трешками рассчитывался. Остались? Вдруг
подойдут.
   - Попробуйте. - Я достал деньги и отдал их Симе.
   - Сколько тут? - спросил он.
   - Рублей двести, может, чуть больше.
   - Годится. Хлява семьдесят в месяц получает, и каждый год  в  Австралию
летает. На море. Билеты казенные, но в кабаках-то сам платит.
   - Не обольщайся, Серафим, - сказал Олег. - Здесь это просто бумага. Вот
увидишь.
   - Попытка - не пытка. - Сима сунул  трешки  в  карман  и  нагнулся  под
столик. - Ну что, будем? - спросил он, выпрямившись и свинчивая крышечку с
бутылки.
   - Нет, - сказал Олег.
   - Будем, - возразила Танечка и, оттолкнув  Олега,  села.  -  Наливайте,
Сима! Ему побольше. - Она ткнула пальцем в Олега.
   Олег пожал плечами и стал открывать икру.
   "Сидра" уже не осталось, а от спирта (мы разбавляли его кипяченой водой
из термоса) Танечка быстро захмелела и стала вести себя вольно. Ей было на
все наплевать. Олегу тоже. Они по  очереди  кормили  друг  друга  икрой  с
ложечки, а когда начали целоваться, Сима сунул мне в руку полный стакан  и
выволок в коридор. Коридор был очень большой и одновременно тесный.  Вагон
качался, потому что мы плыли  в  Австралию  -  расплачиваться  в  тамошних
кабаках  доперестроечными  трешками.  При  такой  качке  было   совершенно
невозможно держать в руке полный стакан и не расплескать - поэтому я отпил
половину и сообщил Симе, что в Австралии очень много русских: наши  трешки
наверняка будут иметь там хождение. А Олег, вообще-то,  хам.  Разве  можно
целоваться у всех на виду с такой женщиной? Ее надо носить  на  руках.  Он
ничего не понимает. И она, между  прочим,  тоже.  Подумаешь,  четыре  вида
спорта! А душа? Вот когда мы с Марой... Палубу опять качнуло, но я устоял.
Однако, попытавшись допить, обнаружил, что стакан пуст. Чертова качка.
   Лучше всего было бы прыгнуть за борт и поплавать -  но  я  был  еще  не
настолько пьян. Поэтому я просто пошел спать.



6

   Почему-то всегда получается так: все про все знают, а я в стороне.  Как
на другой планете, ей-Богу!
   Оказывается, нас поставили на довольствие. По офицерским нормам.
   Вдоль вагонов были накрыты столы под ярко-зелеными  тентами.  Пятнистые
солдатики в белых передниках разносили пищу. Большими черпаками из больших
двуручных котлов наливали в тарелки кашу, расставляли миски  с  салатом  и
мисочки с маслом, дымящиеся жаровни, пузатые широконосые чайники,  кружки,
солонки,  перечницы  и  привлекательные  графинчики,  наполненные   чем-то
прозрачным, янтарно-солнечным...
   А  на  десерт  солдатики  приволокли  необхватные  деревянные  блюда  с
золотистыми дынями, нарезанными толстыми ломтями.
   Если обед будет таким же, как и завтрак, то жить можно.
   Пикник, уготованный нам генералом  дивизии  Грабужинским,  продолжался.
Культурной программой.
   Между столами и вагонами был сооружен обширный  квадратный  помост,  на
котором  солдатики  демонстрировали  воинские  искусства.   Что-то   вроде
восточных  единоборств,  приправленных  английским  боксом  и  молодецкими
славянскими замахами. Как раз когда я протолкался поближе, широкоплечий  и
брюхастый илюша муромец обхватил тощего ниндзю поперек  туловища  и  через
головы зрителей кинул в овсы. Так его! Знай наших! Я зааплодировал  вместе
со всеми.
   Окруженный секундантами ниндзя ворочался в  овсах,  а  брюхастый  илюша
муромец, оглаживая  воображаемую  бороду,  упруго  косолапил  по  помосту,
покачивал могутными  плечами  и  зычно  выкрикивал  оскорбления  возможным
соперникам:
   - А вот, кому еще своей головы не жалко? Кто на Русь, мать нашу?..
   На помост выбрался еще один ниндзя. С двумя автоматами, очень  похожими
на наши "калашники". Илюша было изготовился - но  драться  они  не  стали.
Перекинулись двумя-тремя неслышными фразами, после чего илюша закинул один
автомат на плечо, легко (слишком легко  для  своей  комплекции!)  спрыгнул
следом за ниндзей с помоста,  и  оба  побежали  прочь  от  состава  сквозь
отхлынувшую толпу. Только что поверженный  ниндзя  и  все  его  секунданты
бежали туда же, мимоходом перепрыгивая через столы и скамьи. И солдатики в
белых передниках - тоже, побросав чашки-ложки и  на  бегу  срывая  с  себя
передники. Почти у каждого был автомат с примкнутым штыком...
   А через пару секунд ожили обе "шилки".
   Толпа, давя сама себя, посунулась к  вагонам.  Меня  и  еще  нескольких
человек, угодивших в некое аномальное завихрение, вынесло  на  помост.  Не
везет, так ух по-крупному - мы же тут, как на ладони...
   Оцепление как стояло в трехстах метрах  от  насыпи,  так  и  продолжало
стоять, не двигаясь. Им, чуть не на головы, сыпались парашютисты. У них (и
у нас) над головами с леденящим конечности гулом пронесся сбитый "шилками"
самолет и врезался в землю  где-то  у  горизонта.  Сквозь  них  бежали  их
вооруженные коллеги и, едва пробежав, немедленно вступали в  рукопашную  с
едва  успевшими  приземлиться  парашютистами...  А  оцепление   продолжало
стоять.
   - Это показательный бой, - сказал у меня под  ухом  дрожащий  голос.  -
Ненастоящий, понимаете?
   Я оглянулся. Тип в очках. Очки были разбиты.  Одной  рукой  прижимая  к
бедру бутуза, он другой рукой вытирал обильный пот с лысины...  Ему  очень
хотелось, чтобы я поверил его словам - тогда он, может быть, и сам поверит
им.
   Но я покачал головой и указал на горизонт, где полыхали в овсах останки
сбитого самолета.
   - Пустой... - умоляюще сказал папаша.  -  Радиоуправляемый,  понимаете?
Для эффекта!
   - А могилы? - спросил я, с трудом разлепив губы.
   - Могилы? - испугался он.
   - Там... - Я махнул рукой влево, в сторону головы состава.  -  Братские
могилы. Свежие.
   - Вы их видели?
   Я отрицательно покачал головой, будучи не в силах  оторвать  взгляд  от
побоища в трех сотнях метров от  нас.  И  никто,  кроме  этого  бедняги  с
разбитыми очками и обузой-чадом, не мог оторвать взгляд.
   - Театр! - восклицал он, почти уверенно.  -  Представление,  понимаете?
Спектакль на открытом воздухе... Так сказать,  на  пленэре!  У  них  здесь
такое гостеприимство: сначала - хлеб, а теперь вот и зрелище...
   На  него  зашикали,  но  он  уже  не  мог  остановиться.  Его  понесло.
Спектакль? Скорее уж - гладиаторский бой. Массовый.
   - Папа, почему они не стреляют? - спросил бутуз.
   - Чтобы не попасть в людей, Борик. Не смотри, не надо.
   Он был еще и непоследователен, лысый недоверчивый папаша.  "Спектакль",
и вдруг: "Не смотри"!.. Но он, по-видимому, правильно  ответил  на  вопрос
наблюдательного Борика: не стреляют, чтобы не попасть в людей.
   Люди - это мы...
   Все парашютисты были чернокожие, рослые (каждый на  голову  выше  наших
солдатиков), крепкие, в ладно облегающих ярко-зеленых комбинезонах.  Но  у
наших солдатиков была изумительно простая тактика: во что бы то ни стало -
боднуть! Выстрелов не было.  Автоматы  использовались  только  в  качестве
дубинки и пики. Были кружения, выпады, прыжки, удары руками  и  ногами.  И
головой. Вернее, гладким и твердым  на  вид  ярко-зеленым  яйцом,  которое
появилось у них на месте головы. Каждый удар этим яйцом  был  смертельным.
Парашютисты падали с глубоко выжженными грудными клетками  и  животами,  с
отхваченной в беззвучной  оранжевой  вспышке  стопой  или  локтем,  кто-то
неосторожно зажал голову нашего солдатика под мышкой - и упал  без  плеча,
истекая кровью... С нашей стороны потери были очень незначительны, но тоже
были. Кто-то из наших, пригвожденный к  земле  штыком,  корчился,  выжигая
головой овес. Двух других чернокожий гигант-парашютист ухватил за шиворот,
приподнял и,  стукнув  лбами,  отбросил  в  стороны  обезглавленные  тела.
Непобедимым оказался еще один гигант, обративший против наших солдат их же
оружие (или защиту): он поймал одного из наших за ноги и, вращая  им,  как
всесокрушающей булавой, успешно отмахивался от целого взвода яйцеголовых и
сеял смерть. Пытаясь использовать живую булаву  как  можно  эффективнее  и
дольше,  гигант  вращал  ее  на  уровне  грудей  и  животов.  Его   ошибка
заключалась в  том,  что  он  использовал  именно  живого,  а  не  убитого
противника: "булава" ухватилась руками за ворот и самоотверженно отключила
защиту. Уже в следующий момент гигант упал, протараненный с трех сторон.
   Он был последним.
   Последним сражавшимся - потому  что  двоих  чернокожих  гигантов  наши,
кажется, взяли в плен. Одному, навалившись толпой и стараясь  не  касаться
его головами, заломили  руку  назад  и  вверх,  и  повели,  полусогнутого,
куда-то направо вдоль оцепления. А второй сам поднял руки,  сцепив  пальцы
на затылке, и побрел туда же.
   Обоих втолкнули в налетевший откуда-то вертолет.
   Ярко-зеленый хищник, заглотив добычу и схлопнув челюсти люка,  бесшумно
взмыл... Все-таки, облачность тут ненормально низкая и плотная. Не  бывает
такой облачности. Вертолет канул в нее, как в грязную воду, и  растворился
каплей зеленых чернил. Я все же успел углядеть аляповатый  опознавательный
знак на  борту:  белый  восьмиконечный  крест  на  разделенном  диагональю
малиново-синем квадрате. Цвета российские - но крест какой-то странный...
   Победители подбирали убитых и стаскивали  их  в  одно  место,  как  раз
напротив нашего помоста, по эту сторону  оцепления.  Оцепление  продолжало
стоять. Трупы (и своих, и чужих,  без  разбора)  укладывали  в  аккуратный
длинный ряд. Ногами к нам, головами к югу - если там все  еще  был  юг.  В
этом чудилось что-то языческое. И одновременно шекспировское.
   Вся санитарно-похоронная суета заняла очень мало времени (я не  смотрел
на часы, но вряд ли  больше  двадцати  минут).  Потом  было  что-то  вроде
краткого торжественного построения, и трижды прозвучал залп. Одиночными. В
небо. Это были первые выстрелы после начала битвы ("шилки"  стреляли  до).
Солдатики, побросав автоматы в кучу к ногам оцепления, потянулись  обратно
к столам, на ходу подбирая свои передники.
   Трупы остались лежать.
   Все почему-то уже были возле  нашего,  одиннадцатого,  вагона,  который
теперь, после того как исчезли первые пять, оказался центральным. Они  там
все галдели и толкались, наседая на кого-то  в  центре,  а  тот,  на  кого
наседали, громогласно (в мегафон, что ли?) обещал соблюсти закон, ответить
на все вопросы и разрешить возникшие затруднения - но  для  начала  просил
помолчать и послушать речь какого-то полковника.
   Я заметался.
   Мне очень захотелось узнать ответы на все вопросы  и  чтобы  кто-нибудь
разрешил мои затруднения. Но сквозь галдящую толпу было не протолкаться. И
тут в первых рядах толпившихся я увидел Симу, а Сима увидел меня.
   - Петрович! - заорал он. - Давай сюда! Старики,  пропустите  Петровича!
Ты где пропадал? Щас Умориньш говорить будет.
   - Кто такой Умориньш? -  спросил  я,  когда  "старики",  расступившись,
пропустили меня к Симе. Похоже, Сима был у них в авторитете.
   - Щас увидишь, - пообещал Сима, заботливо отводя от меня чей-то локоть.
- Потише, старик, у Петровича бок раненый.
   - У меня самого легкое пробито, - огрызнулся тот. - Ассегаем.  Я  почти
сутки кровью харкал...
   - Вот ты и не толкайся, старик, побереги легкое, - посоветовал Сима.  -
Тебе видно, Петрович?
   Мне было видно. Прямо перед нами, стиснутая толпой  пассажиров,  стояла
ярко-зеленая с желтыми пятнами бронированная машина непривычных очертаний.
Вместо кузова у нее была обширная, ничем не огражденная низкая  платформа,
и на ней стояли четверо. Один яйцеголовый, в длинной,  до  пят,  пятнистой
плащ-накидке с золоченными эполетами  и  такими  же  витыми  аксельбантами
поверх нее, - и трое с нормальными лицами. Из этих троих один был  рослый,
крепкий, чернокожий, в ярко-зеленом облегающем комбинезоне и с  непокрытой
головой. Двое других (европеец и не то японец, не то китаец) были одеты  в
серо-голубые штатские костюмы. Голубые каски с белыми буквами OUN у них на
головах отнюдь не казались лишними... Мегафон был в руках у  европейца,  и
европеец что-то не по-русски говорил,  а  из  толпы  его  очень  по-русски
перебивали.
   - Которые в касках - наблюдатели, - пояснил  Сима.  -  Чтобы  закон  не
нарушался. Умориньш самый блискучий, без головы.  Щас  он  нам  скажет.  С
броневичка, как Борис Николаевич...
   Действительно,  европеец  уже  перестал  говорить  и  протянул  мегафон
яйцеголовому,  в  аксельбантах.  Приказ-полковник   коротко,   от   бедра,
отрицательно махнул растопыренной ладонью и по-кошачьи мягко  выступил  на
несколько шагов вперед. Остановившись у самого края платформы, он  заложил
руки за спину и стал качаться с пятки на носок.
   Гомон в толпе понемногу стихал - все ждали, что скажет приказ-полковник
Умориньш.
   Перестав качаться, он резким движением откинул  в  стороны  полы  своей
пятнистой плащ-накидки, правую руку положил на пятнистую кобуру, а  пальцы
левой сунул под ремень. Из яйца на его  плечах  раздался  голос  (и  сразу
стало ясно, почему он отказался от мегафона):
   - Солдатами не становятся, господа! Ими - рождаются!
   Наверное, в этом месте ему всегда возражали,  потому  что  он  привычно
замолчал. Но мы возражать не стали, и приказ-полковник,  дернув  эполетом,
продолжил.
   (В дальнейшем он обходился без ораторских  пауз,  делая  лишь  короткие
передышки после долгих периодов. Все его фразы были круглы, обкатаны и  не
однажды произнесены.)
   - Я глубоко убежден в том, - говорил нам приказ-полковник  Умориньш,  -
что здесь, среди вас, тоже нашлось бы немало прирожденных солдат! Но общий
уклад штатской жизни, увы, не способствует ни проявлению, ни воспитанию  в
современном человеке высоких воинских качеств. Даже напротив тому:  боевой
дух,  генетически   присущий   прирожденному   воину,   педагоги   именуют
"естественной  детской  агрессивностью"  -  и,   противореча   собственной
формулировке, всеми доступными им средствами давят в человеке естество!  А
повседневная безопасность  вкупе  с  безопасной  повседневностью  штатской
жизни успешно довершают начатое в детстве подавление воина в мужчине.
   Иногда я удивляюсь тому, что армии  все  еще  существуют.  Я  с  ужасом
вглядываюсь в грядущее и меня прошибает  холодный  пот,  когда  я  пытаюсь
представить себе мир без войны. Но логика и здравый смысл приходят мне  на
помощь, и я с облегчением стряхиваю с  себя  беспочвенные  кошмары.  Воин,
солдат, ландскнехт, рейнджер спит или бодрствует в каждом из нас, господа!
Он может уснуть надолго, порой - на целые поколения. Но спит он чутко, как
подсменный часовой. Рано  или  поздно  звучит  побудка.  Рано  или  поздно
цивилизация начинает задыхаться в атмосфере, перенасыщенной безопасностью.
Ведь мир  без  войны  -  это  воздух  без  кислорода!..  И  тогда  старики
вспоминают былые баталии, в которых некогда стяжали славу их  прадеды,  и,
пряча глаза, шепелявят дежурные фразы о "бессмысленности массовых убийств"
- а юноши,  вежливо  слушая  их  осторожные  бредни,  вдруг  различают  за
привычной вонью обыденных заклинаний нечто живое и новое. И жадно  глотают
кислород геройства,  воинской  чести  и  доблести.  Вскоре  они  неизбежно
осознают, что  сами  же  и  являются  источником  этого  кислорода!  Тогда
возникают и переполняются призывные пункты, растут  ополчения,  макаронные
фабрики снова штампуют патроны, а на  тягачи  и  бульдозеры,  возвращаются
орудийные башни. "Что такое мир? Чуткий сон войны!" - так сказал  поэт.  Я
скажу больше: мир - это сплошной и  огромный  повод  к  войне.  Мужчине  с
проснувшимся геном геройства и доблести всегда найдется достойное дело  на
этой земле!
   Умориньш сунул руку за ворот и, щелкнув, постоял навытяжку - видимо,  с
кем-то проконсультировался.
   - Не стану  далеко  ходить  за  примерами,  -  сообщил  он  нам,  снова
включившись,  -  но  естественным  образом  перейду   к   причинам   121-й
Междуармейской баталии, свидетелями которой вы пожелали стать.
   Как вам, наверное, известно, экономисты юга  Восточной  Сибири  указали
предпринимателям на реальную опасность роста  продовольственной  экспансии
из-за  Урала.  В  частности,  акционерам  кулинарных   и   в   особенности
кондитерских фирм Благовещенска, Хэгана и Цицикара был обещан не менее чем
пятипроцентный спад дивидендов в  будущем  году.  Основным  же  источником
предполагаемой экспансии  были  названы  северные  княжества  Федеративной
Республики   Русь.   Вняв   предостережениям   экономистов,   Объединенная
Негоциация   Амурских   Штатов   закупила    услуги    двух    гвардейских
воздушно-десантных полков Независимого  Царства  Сомали  и  заявила  право
сильного на Мурманский целлюлозно-кондитерский комбинат.  Купеческая  Дума
княжества Карелия, не захотев за здорово живешь отдать  контрольный  пакет
акций  своего  самого  прибыльного  предприятия,  усилила   моторизованную
пехотную дружину княжества дюжиной австралийских  вертолетов  прикрытия  и
Дважды Крестоносной Отдельной Королевской ротой  ПВО  Канады,  после  чего
объявила о своей готовности к обороне. Баталию было решено провести здесь,
на  территории   суперплаца   Бербир,   примерно   равноудаленной   и   от
Благовещенска, и от Мурманска.
   Приказ-полковник высвободил руки из-под ремня, запахнул полы накидки  и
встал по стойке "смирно". Голос его зазвенел:
   - Около  двенадцати  часов  тому  назад  вы  были  свидетелями  первого
огневого контакта с супостатом: доблестная  Королевская  рота  ПВО  Канады
уничтожила транспорт с  крупным  рекогносцировочным  десантом  из  Сомали.
Сегодня бои местного значения идут  на  всей  территории  суперплаца  -  и
только что был закончен один из них. В настоящий момент взвод божедомов из
полка  обслуживания  суперплаца  Бербир  приступил  к  отданию   последних
почестей ста семидесяти трем павшим сомалийским десантникам и пяти  членам
экипажа транспорта, сбитого вчера. Они! Стяжали! Славу!..
   Приказ-полковник Умориньш умолк и склонил яйцо.
   Кто-то позади меня шумно вздохнул.
   - И здесь дурдом! - громко сказал Сима. На него шикнули.
   Я уже ничему не удивлялся.  Никто  уже  ничему  не  удивлялся.  Все  мы
слушали и вряд ли даже пытались понять.
   Я поискал глазами Олега  и  Танечку  и  обнаружил  их  совсем  рядом  с
вагоном. Танечка мелко-мелко, по-старушечьи, крестилась, а Олег  изображал
приличествующую скорбь, но  при  этом  о  чем-то  напряженно  думал  -  и,
кажется, был близок к принятию какого-то решения...
   Минута молчания кончилась.  Приказ-полковник  Умориньш  гордо  вздернул
яйцо и продолжил речь:
   - Мне часто задают один и тот же вопрос, - вкрадчиво сообщил он. - А не
разумнее ли, мол, сражаться там, на территории непосредственных  интересов
воюющих сторон?
   Аудитория  зашумела  в  том  смысле,  что  да,  вопрос,  действительно,
резонный.
   - Ну что ж! - Приказ-полковник запахнул  накидку  и  скрестил  руки  на
груди. - Отвечу на ваш сугубо штатский вопрос.
   Он вытянул левую руку и стал загибать пальцы.
   - Во-первых, даже кратковременная  эвакуация  столь  густо  населенного
города, как Мурманск, влетела бы Купеческой Думе в копеечку, превосходящую
стоимость того самого контрольного пакета акций, с которым она  не  желает
расстаться. Во-вторых, Объединенная Негоциация, даже  овладев  комбинатом,
понесла  бы  неменьший  урон  от  неизбежных  в  ходе   военных   действий
разрушений.  И  в  третьих:  кто  должен  будет   восстанавливать   личное
недвижимое  имущество  подданных  князя  Карелии?  Имущество,  которое  не
относится  к  предмету  спора  между  нашими  нанимателями,  но  столь  же
неизбежно пострадает  в  ходе  баталии?  Разумеется,  победившая  армия...
Подчеркиваю: армия, а не сторона! Вряд ли таковое восстановление  окупится
гонораром: Стоит ли,  наконец,  упоминать  о  том,  что  самая  тщательная
эвакуация недисциплинированных штатских лиц с места предстоящей баталии не
гарантирует их от более чем возможных несчастных случаев?  Все  вы  знаете
Международный закон о войне: пропажа без вести  штатского  лица  в