просил
себя называть подполковник,  в  критические  моменты  Количековой  биографии
незримым всемогущим духом оказывался  рядом и враз разрешал  самые, казалось
бы, гиблые проблемы.
     Когда они перешли на второй курс, Игорь Игоревич пожелал, чтобы Количек
жил отдельно от родителей. Так было  бы  сподручней  устраивать студенческие
попойки, а также в тиши сепаратного проживания было сподручней писать отчеты
Игорю  Игоревичу  об этих самых попойках,  о  том,  что студенты  обсуждали,
поднимая стакан, о  чем спорили, его  опуская, кто был с кем,  кто кого, кто
кому  и  так  далее  с  подробностями.  Подполковник  сотворил  тогда  чудо,
посильное  разве что  джинну из персидских  сказок:  незримым духом  витая в
кулуарах   горжилобмена,   Игорь   Игоревич   помог    разменять   маленькую
однокомнатную  квартирку,  где  Количек проживал  со  своими  стариками,  на
однокомнатную квартиру и две комнаты в  коммуналке на  Седьмой линии, совсем
рядом  с факультетом. Учиться  стало  некогда. На получаемые еженедельно  от
Игоря   Игоревича  средства  приобретались  несметные  декалитры  "Эрети"  и
"Агдама", и трещали, сотрясаемые студенческой страстью протраханные диваны в
обеих  комнатах  в веселой коммуналке  на Седьмой,  и  переполнялся  рычащим
блевом унитаз, и строчила  вдохновенно, дрожа похмельной скорописью, рука. И
все у них было  с  подполковником хорошо,  один лишь раз  между  ними  кошка
пробежала.
     Когда  Количек  с  повышенной  стипендией перешел  на  четвертый  курс,
университетская  бухгалтерия -  первой  в  городе среди  вузовских  -  стала
внедрять компьютерную расчетную систему. В неотлаженной еще  схеме произошел
какой-то  сбой, и  одному студенту в их  учебной группе  компьютер  начислил
стипендию  в  десятикратном  размере. Целых шесть месяцев  ошибку  никто  не
замечал, и приученный Игорем Игоревичем всегда хладнокровно держать язык  за
зубами Количек  аккуратно, каждый  месяц "ложил на книжку" триста шестьдесят
целковых из статьи "на  образование" Госбюджета СССР. На Количекову беду, он
не просто об этом  никому не рассказал, он не доложил об этом подполковнику.
Скандал разыгрался  стремительно, как пожар в стогу  сухого сена. На седьмой
месяц,  когда  на книжке у старосты  уже скопилась  приличная, по  советским
меркам, сумма, в бухгалтерии обнаружили ошибку. Практичного студента прямо с
протраханного дивана оперы из двадцатого отделения притащили на Каляева, где
начинающий следователь-практикант  сразу выбил  Количеку все передние  зубы.
Тут Количек допустил вторую  промашку.  Получив  еще два вопроса ботинком по
яйцам, лишенный  возможности  членораздельно  говорить,  он  собственноручно
написал на бумажке, что  присваивал неправильно начисленные деньги,  так как
думал, что они правильно ему  начислены  за оперативную работу.  К  этому он
добавил связной номер Игоря Игоревича и дежурный пароль.
     Игорь  Игоревич  появился на пятнадцатый  день. Он вывез  незадачливого
стяжателя за город и, давая модным английским штиблетом  звонкие поджопники,
приговаривал,  что  таких мудаков ему в "конторе"  не  нужно сто  лет, потом
бросил под ноги хныкающему студиозу его паспорт и, обдав сизым дымом, укатил
в своей "волжане" цвета "белая ночь".
     Оценив  ситуацию,  Количек   понял,  что  без   подполковника   высшего
образования ему  не видать как своих ушей, и принялся с усердием  бульдозера
рыть землю. В ту болдинскую  для него осень им было написано триста доносов,
что  позволило ему заодно  подтянуть стилистику и грамматику с  орфографией.
Игорь  Игоревич  всегда  говорил,  что  агент-филолог   должен   и  доносить
профессионально, и писать грамотно.
     Выслуживая   прощение,  Количеку  пришлось   попотеть  не   только  над
повышением   объема  оперативной   работы,  изводя  килограммы   бумаги   на
рутинно-дежурные  сообщения  вроде того, сколько раз студент  Витя рассказал
анекдот  про Брежнева, но и  значительно повысить качество самой информации.
Это  потребовало  мобилизации   всех  физических  и   моральных  сил.   Так,
посомневавшись  минуты три,  он  все же написал  донос на двух  членов Клуба
венгерских  жен,  которых  доселе  щадил  по  причине  закадычной,  как  ему
казалось, с ними дружбы. Но реальное прощение было заслужено,  когда Количек
сдал  в "контору"  целую  организацию  сионистов-антисоветчиков.  Для  этого
Количеку  пришлось  не  только  целых полгода  трахать  усатую  жирную  Риту
Абрамсон, но,  что  было  еще  труднее при его  абсолютной  неспособности  к
языкам, целых полгода ходить с ней на подпольные курсы изучения иврита.
     Дело   Шейлоха   и  Донскевича,   в   которое   вылилось   разоблачение
антисоветской группы, было громким.  О нем писали в газетах  под заголовками
"На  незримом  идеологическом  фронте"  и  "Осторожно: сионизм!",  о нем  по
Ленинградскому  телевидению была  показана  серия  телепередач. Однако ни  в
газетах, ни в  телепередачах об  истинных  "героях"  этого события  не  было
сказано  ничего  конкретного,   кроме  разве  таких  строчек,  как  "бойцами
невидимого  фронта"  и  "нашими  бдительными   органами".  Однако  ни  Игорь
Игоревич, ни тем более наш Количек на предание своих имен гласной славе и не
претендовали.
     Игорь Игоревич получил какой-то орден и  с  повышением  уехал в Москву.
Количек был полностью прощен и  в знак признания своих  заслуг  по окончании
университета  получил распределение  на  одну  из  ленинградских киностудий.
Майор Бубров, сменивший  Игоря Игоревича, давая Количеку напутствие, сказал,
что, несмотря  на усиливаемую органами  работу, на  киностудии все еще полно
махровых сионистов, но ограничиваться  доносами  только на коллег-киношников
Количеку  не следует, органы по-прежнему очень интересуются  его друзьями из
Клубавенгерских    жен.   Потом,    похлопав    новоиспеченного   ассистента
кинорежиссера  по  плечу, позволил себе пошутить: мол, опер про  всех  велел
писать. И рассмеялся вполне дружелюбно.

     Морж,  войдя  в  роль  заправского   россиянина,  с  размахом  принимал
делегацию "Арты  Габжет", приехавшую  проверить, как у  него  идут  дела,  а
заодно   посмотреть  и   пощупать  русскую  экзотику.  Дабы   пустить  своим
французским хозяевам  пыль  в  глаза,  Морж не  пожалел  денег  и подготовил
программу в русском  стиле,  насколько он сам его понимал. Уже в Шереметьево
делегацию встречали четыре  тройки лошадей,  запряженных в устланные коврами
сани-розвальни.  В первые  двое  саней усадили мосье Берзака,  мосье Зэро  и
прибывшего с  ними мосье  Наеба с его  секретарем Маню.  Чтобы  теплолюбивые
французики не замерзли на  двадцатиградусном морозе, всем дали  по  флотской
шинели  и   по  шапке-буденновке,  которые  Морж  заблаговременно  купил  на
арбатской барахолке. Каждому из почетных гостей на колени посадили по девице
в кокошнике  и  красном  сарафане, которыми  были  специально выписанные для
этого  с  филфака  Маналова,  Забаралова  и Шнеерсон. В  третьих  санях ехал
цыганско-балалаечный ансамбль Мони Лившица, и замыкали  сани с госцирковским
медведем Потапом и хряком Борькой из павильона "Свиноводство" ВДНХ.
     Хлестать  водяру принялись сразу, как отьехали.  Причем  вся  дорога от
Шереметьево-2  до гостиницы "Космос" заняла у путешественников более  восьми
часов.  Специально  подученные Моржом  цыгане  через каждые пять  километров
устраивали  привал  с  плясками,  обязательными  "пей  до  дна"  и  "чарочка
серебряная".  Девицы Маналова,  Забаралова и  Шнеерсон,  честно  отрабатывая
"стоху"  баксов, что на всех  дал им Павлинский,  дабы скрасить  французикам
дорогу, сделали минет по три раза каждому.
     Доехав наконец до  гостиницы, никто из комиссии инспектировать что-либо
уже был не в состоянии.
     На следующий день Морж похмелял всех в "Праге" на Арбате.  Зеро, Берзак
и Наеб заказали по дюжине лягушек и жбан "Киндзмараули".  Морж, держа марку,
взял стопку блинов и графин "Столичной".
     - А ты неплохо здесь устроился, - сказал Зэро, обращаясь к Павлинскому.
- Помнишь, каким мы тебя вытащили из тюрьмы?
     Морж  поморщился  от  неприятных  воспоминаний  и,   вынув  из  кармана
мобильный телефончик,  осведомился, не желают ли  господа  пригласить девицу
Шнеерсон?
     - Нет, нет! - разом закричали все и жадно бросились хлебать красное.
     - Поговорим лучше о делах, - предложил Берзак.
     - О делах, о  делах, -  согласно  закивали присутствующие,  налегая  на
лягушатину.
     - Три года  назад,  - начал свою речь  Берзак, - наша компания  вложила
большие средства в российский проект коммерческого радио.
     - Два  подержанных  студийных пульта, купленных на блошином рынке возле
Гар-де-Норд, - вставил Морж.
     -  Это неважно, - возразил Берзак. - Компания  вложилась так называемым
ноу-хау...
     - И два  десятка  пластинок Джо Дассена и Патрисии Каас, -  не унимался
Павлинский.
     - Неоценимо политическое влияние  нашей компании на  Горби и членов его
кабинета, без которого проект не смог бы осуществиться.
     -  Вполне  оценимо,   -  упрямо  возразил  Морж,  доставая  из  кармана
калькулятор. - Шесть билетов "Эйр Франс"  до Парижа и обратно, пара обедов в
ресторане  на Тур-д-Эффель, три музыкальных центра, видеомагнитофон,  десять
брелков "Эйфелева башня", - перечислял Морж, выстукивая пальцем по клавишам.
- Всего сорок две тысячи  пятьсот двадцать четыре  франка, господа, на что в
Париже не купить даже одного приличного автомобиля.
     - Из этого  только следует,  что  в  России такие  цены, -  раздраженно
повысил  голос  Берзак,  -  и  ничего  более  не  следует.  А  вы,  господин
Павлинский, начинаете  забывать, где мы  вас нашли и  чем вы  занимались три
года назад .
     -  Нет, не забыл, - Морж тоже повысил  голос почти до визга. - Просто я
хочу показать вам,  господа,  что компания не  только  давно вернула с  моей
помощью вложенные  деньги,  но и  стабильно имеет  доход в виде  ежемесячных
валютных перечислений. Причем именно мне приходится по девять месяцев в году
сидеть в этой варварской стране, где идет война, где каждый день то взрывают
парламент,  то метро,  то "Останкино",  где, кстати,  находится  мой офис, -
Морж, от волнения забывшись, что сидит не с русскими, громко испортил воздух
и продолжал: - Именно мне, в случае чего, а не  вам, придется отвечать перед
русскими,  если  они докопаются до  махинаций  с определением долей участия,
махинаций с вывозом капитала и много еще до чего...
     - Хорошо, хорошо, дружище, - поднял вдруг  руку молчавший до того мосье
Зэро. - Мы видим, что ты повзрослел и набрался опыта. Мы тут все согласны  с
тем, что теперь мосье Павлинский стоит не столько, сколько он стоил три года
тому назад!
     - Да, да, мы все видим, - закивали все.
     - С сегодняшнего дня  мы удваиваем твою долю в этом деле, - сказал Зэро
с улыбкой. - Но при этом мы требуем в три раза увеличить отчисления на  счет
компании.
     Морж озадаченно присвистнул.
     - В помощь тебе  мосье Наеб отдаст  своего секретаря, можешь  звать его
Маню.  Он будет присматривать  за русскими. Раньше он  работал  в Сюртэ.  Но
русским об  этом знать не  надо.  Скажете, что  работал, к примеру, на радио
"Монте-Карло", поди проверь!
     Все захохотали, хлопая себя по ляжкам.
     - А теперь девочек!
     Морж снова выудил из кармана мобильный  телефончик и по памяти принялся
набирать номер студентки Шнеерсон.

     Получив результаты исследований агентства "Хренометри",  Морж пришел  в
состояние исступленного бешенства. Он вызвал к себе Анисову с Главным Вождем
эфира  и,  перейдя на смесь польского с портовым  французским,  которую  сам
принимал за русский  разговорный,  позабыв от волнения,  что по инструкции с
русским персоналом следует говорить, положив ноги на стол, начал совещание.
     - Ты это читал ? - прокаркал он, тряся  отчетом "Хренометри" возле лица
Анисовой.
     - Уи, месье, жэ ле лю, дежа, - потупив взор отвечала Анисова.
     - А ты это читал? - Морж тряс теперь  бумажками возле римско-греческого
носа Главного Вождя.
     - Читал-с, - отвечал Вождь  на том единственном языке, каким  более или
менее владел.
     Агентство "Хренометри", призванное пудрить  мозги клиентам коммерческих
средств  массовой  информации  и  качать за это  денежки  с  самих  средств,
показало на этот раз, что за последние  полгода радио  "Моржо" потеряло  два
миллиона радиослушателей. Это было  бы  еще  ладно, советник  Моржа,  верный
Маню, объяснил бы такую потерю аудитории тем, что у двух миллионов москвичей
и  питерцев одновременно поломались приемники,  но вся беда была в том, что,
по  данным  "Хренометри",  в  это  же  время  на  два  миллиона   слушателей
прибавилось у радиостанции "Вумат" и радио "Кайф".
     - Ты не есть Большой Вождь эфир! - кричал возбужденный  Морж. - Ты есть
Большой Вождь бордель де мерд, тебе нельзя даже  доверить собирать  деньги с
путан на Сен-Дени, а не то что программ мюзикаль!
     - Морж,  тю  а  бизнес  а  Сен-Дени? -  с наивным  удивлением  спросила
Анисова. - Я не знала об этом.
     - Почему ты ставишь в программ мюзикаль эти песни Джо Дассен и Патрисия
Каас? Разве у тебя нет пластинки хороший русски песня? - не обращая внимания
на Анисову, брызгал слюнями Морж.
     - Но ты сам привез нам эти программы, - робко пытался возразить Большой
Вождь.
     - Ты естьдурак. Этот старый французский программ пусть  играет на радио
"Тоска", а мы будем играть нови русски песня, такой, как  я слушаль вчера  в
клуб, где пел мой друг Вася Буйный.
     - Но он пел "На нарах, бля, на нарах" и "Порюхались с тобой мы, кореш",
а  такие  песни... - пытался было  вставить  Большой  Вождь,  но  был  резко
оборван:
     - Молчи,  дурак,  я что  скажу,  то и  будешь  ставить! - Морж  перевел
дыхание,  пукнул  громко  и,  положив  ноги  на  стол,  продолжал  уже более
спокойно:  - Месяц тебе сроку, ты  совершенно изменять программа мюзикаль. И
если следующий отчет  "Хренометри" не  покажет... - Морж замешкался, позабыв
слово, - огментасьен...
     - Повышение, - подсказала Анисова.
     - Да, да, повышение популярность наша радио, - подхватил Морж, - я тебя
уволить без волчий билет.
     - С волчий билет, - поправила Анисова.
     - Разумеется,  я буду немножко  заплатить  мои друзья  из "Хренометри",
чтобы  они сделать  другой вариант отчета - для широкий гласность,  где наша
радио,  конечно же, как всегда,  - первый место, но вы должен  работать, как
сукин сын, - Морж почесал яйца и потребовал, чтобы Анисова вела протокол.
     - Пиши. Первое: увеличить тарифы на рекламу втрое...
     - Но, Морж... - попыталась возразить Анисова.
     - В три раза, - повторил настойчиво Морж. - А клиентам скажете, что это
потому, что мы теперь - самое  модное радио. Дальше пиши. Второе: принять на
работу новых хороших диск-жокеев.
     - Где ж я хороших-то возьму? - обиженно пропищал Большой Вождь.
     Морж потыкал пальцем в свой ноут-бук и торжественно объявил:  - Я нашел
хороший девушки диск-жокей - Ма-на-ло-фф и За-ба-ра-лофф.
     - А старых че, уволим? - недоуменно спросил Вождь.
     - Плохих уволим, - кивнул Павлинский.
     - Во! Птицу, Птицу давно пора гнать, - обрадовался Вождь.
     - Птицу  не  трогай,  - сказал Морж, - ее народ любит. И третье,  самый
главное,  - президент  поднял палец.  -  На всех  трамвай и  вагон  метро мы
написать, что радио  "Моржо"  -  это самый-самый  модный радио и кто его  не
слушай, тот дурак.
     Получив новую  директиву  от Моржа покрыть весь Питер надписями "Кто не
слушает радио  "Моржо" - тот дурак",  Шин-Жин загрустил. Ведь после  провала
его  проекта газеты "Большой  Пикник" он перевел Олю Сиськину именно в отдел
уличных надписей. "Не справится", - грустно думал он, глядя в окно.
     Капец, как и всегда, подкрался незаметно. На исходе второй недели ухода
налоговой  инспекции  Шин-Жин  получил  официальное   заключение.  Когда  он
прочитал  его, ему  даже не захотелось смотреть  в  окно. Ему впервые за три
года  работы директором захотелось,  несмотря  на самый  пик  рабочего  дня,
просто  лечь и  полежать. Не  с Олей Сиськиной,  а одному, и  чтобы никто не
звонил и не ждал в приемной...
     Официальное заключение гласило: "Признать весь доход,  полученный радио
"Моржо" в Петербурге от коммерческой деятельности за  период 1991-1996  гг.,
незаконным  по  причине отсутствия лицензии  на  вещание. Взыскать  с  радио
"Моржо" шесть миллиардов рублей в доход государства..."
     "Это,  пожалуй,  похуже пожара будет", - подумал  Шин-Жин и  машинально
стал шарить по карманам в поисках валидольной таблетки.

     Игорь  Игоревич ехал на встречу с Хозяином. Несмотря на то  что  машина
неслась  по шоссе со скоростью  сто восемьдесят километров  в час,  в салоне
восьмисотого  "мерседеса"  была тишина  минус  сто децибел, как  сказали  бы
специалисты  по  шуму. Впереди за  толстым стеклом виднелись затылки  шофера
Мочилы и бригадира Могилы - бывших майоров из "наружного" отдела.
     Могила  разговаривал с  кем-то по радиотелефону: вероятно, предупреждал
пост  у  шлагбаума,  чтобы  не  задерживали. За  пепельно-тонированным окном
проносился  зимний  пезаж   юго-западного   Подмосковья.  От  Ясенева  и  до
Наро-Фоминска Киевское шоссе не  имеет в плане практически ни одного изгиба.
"Да, и ведь всерьез думали с американцами воевать, - подумал Игорь Игоревич,
усмехаясь  своей  мысли.   -  Шоссе-то  строили   с   учетом  взлета-посадки
истребителей ПВО".
     Апрелевка,  Селятино, через два километра за  речкой  Пахрой  - налево.
Могила  нажал кнопку на  коробочке  электронного ультразвукового пропуска, и
"мерседес" вплыл в ворота поместья.
     -  Давненько  я  здесь не  был,  -  уже вслух  пропел  Игорь  Игоревич,
дожидаясь, пока Могила выйдет и откроет ему дверь.
     Синюхина пригласили  пройти в библиотеку.  Во  всем поместье  дворцовая
библиотека  была  единственным  местом,  где  разрешалось  курить,  и  Игорь
Игоревич принял это за добрый знак.
     -  Добрый,  добрый,  добрый  день,  Хозяин, - с  полупоясными поклонами
замурлыкал Синюхин,  входя в отделанную черным кавказским дубом  библиотеку,
где  вполне могло бы расположиться  поле  для  мини-футбола с  командами  по
десять игроков. Синюхин сел подле титанических размеров письменного стола и,
терпеливо  ожидая,  пока  хозяин  закончит  читать,   принялся  разглядывать
интерьер.  Южная  и  восточная стены библиотеки представляли собой шпалерную
композицию  из  портретов князей, царей и генеральных секретарей от Рюрика и
до  Ельцина  включительно.  Опытный глаз  Игоря Игоревича  отметил в шпалере
кисти Крамского и Брюллова, а также Глазунова и Шилова.
     - Вот я им и говорю: Ленина  надо читать, Ленина, - оторвавшись наконец
от книги, заговорил Хозяин. - Можешь курить и докладывать.
     Разрешение курить у Хозяина  получали только самые близкие друзья, да и
то  только в  особые моменты его хорошего настроения. Говорили, что Клинтон,
тайно  посетив Хозяина перед  своими выборами, дабы  не портить впечатления,
тоже кашлял, но высмолил-таки папироску, не отказался.
     -  Начну с главного, - запел Синюхин, раскуривая  свой любимый  сорт  -
полуметровую  "гаванну"  "Ромео  и  Фидель".  - Основную  ставку  в минувшем
полугодии  мы  по-прежнему  делали  на  доходы  от  контроля   за  торговлей
энергоносителями. Правда, подпортил немного наш друг Клинтон, опять выпустив
на рынок Хусейна.
     - Хорошо, я позвоню Клинтону, давай дальше, - благодушно кивнул Хозяин.
     - Рынок цветных металлов, как мы и прогнозировали, контролировать далее
нет смысла. Заводы "оборонки" сбросили  все запасы, а добывающая практически
остановилась, да и товар у нее дороже.
     - Хорошо, -  кивнул  с одобрением, - высвободившиеся  силы пускайте  на
средства  радио,  телевидения и  печати.  Ленин  говорил: почта, телеграф  и
газеты. Диалектика, - Хозяин назидательно приподнял палец.
     - Здесь  мы  имеем интересные нарабо