но в той жизни у меня не было дара. А здесь я дипломированный знахарь. Уже
пятый день, как дипломированный. Правда, всего лишь знахарь-косметолог, но
простые раны, ушибы, кровоподтеки  я  и  раньше  могла  заговаривать,  без
диплома... Я ведь как раз за ним и ездила в Казань - в заочный университет
народной  медицины.  Вот,  везу  бумажку  маму  порадовать.  Она  там,   в
Красноярске, уже и шампанское приготовила, и подруг своих позвала - дочкой
похвастаться, а мы... а нас тут... Извините!
   Нет, не могу я смотреть, как плачет красивая женщина.
   - Брось, Танюха, - прогудел сверху Сима. - Приедем, никуда не  денемся.
Ну, опоздаем чуток, все равно приедем. И шампанское от тебя не  убежит,  а
пока сухача дерни: то же самое, только без газа... Слышь, молодой?  Плесни
Танюхе.
   - Я лучше яблоко, - сказала она. - Если можно...
   Олег молча подал ей яблоко. Симины яблоки мы, не  сговариваясь,  решили
оставить Танечке - когда узнали, что воды нет даже в умывальниках. Она  об
этом нашем молчаливом уговоре, конечно же, догадалась, но все равно каждый
раз спрашивала.
   Все еще всхлипывая, Танечка стала есть яблоко.  А  я  стал  смотреть  в
окно.
   По времени должно было темнеть - но, может быть, я ошибаюсь, и  в  этих
местах темнеет позже... За окном было все  то  же  самое.  Отчетливо  были
видны обе "шилки", исправно державшие на прицеле нечто невидимое в зените.
Стволы "града" (если  это  был  "град")  смотрели  в  сторону  последнего,
шестнадцатого вагона. Или, может быть, даже еще правее. Нива была  уже  во
многих местах примята и вытоптана, и как раз  сейчас  опять  производилась
смена оцепления.
   Нарядная, блестящая, ярко-зеленая бортовая  машина  медленно  двигалась
слева направо по уже наезженной колее вдоль цепочки солдат. Новые  часовые
выпрыгивали из кузова и  сменяли  отстоявших  -  а  те,  передав  сменщику
автомат и с наслаждением потягиваясь, почему-то не садились  в  машину,  а
разбредались кто куда. Некоторые брели в нашу сторону, но, приблизившись к
составу  на  расстояние  метров  пятидесяти,  падали  на  живот  и  дальше
продвигались  ползком...  Скоро  опять  начнутся  беспорядочные  стуки   и
позвякиванья по колесам и по днищу вагона.
   Когда это случилось впервые, в поезде возникла  паника.  Кажется,  даже
Олег растерялся и не  сразу  смог  успокоить  Танечку,  а  Сима,  зачем-то
прихватив бутылку спирта, побежал в туалет. Я же  просто  лежал  на  своей
полке и старался сосредоточиться на ране в боку, которую  Танечка  еще  не
вполне успела заговорить. Лежал - и все. Зато не вопил, не  метался  и  не
молился, как остальные в других купе. Не потому, что я  очень  храбрый,  а
потому, что все равно ничего нельзя было сделать и оставалось  ждать,  чем
все это кончится.
   Кончилось   -   ничем:    постучали,    позвякали,    даже,    кажется,
попересмеивались под днищем вагона, да и уползли восвояси. А  минут  через
пять после того, как уползли, вернулся Сима. Уже без бутылки, но почему-то
трезвый.
   Короче говоря, теперь мы  знали,  что  все  эти  позвякиванья  для  нас
неопасны. Автоматы остались у тех, кто стоит в оцеплении - так что  пускай
себе звякают. Ну, по  скольку  им  лет?  Восемнадцать  -  двадцать.  Дети.
Играют. Им интересно пугать, и начальство сквозь пальцы смотрит. И нас они
не боятся - а зверем человек  становится  только  от  страха.  Или  же  по
приказу, но это, впрочем, одно и то же.
   И все же, когда опять раздалось позвякиванье, мне  стало  не  по  себе.
Потому что: а вдруг уже отдали приказ?  Глупость,  конечно.  Кто  и  зачем
будет отдавать такие приказы?..
   Нет, все-таки, вряд ли это война. Маневры какие-нибудь - а  мы  мешаем.
Встряли из-за отставания... А в пришельцев я не верю: сам же их рисовал на
компьютере, во всех видах. Даже Мара пугалась, а Тимку было  не  оторвать.
Веселый был заказ, и богатый  -  два  месяца  на  него  жили,  даже  торты
пекли...
   А "галлюцинации"? Они с маневрами как-то не стыкуются. Хотя, мало ли от
чего  могут  быть  галлюцинации?  Какое-нибудь  радарное  излучение  -  от
"шилок", например... И тут меня осенило: "град"!  Так  называемый  "град",
потому что Олег  тоже  не  был  уверен,  что  это  именно  он.  До  начала
"галлюцинаций" стволы "града"  смотрели  влево  -  на  голову  состава,  а
сейчас... Я сунулся к стеклу и посмотрел. Так и есть: вправо -  туда,  где
хвост! Можно было и не смотреть, я это и так помнил.
   - Нет, Фома Петрович, - сказал  Олег.  -  Я  тоже  об  этом  думал.  Не
получается.
   Я молча уселся обратно. Да, не получается. Мог бы и сам сообразить. Вот
он, передо мной на столике - обломок французской шпаги, и вот  он,  передо
мною же - наконечник татарской стрелы. И никакой  психотроникой  этого  не
объяснишь. Остаются "параллельные пространства", но их я тоже  рисовал.  И
зовут меня - Фома Неверов.
   Сима был Серафим-Язычник - "там". Правда, в моем "там".
   А я Неверов - здесь. "Там" у меня фамилии не было.
   Это,  разумеется,  тоже   ничего   не   объяснило   и   даже   отдавало
неконструктивной мистикой, но я все-таки спросил:
   - Олег, у вас какая фамилия?
   - Корж, - ответил он, слегка удивившись. -  Корж  Олег  Сергеевич...  А
что?
   - Есть одна безумная идея. Вряд ли достаточно безумная, но -  чем  черт
не шутит... Скажите, а "там" ваша фамилия тоже была Корж?
   Олег сразу понял, где это - "там".
   - Там я был Коржавиным, - сказал он  и  улыбнулся  неприятной,  жесткой
улыбкой. - Я это отлично помню, потому что много раз видел свою фамилию  в
проскрипционных списках наместника. Причем, последние два года - в  первых
строках. Коржавин Олег  Сергеев  (меня  даже  заочно  лишили  дворянства),
сначала ослушник законной власти,  потом  бунтовщик  и,  наконец,  бандит.
Карьера!.. А что за идея?
   - Бредовая, - отмахнулся я. - Просто подумалось: а нет ли  какой-нибудь
связи  между  фамилией  и  содержанием  галлюцинации?  Даже   не   столько
содержанием, сколько... ну, скажем, самим фактом ее возникновения.
   - Моя фамилия - Гафарова, - сказала Танечка. - И  здесь,  и  "там".  Не
подходит?
   - Не знаю, - честно ответил я. - Да  и  вряд  ли  она  возможна,  такая
связь. Не берите в голову.
   - А ваша фамилия подошла? - спросила Танечка.
   -  Ах,  да,  извините!  Неверов,  -   представился,   наконец,   и   я,
спохватившись. -  Здесь  Неверов.  А  "там"  -  просто  Фома  по  прозвищу
Секирник. Но это не фамилия, а, скорее, профессия. Я лучше всех в  дружине
владел боевой секирой, вот и прозвали.
   - А вы, Сима? - спросила Танечка.
   - А что я? Я Серафим Светозарович Снятый,  разнорабочий.  Сокращенно  -
эС-эС-эС-эР! И точка. После каждой буквы.
   - Ужели у вас и правда ничего не было?
   - Наверное, было, - заметил Олег, - но такое, что стыдно  рассказывать.
Или нет?
   - Пить надо меньше, старики!.. -  вздохнул  Сима.  Поерзал,  покряхтел,
опять перевернулся на спину и вдруг буркнул: - А, может, наоборот, больше.
Может, я потому и не спятил, как вы, что под газом был?
   - А что, это тоже идея, - усмехнулся Олег. -  Как  вы  полагаете,  Фома
Петрович?
   - Не исключено, - улыбнулся и я.
   - Я давно намекаю: пора хряпнуть! - обрадовался Сима.
   Непьющий Олег возражать не стал и даже сказал одобрительно:
   - Практический ты человек, Серафим.
   Обломок шпаги Сима небрежно отодвинул к окну, а наконечником  татарской
стрелы стал резать украинское сало ("Острый  финкарь!  -  похвалил  он.  -
Только ручка короткая"). Олег открыл две баночки  черной  икры  и  баночку
аджики, а  Танечка,  распечатав  пачку  печенья,  стала  делать  из  этого
бутерброды.
   С посудой получилась  небольшая  заминка,  но  Сима  привычно  разрешил
возникшее затруднение: себе взял бутылку, а мне плеснул в Олегов стаканчик
для бритья ("Уже стерильно,  Петрович!").  Танечке  достался  единственный
стеклянный стакан, а Олегу крышечка от ее термоса, чай из которого ушел на
промывку ран. Им обоим Сима налил вина, причем доверху, и скомандовал:
   - Сдвинули!
   И мы сдвинули.
   Танечка  даже  для  виду  не  стала  отнекиваться,   храбро   пригубила
подозрительный Симин "сухач из падалок", а потом с  видимым  удовольствием
выпила до дна. Я тоже не стал отнекиваться и правильно сделал: сразу стало
уютно и наплевать на то, что под вагоном непонятная возня, а за окном  все
еще необъяснимо светло.  Я  с  некоторой  остраненностью  понаблюдал,  как
теплая волна распространяется из желудка по телу, и сообщил, что это очень
приятное ощущение.
   - Пошла по животу, как сплетня по селу, - образно прокомментировал Сима
и поторопился разлить по второй; по-моему, зря: куда спешить?
   Непьющий Олег был со мной солидарен и, в отличие от меня, на  этот  раз
только пригубил.
   - Приятное вино, Серафим, -  сообщил  он.  -  И  совсем  не  похоже  на
шампанское. Это первосортнейший сидр, вот что это такое! Наместнику  такие
вина доставляли из  Франции.  Представляете?  По  Средиземному  и  Черному
морям, через донские и волжские степи, по Тургайской ложбине...  Наместник
обожал сухие вина из метрополии - и в них мы его и  утопили,  как  герцога
Кларенса. Я прочел  об  этом  в  трофейном  томике  Шекспира.  И  вот  что
интересно: Шекспира я читал на французском! Никогда не знал этого языка, а
теперь знаю. Если это, конечно,  французский.  Фома  Петрович,  вы  знаете
французский?
   - Откуда?.. - Я усмехнулся и покачал головой (уже слегка шумевшей).
   - А вы, Танечка? Изучали в гимназии?
   - Только-только начала в октябре  шестнадцатого.  А  в  январе  учителя
арестовали: не то за прокламации, не  то  за  порнографию,  так  мы  и  не
узнали,  за   что.   Латынь   и   древнегреческий   учила.   Псалтырь   на
старославянском могу  читать,  но  только  Псалтырь  и  только  читать.  А
французский... Так, несколько расхожих фраз.
   - Ну, хотя бы расхожие...
   - Вам, Танечка, повезло, - перебил я. - Даже исключительно повезло -  я
имею в виду гимназию. Меня в моей новой  жизни  (или,  напротив,  старой?)
только и учили, что землю пахать, да секирой махать, да свово  князя  пуще
татар бояться...
   - Нескладно врешь, Петрович! - объявил Сима. -  Как  же  ты  их  мочил,
татар, если боялся?
   - От страха, - ответил я. - Убивают всегда от страха.
   - А князя пуще татар боялся? Надо было его замочить!
   - Бывает страх, не отличимый от любви...
   - Знакомая песня, - хмыкнул Сима. - Только про Сталина  не  агитируй  -
надоело. Такие, как ты, чуть хватанут и сразу про Сталина. Или лапшой...
   - Перестаньте, Сима, - попросила Танечка. - Лучше налейте мне еще.
   - Вот это дело! - Сима откупорил вторую бутыль.
   - А ты сталинист, Серафим? - спросил Олег. - Вот ух  никак  не  подумал
бы.
   - Я Сима Снятый! Других названий у меня нет. Сдвинули?
   Мы сдвинули...
   - А убивают не только от страха... - сказал Олег и опять улыбнулся  мне
жесткой, неприятной улыбкой. - Теперь вот страшно сказать, но французов  я
убивал с наслаждением. Всех, без разбора: и бонапартистов, и сочувствующих
нам, и даже прямых перебежчиков. Ни одного "шерамижника" в моем отряде  не
было. Они все были чужие и лишние на Руси и, к счастью, напали первыми.  -
Он поежился. - Если и доводилось кого бояться, так это своих же,  русских:
Коллаборационистов. Но их мы не убивали  -  вешали  за  ноги  и  пороли...
Страшный опыт.
   - Опыт? - переспросил я.
   - Именно опыт - жизненный опыт. Я не могу воспринимать его отстранение.
Я знаю, что Бонапарт не прошел дальше Москвы, что никакие мавры никогда не
жгли Березино, и что сам я родился в 1965 году, а не в 1790-м. Что все это
- чья-то хитроумная выдумка, эксперимент, о целях которого мы можем только
строить предположения.  И  тем  не  менее,  все  это  было.  Со  мной.  За
каких-нибудь полчаса я прожил иную жизнь.
   Я покивал, потому что сам чувствовал то же самое.
   - А вернувшись, - продолжал Олег, - я понял, что  узнал  о  себе  массу
неприятных вещей. Например, что могу убивать с наслаждением... Лучше бы  я
делал это от страха, как вы.
   - Тоже, знаете ли, мало приятного.
   - Здесь. А "там"?
   - "Там" я об этом не задумывался. Убивал, и все.
   - А здесь задумывались? Раньше?
   - Специально - нет. Повода не было.
   - Так, может быть, это и есть цель?
   - Чья? - усмехнулся я. - И неужто вы всерьез полагаете, что все в  этом
поезде задумались о причинах убийств?
   - Чем мы лучше других?.. - грустно сказала  Танечка,  не  то  поддержав
меня, не то, наоборот, возразив.
   - Тихо! - рявкнул вдруг Сима, который  все  это  время  был  непривычно
молчалив, и поднял руку.
   Оказывается, он прислушивался к стукам,  доносящимся  снизу:  солдатики
все еще не угомонились.
   - Да Бог с ними, - сказал я. - Все равно мы ничего...
   - Сохни, Петрович!
   Я пожал плечами и тоже прислушался. Ну стучат и стучат. Ритмично. "Там,
там. Та-та-та. Там". Пауза. И снова...
   - Это за мной! - Сима ринулся к двери. - Щас!
   Дверь захлопнулась, и он с грохотом поскакал в сторону туалета.
   - Вот человек! - сказал я с нарочитым восхищением. - Все,  как  с  гуся
вода!
   - Сомневаюсь... - Олег покачал головой. - Не так уж он и толстокож, как
хочет казаться. Просто он умеет прятать переживания.
   - И ничего он не прячет! - возразила Танечка. - Разве не видите: у него
на языке раньше, чем на уме.
   - По-моему, это и  называется  хамство:  когда  говорят,  не  думая,  -
заметил я.
   - А по-моему, хамство, - сердито сказала Танечка, - это когда  в  глаза
только думают, а  потом  за  глаза  говорят...  Извините,  Фома  Петрович.
Кажется, я выпила лишнего и стала хамкой.
   - Ну что вы, Танечка, - пробормотал я. - Наоборот...
   - То есть, раньше была? - уточнил Олег.
   Есть люди,  на  которых  невозможно  обижаться,  -  например,  красивые
молодые женщины, которые, к тому же, только что заговорили вам рану. И  мы
захохотали. Втроем. С большим облегчением, хотя и немножко нервно,  потому
что сознавали, насколько дико должен звучать  этот  наш  смех  для  других
пассажиров за тонкими перегородками купе - напуганных, как и  мы,  и,  как
мы, прячущих страх от самих себя.
   Короче говоря, нам было очень весело  -  до  тех  пор,  пока  опять  не
раздался стук. Точно такой же, но гораздо более настойчивый:
   "Так, так! Та-та-та! Так!"
   И не по днищу вагона, а в стекло.



4

   Вне всякого сомнения, это был офицер. В нем все было очень  кадровое  и
командное:  и  лицо,  и  форма  (знаков  различия  не   было   видно   под
плащ-накидкой), и жесты. И голос, как потом  выяснилось,  тоже.  Беззвучно
пошевелив губами, он командным жестом показал нам,  что  следует  опустить
стекло, и терпеливо ждал, пока мы выполним требование. Лицо  у  него  было
изможденное, строгое и без возраста.
   - Прошу извинить за беспокойство, - сказал офицер  и  козырнул  (как-то
странно козырнул и вроде бы не совсем правильно, но очень четко). - Кто из
вас пассажир Сима Святый?
   И обвел глазами всех нас по очереди (Танечку тоже).
   Мы переглянулись.
   - Он только что... - начал я, но Олег меня перебил.
   - Допустим, это я, - сказал он. - В чем дело?
   Пару секунд офицер смотрел на Олега  без  всякого  выражения,  а  потом
дрогнул уголками губ и произнес:
   - Давайте допустим. - Снова  козырнул  (левой  рукой!  -  догадался  я,
наконец, в чем странность) и представился: - Генерал-сержант Хлява.
   Мы с Олегом снова переглянулись.
   - Слушаю вас, генерал, - сказал Олег.
   -  Имею  сообщить   пассажиру   Симе   Святому,   что   его   знакомый,
зауряд-ефрейтор Лозговитый, около  часа  тому  назад  был  препровожден  в
арест-кильдым в  состоянии  острого  алкогольного  отравления.  -  Генерал
внушительно помолчал. - Имею также  донести  до  сведения  пассажира  Симы
Святого, что  впредь  подобные  просьбы  надлежит  адресовать  лично  мне,
генерал-сержанту Хляве.
   - А что за про... - начал я, но Олег меня опять перебил.
   - Виноват, генерал-сержант, - сказал он. - Право же, я не знал. И  ради
Бога, передайте мои соболезнования зауряд-ефрейтору... э-э... Лозговитому.
   - Храни вас Бог, передам. - Генерал-сержант снова дрогнул уголками  губ
и коротко  кивнул.  -  И  опасаюсь,  что  не  далее  как  сегодня.  Теперь
касательно воды...
   Генерал-сержант Хлява  нагнулся  и  через  пару  секунд  выпрямился,  с
натугой  поднимая  над  полуопущенной  рамой  окна  внушительных  размеров
канистру. Рядом уже оказался Олег, мы с ним подхватили канистру,  пронесли
ее над столиком и осторожно опустили на пол. В ней было  литров  тридцать,
не меньше.
   - Это аккумуляторный дистиллят, - сообщил  Хлява.  -  Химически  чистый
аш-два-о. Можно употреблять внутрь.
   - Спасибо, генерал-сержант! - сказал Олег. - То есть, храни вас Бог!
   - Чего уж там! - весело сказал Хлява. - Не впервой! А  благодарить  вам
надлежит зауряд-ефрейтора Лозговитого - это от  него  для  пассажира  Симы
Святого лично. Флягу можете оставить себе. И последнее на  сегодня.  Через
пару часов мои добры молодцы будут готовы наполнить водой те  емкости,  по
которым вы постучите вот так.  -  Он  изобразил  тот  самый  стук.  -  Но,
извиняюсь, не дистиллятом, штука дорогая, а  обычной  проточной  водой  из
армейской  речки.  Кипятить  обязательно:  супостат   не   дремлет,   сами
понимаете... Вопросы есть, господа?
   Вопросы у меня были. Еще бы у меня их не было!
   - Почему светло? - задал я давно изводивший  меня  вопрос,  потому  что
самые главные еще не сформулировал. - Ведь по времени ночь?
   - А как же иначе? - спросил Хлява  озадаченным  голосом.  -  В  темноте
воевать прикажете? Если мешает - зашторьтесь, да  и  спите  себе.  Поумнее
вопросов нет, господа штатские? Тогда всего доброго.
   Хлява откозырял и пробормотал  неодобрительно  "Шпаки  есть  шпаки",  и
провалился вниз.
   - Ну вот, Танечка, теперь мы с водой, - сказал  Олег,  садясь  рядом  с
ней. - Надо будет  пройтись  по  всем  вагонам,  постучать  по  титанам...
Интересно, как они это сделают? Мысленно снимаю шляпу  перед  достижениями
военной техники и вытираю штатский пот с изумленного лба!
   - А что, военная техника всегда была самой  передовой!  -  поддержал  я
игру.
   Сима вернулся крайне раздосадованный, а наличие в купе  фляги  с  водой
принял как должное. Пнул ее, как шоферы пинают  баллон,  уселся  рядом  со
мной и объявил, что до сего дня он был гораздо лучшего мнения  о  крепости
армейских голов (он называл их "макитрами"),  чем  они  того  заслуживают.
Оказалось, что арестован не только зауряд-ефрейтор  Лозговитый.  Вместе  с
ним "острому алкогольному отравлению"  подвергся  чуть  ли  не  полувзвод,
которым Лозговитый командовал, - дюжина зауряд-воев.
   - С пяти поллитр! - сокрушенно восклицал Сима. - Там даже на полстакана
меньше! И так нажраться!
   Насокрушавшись, он ухватил флягу и поволок ее в коридор,  буркнув,  что
сейчас будет чай.
   Пока  Симы  не  было,  я  предложил  зашторить  окна:   все-таки,   уже
одиннадцатый час, и как-то непривычно... Олег щелкнул выключателем ночника
- свет был. Верхний свет, правда, не загорался, но мы включили все  четыре
ночника - и, Когда опустили штору, стало очень уютно.
   Делать нам уже было нечего, а разговаривать  мы  ни  о  чем  не  могли.
Потому что единственный вопрос, достойный обсуждения, поднимать не стоило.
Где мы? Вернемся ли? Что с нами будет? Ничего, кроме версий, у нас не было
и быть не могло, а версия - не ответ.  Вот  вернется  Хлява  -  Хлява  нам
расскажет... Что?
   Что   может   рассказать    непонятливым    шпакам    сей    доблестный
доброжелательный вой в странном чине генерал-сержанта?
   Сима пришел минут через пятнадцать. С пустой флягой, но  пока  еще  без
кипятка. Зато - с четырьмя  новыми  стаканами,  позаимствованными  в  купе
проводников.
   Пока титан закипал, мы дважды "сдвинули", съели еще две баночки икры  и
вяло  поговорили  на  отвлеченные  темы,  как  можно  более   далекие   от
обстоятельств.
   Я откинулся на стенку купе и закрыл