ем в этом  смысле  от  нас  не  отличаешься.
Только мы все унижены по сравнению с тобой, потому что не можем  открыться
тебе так, как хочется... и как надо.  Ведь  если  не  знать,  что  есть  в
человеке плохого, то никогда не узнаешь его отношения к этому плохому!
     Сердцевина  оказалась  галиматьей.  И  Коль  опять  обессилел.  Опять
опустился на землю и сказал глухо, даже не глядя на Симу:
     - Сядь ко мне на колени.
     ЕЕ ноги, которые он видел боковым зрением, не шевельнулись. Он поднял
голову. Она стояла, жалобно остолбенев, как подстреленная  на  лету.  Хотя
подстреленные падают. А она не падала. Едва заметно, быть может,  сама  не
отдавая себе отчета в этом движении, она покачала  головой.  Отрицательно.
Он лег и повернулся на живот, к девочке затылком, щекой на щекотной  хвое.
Сказал:
     - Тогда улетайте.
 
 
     Когда она ушла наконец, он так и не смог уснуть. Вжимался в  землю  с
полчаса, потом встал. Розовый прилив восхода медленно накатывал на вершины
деревьев.
     Пошел, как вчера. К горам. Дойти до гор. Уткнулся  в  Ржавую  топь  и
запрыгал по ускользающим кочкам. Где-то в  тумане  страшно  кричала  выпь,
горы исчезли в душной мгле, в которую Коль  гнал  себя  за  очищением.  Он
безнадежно  балансировал,  размахивая  беззащитными  руками,  разбрызгивая
волны грязи, кочки рвались из-под ног, он шел. Трясина сипела, выстреливая
очереди смрадных пузырей, кочки пропали, и Коль, не останавливаясь  ни  на
секунду,  стал,  волоча  ноги  в  тине,  шагать  по  липкому  дну,  широко
колыхавшемуся под ним. Шаги становились все короче, требовали  все  больше
усилий, болото победно орало, вокруг, вереща, вились тучи  растревоженного
гнуса. Я спятил, подумал он, но не остановился. Его затягивало все глубже,
но он помнил, как сияли над горизонтом далекие хребты, и шел, брел,  полз.
углом сознания ожидая, когда же придет страх, но  страх  не  приходил,  не
было жажды жизни в нем, все выгорело, остались лишь усталость, тоска, тьма
и смрад, и наконец что-то лопнуло у него под ногой, трясина  распахнулась,
и он повис над новой бездной, так не похожей  на  прежнюю,  звездную,  где
погибли все его друзья, а он лишился жизни.
     Он не успел утонуть. Из рыжей дымки  вынырнул  скорди;  утюжа  зелень
брюхом, аккуратно подполз к Колю, и колпак открылся. Коль молча вцепился в
борт. Скорди стал подниматься, пальцы срывались, болото не  отпускало.  Но
Колю перестало быть все равно.  Скорди  замер,  потом  приспустился.  Коль
закричал: "Вы с ума сошли?!" - но тут же понял, что ему  дают  возможность
перехватиться поудобнее. Он перехватился, и скорди еще настойчивее поволок
его из сосущей, жадной грязи.
     Густая   поверхность   болота   оставила   грудь,   сладострастно   и
омерзительно проползла по животу, цепляясь за ноги, оттянулась  к  коленям
и, наконец, хлюпнув, раздалась. Он зацепился подбородком за борт.
     - Помогите же... - просипел он. Никто не помог,  и  тогда  он,  вслух
вспоминая матерщину,  стал  переваливать  себя  внутрь.  Что-то  садистски
клокотало в нем:  ну-ка,  послушайте...  Разберетесь?  Нужен  перевод?  Он
изругал Симу в пух и прах, потом изругал всех  их  в  пух  и  прах,  потом
изругал отдельно Макбета и залез в скорди.  Сник  на  полу,  уткнувшись  в
цоколь сиденья. В промежутках  между  судорожными  вздохами  он  продолжал
ругаться, но уже не с прежним пылом, а  потом  его  будто  ударили,  и  он
замолчал. Подышал еще и хрипло спросил:
     - Да, вот такой я. А вы как думали? Не так? Так? Правильно.
     В скорди никого не было.
     Он обалдело озирался - единственное сиденье было пусто.
     - Здесь что, никого нет? - тихонько спросил он.
     В ответ не раздалось ни звука - только пищали мошки. Скорди  парил  в
волнах зловонного тумана. Коль приподнялся и опустил колпак.
     - Кто  меня...  -  у  него  перехватило  горло,  и  тогда  он,  вдруг
испугавшись, шепотом спросил: - Здесь есть кто-нибудь?
     Никого не было.
     - Кто привел сюда скорди? - этот вопрос был задан уже очень громко. -
Не сам же он, черт возьми, прилетел?
     - Я сам прилетел, - сказал скорди.
     Коль отпрянул и стукнулся затылком о колпак.
     - Ты?
     - Ага.
     Коль медленно осознавал.
     - Ты что же, сам по себе?
     - Ну, не слишком. Ребята послали меня присмотреть,  как  бы  чего  не
вышло.
     - А что они сейчас?
     - Не знаю. Вроде, уходить собрались.
     - Не знаешь... Стоп, так ты не телепат?
     - Нет, конечно, я же механический.
     - Ага, - Коль с трудом взгромоздился на сиденье. -  Значит,  уходить.
Куда?
     - К своему скорди.
     - Ф-фух, - облегченно вздохнул Коль, - слава богу. Тогда давай домой.
     - Самое страшное, - проговорил скорди,  трогаясь  с  места  и  полого
поднимаясь, - что ты действительно выглядишь обрадованным.
     - Это потому, что я действительно обрадован... И все об  этом.  Зачем
тебе пульт, раз ты по первому слову летишь?
     - Чтоб ты правил, когда хочешь. Но я же спецскорди, лесниковый. Ежели
бы тебя где травмировало, я б  сам  соображал,  что  делать,  куда  везти,
оказывал бы первую помощь...
     - Знаешь, меня так и подмывает заглянуть под сиденье, не спрятался ли
там кто.
     - Ты только что оттуда вылез. Впрочем, для  приятности  можешь.  Надо
всегда делать, что хочешь.  Для  счастья  необходимо  и  достаточно:  а  -
делать, и бэ - что хочешь. Ну, и цэ - чтобы получалось.
     Скорди болтал и летел не шустро - может,  давал  ребятам  время  уйти
подальше. Он едва не касался деревьев.
     - А если хочешь того, чего не хотят другие?
     - Так не бывает.
     - Может, это в ваше время так не бывает...
     - Ты теперь тоже живешь в нашем времени.
     Коль качнул головой.
     - Я в нем только пребываю.
     - Плакса чертов, - сказал скорди.  Больше  они  не  разговаривали  до
самого скита, но когда скорди мягко опустился на  поляну  между  сараем  и
крыльцом, откинул колпак, и Коль шагнул  наружу,  то  сзади  раздалось:  -
Выметайся, о зловонный. Смердящий  твой  покров  мне  опротивел,  и  тянет
пальцы в рот совать для облегчения рвоты.
     Коль обернулся.
     - Чей это сонет? - спросил он, едва удерживаясь от нервного смеха.
     - Мой, - скорди был крайне горд.
     - Ты знаешь про пальцы?
     - Книжки читаю художественные. Не в пример некоторым.
     - Да ты, братец, корифей, как я погляжу, -  пробормотал  Коль  и,  на
ходу стаскивая истекающую грязной водой одежду, вошел  в  скит.  Все  было
прибрано аккуратнейшим образом. Все было так, как до.
     Сидела у  меня  на  коленях.  Каких-то  четыре  часа  назад.  Нежная,
упругая, женственная, совершенно близкая. Ведь мог бы...
     Он вытащил штык. Повертел, наслаждаясь блеском лезвия.  Кто-ты  вымыл
его после картошки. Наверное, Сима. Штык был тверд и сух. Штык был  уверен
в собственной правоте. Он не колебался бы ни  секунды.  Расчекрыжить  себе
глотку - и все дела.
     - Прикрылся бы, охальник, - ханжески протянул скорди.
     - Иди-ка сюда.
     Скорди осторожно подполз.
     - Не вздумай пырнуть меня своим рубилищем.
     - Еще чего. Я на тебя влезу.
     Он взобрался на колпак и стал вырезать над дверью, прямо  по  бревну:
"Пансионъ для холостяковъ. Любое существо женского полу, переступившее сей
порогъ, будет немедленно  подвергнуто  расстрелянию  без  суда  и  протчих
сантиментовъ". Он резал долго, прилежно. Лес  звенел.  Легко  сыпались  на
крыльцо деревянные крупинки.  Потом  подметать  надо,  предвкушающе  думал
Коль, еще дело, полчасика уйдет... А там - обед... а там,  глядишь,  и  на
боковую...
     - Слушай, звездный герой, - сказал скорди снизу. - Сколько тебе  надо
женщин?
     - Ну, пары десятков хватит на первое время, - пробормотал Коль.
     - А штаны от истощения не свалятся?
     - Дур-рак ты и хам, - ответил Коль, спрыгивая с колпака на крыльцо.
     Вырезал. Подмел. Еще только к полудню шло.
     Обед... Лень  было  возиться.  Уселся  за  пустым,  чисто  прибранным
столом, бестолково поводил по углам глазами.
     - Не выспался я нынче...
     - Поплачь по этому поводу.
     Коль хотел заорать на него, но не было  сил.  Не  было  ярости,  этой
спасительницы униженных и оскорбленных - усталость, только усталость.
     - Экий ты бездушный, - тихо сказал он.
     - Ты что-то путаешь, я механический!
     -  Черта  лысого  механический...  У  нас  вот  на   "Востоке"   были
механические... симпатичные такие, с лампочками, кнопочками, слова лишнего
не скажут...
     - Яко кабарги, только без лапок.
     - Что же мне делать теперь? Я с тобой жить не смогу, прикончу, - выло
причитал Коль, а сам все чувствовал и чувствовал ласковую, округлую, почти
преданную тяжесть у себя на коленях.
     - Кишка тонка, - отозвался скорди из-за окошка.
     - Интераптор опять выну...
     - Ну и что? Постою-постою... ты помрешь, придут ко мне и вставят.
     - Ты до той поры устареешь,  тебя  на  слом  сдадут,  -  сказал  Коль
злорадно, - на переплавку.
     - Не-а, меня в  музей  поставят,  -  возразил  скорди.  -  Это,  мол,
самолетающий механизм, который выволок из болота Коля Кречмара,  пережитка
тяжелого прошлого, когда  тот,  воспылавши  низменною  страстию  к  девице
Серафиме - а быдь на ее месте какая другая, воспылал бы ровно так же - аки
сатир  колченогий  бросался  на  нее  неоднократно,  но,  достойный  отпор
получивши, задумал утопиться, и болото предпочел и реке, и озеру, ибо вода
в них зело чиста, не для Кречмара,  коий  трясине  зловонной  да  смрадной
сродни. Во.
     - Трепло, - сказал Коль.
     Мягко округленный прозрачный нос сунулся в  открытое  окошко  -  Коль
погрозил ему кулаком.
     - Подумаешь, цаца, - проворчал  скорди  обиженно.  -  Уж  и  пошутить
нельзя.
     - Можно. Шутить при желании надо всем можно.
     - У меня не бывает желаний, - похвастался скорди.
     - А я вот, понимаешь, не достиг...
     - А по-моему, как раз достиг. После такой прогулки любой с  желаниями
лопать бы возжелал. Или решил объявить голодовку?
     Прав стервец, подумал Коль. Но  не  хотелось  шевелиться.  Как  будто
хотелось спать, но это лишь казалось, о сне и речи быть  не  могло.  Слезы
стояли у глаз, но наружу не выплескивались - наверное, там возник какой-то
тромб. Он запирал все. Злобу.  Любовь.  Доброту.  Ненависть.  Сострадание.
Восхищение. Презрение. Зазорно выпускать их наружу, недостойно. Стыдно. Не
стыдно одно равнодушие. Одна ирония не зазорна.
     Но равнодушны только мертвецы, и потому в душе горит такое...
     А что теперь? Неужели иначе?
     Человек открыт, и не может он утаить ни ненависти, ни любви своей.  И
всегда знает это, и все знают, и это нормально...
     - Надо обедать, - сказал Коль решительно.
     ...Потянулись унылые дни. Насилуя себя,  неспоро  готовил  еду.  Тупо
съедал, Перебрасывался парой  слов  со  скорди  -  тот  больше  дерзил  да
шутковал, чем  отвечал  по  существу.  И  погода  сговорилась  с  душой  -
задождило, затуманило, мелкая водяная пыль  сеялась  на  блеклые  леса.  В
скиту было промозгло, а во дворе и того пуще. Коль и носа не совал  наружу
- затопивши печь, лежал на протертом диванчике да бормотал из прочитанного
когда-то: "Что ж, камин затоплю, буду пить, хорошо  бы  собаку  купить..."
Совсем забросил бритье-мытье, лежал, как зверь лесной, каким и был. Скорди
первое  время  пытался  растормошить  его  -  хоть  как,  хоть  перебранку
затеявши; Коль не отвечал, пролеживал бока.
     А там и осень подлетела, все постепенно  разгоралось  золотом,  будто
солнце проглядывало из-за туч, будто  скит  окружили  драгоценной  стеной,
кое-где пробив ее зелеными брешами елей. Над поляной, над умирающим лесом,
поминутно ныряя в дым  облаков,  трепещущими  медленными  клиньями  летели
птицы, тоскливо кричали, надрывая слезными голосами пустую душу.
     Спал плохо, потому что не уставал днем. А спать  тянуло:  если  вдруг
удавалось задремать, лезли в глаза сны, сладкие до одури, и просыпаться ни
к чему; да просыпаешься все же... Скорди  советовал  плюнуть  на  дождь  и
пойти по лесу побродить...  Да  что  проку?  Осточертели  красоты  лесные,
опостылело ручное зверье... И белки приходить перестали; не  встречал,  ни
привечал - отвыкли.
     Был один с поганым кибером-ругателем. Тот все  жужжал  из-за  окошка,
грозил пролежнями, лихорадкой, смертью от сердечной недостаточности - Коль
полеживал себе, ясно чувствуя, как с каждым днем труднее  вставать.  Ну  и
пусть.
     Потом скорди исчез - Коль даже плечами не пожал. У всех свои дела.
     Однажды проснулся - изумился вяло:  как  посветлело  в  скиту.  Потом
понял - снег. Откинул доху - теперь он спал не стелясь,  не  раздеваясь  -
спустил с дивана отмякшие ноги. По полу несло  холодом.  Поджимая  пальцы,
встал, подковылял к окошку - навалило по самую раму, и продолжал  медленно
падать в морозном безветрии - крупный, сказочный, чистый.
     Стал топить печь, вспоминая Лену, как в такое же  утро  повстречались
они первый раз, и как  убегала  она,  вскидываясь,  проваливаясь  глубоко,
оставляя таять в сизом воздухе срывающиеся с ноздрей тонкие облачка - а он
стоял, очарованный и молодой.
     Тогда думал, уже старый. На самом деле - еще молодой.
     Снова лег: завернулся в доху, колотя зубами. Знобило. Стало грезиться
- то ли задремал, то ли от слабости  видения  -  как  гнался  за  волками.
Неужто когда-то и впрямь были такие силы? Опять  бился,  опять  чувствовал
соль волчьей крови на губах, упругую плотность разрываемого сталью живого,
кричал, вскидывался на диване и глубоко дышал,  слушая,  как  потрескивают
дрова в печи -  эх,  жаль,  не  пожар...  Глядя  в  отсыревший,  пятнистый
потолок, копался в себе, жалел. Понял  теперь,  что  такое  безнадежность.
Понял: до их прихода надеялся. Даже когда улетели, мимоходом  вытащив  его
из болота, первые дни - надеялся. На что?
     Глянь, и опять уж задремал, и Сима -  тут  как  тут,  идет,  потаенно
улыбаясь, испуганно и призывно распахивая глазищи. Все  позволяла  ему.  И
даже не в том дело, что позволяла - главное, сама рада-радешенька была,  с
ума сходила от счастья. Он, он - мог ее порадовать! И чем? Тем, что  делал
с ней все, что хотел!.. Просыпался.
     Стал легок да скор на слезу, чуть что подумает, вспомнит  -  поползло
по щекам горячее...
     Вытрет слезы кулаком, и  вновь  бросится  в  сон,  надеясь  на  новую
встречу, а там уже гремит, поджидая, Источник,  ярится  огнем...  И  вновь
бесконечно падал поперек огня  на  маленьком  вертолете,  искал  в  адском
клокотании вездеход, и видел ее сквозь надвигающийся расколотый колпак - и
просыпался с криком, и поднимался, чтобы сготовить обед или ужин, а там  и
ночь, и все точно так же, а там и утро, а утром - завтрак.
     Как-то утром он не стал подниматься. Пора было прекратить  бесцельный
ритуал - зачем так измываться над собой,  ведь  это  целая  мука:  встать,
сколько боли в суставах, сколько дрожи, как качается  земля,  да  и  стены
того  и  гляди  обрушатся  и  раздавят.  Дурацкое  занятие   -   вставать,
расшатывать стены... он лежал и не замечал, что плачет, не понимал, почему
все так смазано. Не дремалось, но что-то творилось вокруг,  кто-то  был  в
скиту, ходил неслышно по тем половицам, что под Колем всегда  скрипели,  а
под ним не скрипели... Вроде даже чье-то  лицо  наклонилось.  Висело  само
собой. Коль хотел поднять руку,  чтобы  потрогать,  да  руки  приклеили  к
дивану. Или отрезали. Он не  чувствовал  рук.  По  углам  шептались  тени,
беседовали неслышно на рыбьем языке, отпевали его. Снаружи знакомый -  чей
же, дай бог памяти, голос - позвал: "Коль, а Коль? Брось ломаться, отвори,
я тебе полопать приволок!" Коль хотел ответить, что не мешай, мол,  но  не
мог пошевелить языком, рот  не  открывался,  А  может,  и  открывался,  но
беззвучно. "Коль! - опять зовут, вот настырные. -  Эй,  герой  межзвездных
просторов, ты жив?" Просторов... во сне это  было  или  взаправду?  Полет,
сила на силу... Сладкий сон. Разве можно летать за пределами скита? Только
внутри. Он подлетел к потолку и повис, ухватившись за  свисавшую  окаянную
бороду.
     Борода дергалась в руках. Что-то опять носилось кругом, дотрагивалось
невидимыми, мягкими лапками до иссохшего лица. Лапки были холодны и легки,
как дуновение сквозняка.
     Все шло кругом, вращалось исколотое холодными звездами небо.  Он  вел
громадный корабль. Сима была рядом. Все наконец наладилось. Она читала его
мысли, он  читал  ее  улыбку,  они  понимали  друг  друга.  Только  звезды
кружились все быстрее, Коль и Сима делали вид, что не замечают,  но  потом
не замечать стало невозможно, слишком было страшно, Сима схватила  его  за
руку, но рука-то уже не та, что прежде, она оторвалась в  плече,  лопнула,
нехотя брызгая стылой  кровью.  Симу  отшвырнуло  и  стало  уволакивать  в
бездонный болотный туман, сквозь который звезды просвечивали едва-едва.
     Он очнулся от боли. Боль была в груди и у локтя. Открыл глаза - темно
и тихо, но Коль чувствовал, что в  скиту  и  впрямь  кто-то  есть,  и  это
наполнило его диким, животным ужасом, от которого волосы встали дыбом.
     - Кто здесь?.. - он все же провернул язык.
     - Я, - ответил смутно знакомый голос. - Не бойся.
     - Кто?.. Почему темно?
     - Свет вреден твоим глазам сейчас. Я Макбет.
     Коль обмяк, вздохнул.
     - Мальчик, - облегченно прошептал он. - Как ты меня напугал...  Ты...
- он запнулся, и Макбет терпеливо  ждал,  пока  он  окончит  мысль,  хотя,
конечно, давно услышал ее, - один?
     - Да.
     Коль опять вздохнул.
     - Почему больно? - спросил он после паузы.
     - Я кучу зелий вогнал в тебя.
     Взъярилась душа.
     - Кто просил?! - Коль вздыбился, но тут же рухнул  обратно,  визгливо
втягивая воздух от молниеносной усталости. - Кто... тебя... -  выговаривая
каждое слово с упором, повторил он, - просил? Я так сладко помирал... знал
бы - позавидовал...
     - Я знаю. Слышал, пока подлетал.
     - Как - подлетал?! Шесть метров!!
     - У меня оказались способности мощные, так что я теперь доктор...  То
есть, учусь на доктора. Пока беру в  среднем  километров  на  двадцать,  а
близких людей и того больше. И знаешь, когда впервые меня пронзило? - Коль
не отвечал, и Макбет сказал сам: - Когда  услышал  вдруг  ваш  разговор  с
Симой. А потом уже поймал тебя, когда ты вяз в болоте...
     Коль долго молчал.
     - Весь разговор слышал?
     - Да.
     Очень хотелось спросить, что думала  Сима,  когда  они  говорили.  Но
нельзя такое спрашивать. И вслух не спросил. И, наверное,  поэтому  Макбет
не ответил. И вместо того спросилось само собой:
     - А если бы мы с ней... ты бы это тоже?..
     Было слышно, как Макбет вздохнул.
     - Конечно, - ответил он и, помедлив, отчетливо усмехнулся: -  Но  что
же мне - выбегать в трусах на крылечко и орать: "Эй, подальше  отойдите!"?
Смешной ты, Коль... Ну, разумеется, разумеется,  ревновал  бы  и  мучился.
Разумеется. Обычное дело.
     - Да как же вы живете...
     - По-доброму.
     - Размазня ты все же...
     - Ну, пусть так, - мягко согласился Макбет.
     - А она тебя тоже слышала? - вдруг всполошился Коль.
     - Нет. Я же говорю: редкий  дар  прорезался.  На  размазейной  почве.
Столько всего слышу - иногда кажется, голова лопнет... Тебя вот сейчас  за
сто километров ловил - так чуть сам концы не отдал. Надо ж себя довести...
Симу из института выгнали, - вдруг сообщил он.
     - Ай-ай. Ну и что?
     Макбет ответил не сразу.
     - Ты здорово сдал... Говоришь так  же,  как  и  тогда,  но  теперь  и
думаешь так же.. Худо, - раздался  звон,  будто  Макбет  перебирал  мелкие
стекла, и Колю резко ожгло грудь. Он охнул, потом квохчуще рассмеялся.
     - Грязно мыслю - плохо, чисто мыслю - опять плохо... Устал я. Что  вы
ко мне привязались, ребята? Куда мне еще убежать? Опять в космос? Так ведь
не пустите, не дадите ракету. Сюда приехал, жил тихо-мирно, нет,  явились,
поломали все... Поко