про  мидии
со специями?
     - В-вкусная вещь, правда? - сказал Юрковский.  -  Наш  штурман  в-вез
тайком от  к-капитана  н-несколько  банок,  и  они  взорвались  у  него  в
ч-чемодане.
     - Ну? - сказал Дауге. - Опять? Ну и лакомка! Ну и контрабандист!  Его
счастье, что Быкову сейчас не до этого.
     - Б-быков, наверное, еще н-не знает, - сказал Юрковский.
     "И никогда не узнает", - подумал он. Они помолчали, потом Дауге  взял
дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали,  потом
поспорили относительно  метеоритной  атаки.  Дауге  сказал,  что  это  был
случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо.
     - Кольцо у Юпитера? - презрительно сказал Дауге.
     - Да, - сказал Юрковский. - Я давно  это  подозревал.  И  теперь  вот
убедился.
     - Нет, сказал Дауге. - Все-таки это не кольцо. Это полукольцо.
     - Ну, пусть полукольцо, - согласился Юрковский.
     - Кангрен большой молодец, -  сказал  Дауге.  -  Его  расчеты  просто
замечательно точны.
     - Не совсем, - сказал Юрковский.
     - Это почему же? - осведомился Дауге.
     -  Потому  что  температура  растет  заметно  медленнее,  -  объяснил
Юрковский.
     - Это внутреннее свечение неклассического типа, - возразил Дауге.
     - Да, неклассического, - сказал Юрковский.
     - Кангрен не мог этого учесть, - сказал Дауге.
     - Надо было учесть, - сказал Юрковский. - Об этом уже сто лет спорят,
надо было учесть.
     - Просто тебе стыдно, - сказал Дауге. - Ты так бранился с Кангреном в
Дублине, и теперь тебе стыдно.
     - Балда ты, - сказал Юрковский. - Я учитывал неклассические эффекты.
     - Знаю, - сказал Дауге.
     - А если знаешь, - сказал Юрковский, - то не болтай глупостей.
     - Не ори на меня, - сказал Дауге. - Это не  глупости.  Неклассические
эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.
     - Это тебе такая цена, - рассердился Юрковский. - До сих пор не читал
моей последней статьи.
     - Ладно, - сказал Дауге, - не сердись. У меня спина затекла.
     - У меня тоже, - сказал Юрковский. Он перевернулся на живот  и  встал
на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул.  -
П-посмотри-ка, - сказал он.
     Они  стали  смотреть  в  перископы.  "Тахмасиб"  плавал  в   пустоте,
заполненной розовым светом. Не видно было  ни  одного  предмета,  никакого
движения, на котором мог бы  задержаться  взгляд.  Только  ровный  розовый
свет. Казалось, что смотришь  в  упор  на  фосфоресцирующий  экран.  После
долгого молчания Юрковский сказал:
     - Скучно.
     Он поправил подушки и снова лег на спину.
     -  Этого  еще  никто  не  видел,  -  сказал  Дауге.  -  Это  свечение
металлического водорода.
     - Т-таким н-наблюдениям, - сказал  Юрковский,  -  грош  цена.  Может,
пристроим к п-перископу с-спектрограф?
     - Глупости, - сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки  и
тоже лег на спину. - Жалко, - сказал он. - Ведь этого еще никто никогда не
видел.
     - Д-до чего м-мерзко ничего не делать, - сказал Юрковский с тоской.
     Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.
     - Что ты? - спросил Юрковский.
     - Тише, - сказал Дауге. - Послушай.
     Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился  откуда-то,
волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение  гигантского  шмеля.
Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.
     - Что это? - спросил Дауге.
     - Не знаю, - отозвался Юрковский вполголоса. Он сел.  -  Может  быть,
это двигатель?
     - Нет, это оттуда, - Дауге  махнул  рукой  в  сторону  перископов.  -
Ну-ка... - Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.
     - Надо поглядеть, - сказал Дауге.
     Гигантский  шмель  смолк,  но  через  секунду  загудел  снова.  Дауге
поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.
     - Смотри! - закричал он.
     Юрковский тоже подполз к перископу.
     - Смотри, как здорово! - крикнул Дауге.
     Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они  были
похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это  было
очень красиво и совершенно  непонятно.  Шары  поднимались  из  пропасти  с
низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали  из  поля  зрения.
Они все были разных  размеров,  и  Дауге  судорожно  вцепился  в  рубчатый
барабан дальномера. Один шар, особенно громадный  и  колыхающийся,  прошел
совсем близко.  На  несколько  мгновений  обсерваторный  отсек  заполнился
нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.
     - Эй, в обсерватории! - раздался в репродукторе голос Быкова.  -  Что
за бортом?
     - Ф-феномены, - сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.
     - Что? - спросил Быков.
     - П-пузыри какие-то, - пояснил Юрковский.
     - Это я и сам вижу, - проворчал Быков и замолчал.
     - Это уже не металлический водород, - сказал Юрковский.
     Пузыри исчезли.
     - Вот, - сказал Дауге. - Диаметры: пятьсот, девятьсот  и  три  тысячи
триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не
успел. Что это может быть?
     В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же  смолк
густой басовый звук.
     - М-машина п-планеты р-работает, - сказал Юрковский. - И  мы  никогда
не узнаем, что там происходит...
     - Пузыри в газе, - сказал  Дауге.  -  А  впрочем,  какой  это  газ  -
плотность как у бензина...
     Он обернулся. На пороге открытой двери  сидел  Моллар,  прислонившись
виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от  тяжести.  У
него был белый лоб и темно-вишневая шея.
     - Это есть я, - сказал Моллар.
     Он перевалился  на  живот  и  пополз  к  своему  месту  у  казенника.
Планетологи молча смотрели на него, затем Дауге встал, взял две подушки  -
у себя и у Юрковского - и помог Моллару устроиться поудобнее. Все молчали.
     - Очень тоскливо, - сказал, наконец, Моллар. - Не могу один.  Хочется
говорить. - Он делал самые невообразимые ударения.
     - Мы очень рады вам, Шарль, - сказал Дауге совершенно искренне. - Нам
тоже тоскливо, и мы все время говорим.
     Моллар попытался сесть, но раздумал и остался